Мурзин смущенно отвел глаза.
– А что до исключительной положительности, тут вы, пожалуй, не правы. Была одна история, едва не стоившая ему карьеры и партийного билета.
– В самом деле? Что же это было?
– Любовь, – просто сказала Нонна Ильинична. – Это случилось уже после войны, лет десять назад. У Бориса уже рос сын, родилась дочка Света, и вот тут-то у нас на кафедре появилась новая аспирантка. Тая Собинова. Чудная девушка, мечта. Нежная, хрупкая, даже удивительно, что ее могло привлечь в области вооружений? Ее место было где-то в области воздушной. Поэзия, искусствоведение, живопись. А тут, у нас? Но Тая при всей своей хрупкой внешности и изысканных манерах обладала весьма острым умом и ярко выраженными физико-математическими способностями. Вокруг нее вилась чуть ли не вся мужская половина нашего вуза, надо сказать, большая его половина. Девушек у нас маловато. За ней увивались и студенты, и преподаватели, и даже сотрудники бухгалтерии. Но она почему-то обратила внимание именно на Бориса Николаевича. И он потерял голову. По-другому не скажешь, – гася в пепельнице окурок и тут же закуривая новую папиросу, поведала Нонна Ильинична. – Ну а потом об их романе стало известно общественности, – печально заметила она. – Ниночка встрепенулась. Полетели сигналы в партком, профком, в комсомольскую организацию и товарищеский суд и так далее. Тае очень повезло, что в комитете комсомола у нас преимущественно ребята сидят, девчонки бы ее порвали. И тем не менее она едва не лишилась комсомольского билета. Ну а уж что выпало на долю Бориса Николаевича, и вспоминать не хочется. Его даже в райком вызывали! Нина не на жизнь, а на смерть боролась за собственную семью, и все же, вероятно, Борис Николаевич ушел бы от жены, бросил бы все, работу, квартиру в центре города, положил на стол партбилет, если бы не Тая.
– Она сдалась? Предала его?
– Нет. Скорее пожертвовала собой, – криво усмехнулась Нонна Ильинична. – Она уехала. Вдруг, не сказав никому ни слова, забрала документы и уехала. Только оставила Борису Николаевичу прощальное письмо. Потом мы узнали, что Нина приходила к ней с детьми, умоляла, плакала, трясла перед ней маленькой Светланой, и Тая сдалась. Не стала разбивать семью. Поступок, что и говорить, благородный. Она еще молодая, красивая, встретит свое счастье. А как бы сложилась их жизнь с Борисом Николаевичем, учитывая разницу в возрасте, еще неизвестно. Смогли бы окупиться их жертвы? Как знать.
– И что же, все утряслось?
– Ну, такие истории так просто не забываются, – взмахнула тонкой костистой рукой Нонна Ильинична. – Отношения Бориса Николаевича с женой так и не поправились. Они оба не смогли простить друг друга. Борис Николаевич пытался отыскать Таю, но безуспешно. А с Ниной, насколько мне известно, они живут как чужие люди. Соседи. Думаю, что и дети в такой семье не чувствуют себя счастливыми.
– И это все грехи Григорьева?
– Вам мало?
Саша еще пошатался по институту, погулял по коридорам, поболтал со студентами в курилке, но ничего стоящего больше не выяснил и, назначив Людочке свидание, отправился к себе на Суворовский.
– И все-таки это подло! – горячо воскликнул Валентин, глядя на присевшего на подоконник Мурзина.
– Что за чушь? И с чего это ты вздумал читать мне мораль? – сердито буркнул Мурзин, набычивая шею, словно готовясь к драке. Драться он любил, но, конечно, не на работе и, конечно, не с Валькой Горловым, этим интеллигентиком-идеалистом. Это была бы уже не драка, а избиение младенцев.
– С того, что ты поступаешь непорядочно.
– В чем это я непорядочен? – огрызнулся Саша, жалея, что рассказал этому малохольному Вальке о том, что назначил Людочке свидание.
– В том, что ты встречаешься с Наташей, у вас с ней отношения, и она тебя любит, а ты у нее за спиной начинаешь ухаживать за другой девушкой и этим самым обманываешь обеих! Неужели ты сам не понимаешь, что делаешь этим больно Наташе?
– Я сделаю ей больно, если она об этом узнает, а она об этом не узнает. Это раз, а во-вторых, мы с ней просто встречаемся. Я не делал ей предложения. Не брал на себя никаких обязательств. Мы свободные люди! Да и Людочку я просто пригласил в кино, так, по-дружески. Надеюсь, это не возбраняется?
– Интересно, когда это вы успели стать друзьями? – никак не желал успокаиваться Валька.
– А, ну тебя! Рыцарь печального образа, романтик наших дней! Редкий экземпляр, занесенный в Красную книгу! – не сдержался Мурзин, действительно почувствовавший после Валькиных слов некое неприятно пощипывающее чувство вины.
– Что такие нахохлившиеся? – входя в кабинет, поинтересовался капитан Ерохин, сразу же заметивший, что между подчиненными пробежала черная кошка. – Мм?
Валентин демонстративно молчал, глядя себе на руки, пришлось отдуваться Мурзину. Это было вдвойне неприятно.
– Да так. Не сошлись во взглядах на женщин. Валька у нас известный идеалист, – добродушно усмехнулся Саша. Несмотря на все чудачества, Валька Горлов ему нравился, как нравились все честные, добрые, искренние люди.
– И в чем же суть спора? – не удовлетворился капитан кратким ответом.
Валька снова опустил взгляд на руки, и отдуваться опять пришлось Мурзину.
– Я сегодня познакомился с одной славной девушкой и пригласил ее в кино.
– А в чем же тогда проблема?
– Он не имел права этого делать, потому что он уже встречается с другой девушкой, – не выдержав, пояснил Валентин.
– Ах вот оно что? Ну что ж, должен согласиться с Валентином Павловичем, вы, старший лейтенант Мурзин, поступили легкомысленно. – Саша закатил глаза. Правда, предварительно убедившись, что капитан его не видит. – А теперь к делу. Ну что ж, коллеги, – устало потирая переносицу, проговорил капитан Ерохин, – достойной версии пока не вижу, но кое-какие зацепки есть. Валентин Павлович, удалось вам установить личность любовника Григорьевой?
– Да. Луговой Валерий Григорьевич, работник Ленинградской городской филармонии.
– Кем же он там работает?
– Конферансье. Знаете, этакий хлыщ, франтоватый. В шляпе с полями, в плаще, с усиками, на десять лет младше Григорьевой.
– А вот это уже интересно, – качнул головой капитан.
– Что же этот усатый со старухой связался? Помоложе никого не нашел? – презрительно скривился Саша Мурзин.
– Говорите, импозантный тип? А связался с женщиной старше себя. Есть основания предположить, что интерес Лугового к вдове носит не бескорыстный характер. Но вот что ему могло от нее понадобиться? Деньги? Связи? Григорьева где-нибудь работает?
– Да, в Ленконцерте на полставки, до этого пять лет сидела дома, – заглянул в свои пометки Валентин. – Еще раньше четыре года работала в закрытом НИИ младшим научным сотрудником, еще раньше – в редакции журнала «Современное вооружение», до этого три года нигде не работала.
– Какую должность она занимает в Ленконцерте?
– Ассистент какой-то, ставка очень маленькая.
– Да, скромный трудовой путь. Значит, сама по себе она не могла быть полезна Луговому. Говорите, покойный Григорьев упрекал жену в транжирстве? Но сколько бы денег она ни транжирила, вряд ли зарплаты научного сотрудника, даже доктора наук, хватило бы на содержание любовника.
– Да уж, – кивнул согласно Валентин.
– Может, интерес представляет профессор Шашков? – предположил Мурзин.
– Для сотрудника филармонии?
– А может, Шашкова? – предположил Валентин. – Она долгие годы работала в издательстве «Детская литература». Писала книги для детей. Возможно, у нее имеются знакомства в нужных кругах?
– Слишком путано, – покачал головой капитан. – Займитесь этим Луговым, Валентин Павлович. А заодно и сыном Григорьевых. Если вы говорите, что отношения с отцом у него были сложные, к тому же парень имеет возможность появиться дома в неурочное время, стоит проверить его алиби на день убийства и собрать подробную информацию о круге его знакомых.
– Вы думаете, он мог убить собственного отца? – недоверчиво взглянул на капитана Валентин.
– Я ничего не думаю, я считаю необходимым проверить все факты и версии. – Ну, а вы, Мурзин, разыщите ту самую аспирантку Таю Собинову. Я, конечно, сильно сомневаюсь, что девушка могла спустя столько лет убить своего возлюбленного, которого сама к тому же и бросила. Но… в общем, проверьте. А вообще все слабо, несерьезно, мы определенно упускаем с вами что-то важное.
Глава 2011 июля 2018 г. Санкт-Петербург
– Мужики, вы что, сговорились? Вы зачем мне всех их на ночь глядя в комитет свезли? Я что теперь с ними делать должен? – ворчал капитан Филатов, ерзая на стуле. – Я, может, домой уже собирался, вечер у телика провести с собственной женой и холодным пивом. И что это вообще за повод тащить человека через весь город только из-за того, что он отказался по первому свистку алиби предъявить? – недовольно глядя на Никиту, спросил капитан.
– Так он же чуть не чечетку танцевал от радости, когда я сказал, что Ситникова убили, – буркнул в оправдание Никита. – И потом, я побоялся, а вдруг он сбежит, и вообще он мне наврал, что в тот день дома был, а соседка говорит, не был. И вообще вот возьмем подписку о невыезде, и пусть гуляет до поры до времени.
– Подписку, это хорошо, ее мы возьмем, а по поводу радости, если он убийца, то мог бы и скорбное лицо состроить, и соврать, что давно простил Ситникова, а теперь даже скорбит о его безвременной кончине, – продолжал ворчать капитан. – Ладно. У тебя что, Петухов?
– А что, у меня все в порядке. Два законченных психа, без алиби, с кучей мотивов и возможностей. Их на свободе оставлять страшно, еще натворят что-нибудь, – пожал плечами Саня. – Я их в разные комнаты посадил, а то мало ли что.
– Правда, что ли, психи? – с сомнением спросил капитан. – Давай с них начнем. Кого первого считаешь правильным допросить?
– Лучше бабу. И, кстати, – чуть смутившись, проговорил Саня, – я тут подумал, ну на всякий случай… В общем, если Кавинскому сказать, что его жену в убийстве обвиняют и ей тюрьма светит, он сразу вину на себя возьмет и все признательные показания подпишет. Без вопросов, – многозначительно двигая бровями, сообщил Саня.