– А пойдемте, побродим? – предложил он девушке, видя, что ее креманка уже опустела.
– Пойдемте, – согласилась она, поднимаясь и одергивая узкое модное платьице.
Они долго бродили в весенних сумерках, сперва по Невскому, дошли до Эрмитажа, пересекли продуваемую ветром площадь и, перейдя Певческий мостик, отправились бродить вдоль Мойки, дошли до Новой Голландии и едва успели на «Площадь Мира» к закрытию метро.
Им было ужасно весело, они вдруг словно вернулись в детство, вспоминали старых учителей, забавные случаи из детства, победы школьной волейбольной команды, смеялись, шутили. Мурзин давно так не общался с девушками – запросто, по-дружески, без поцелуев, намеков, двусмысленных шуточек, глупых каламбуров, пошлых стишков и прочей романтической чепухи.
Когда, проводив Людочку, он возвращался домой, на лице его блуждала глупая счастливая улыбка, а внутри звучал какой-то веселенький мотивчик.
Яков Михайлович Чубов сидел в своем любимом кресле под торшером и читал «Вечерний Ленинград». На кухне уютно и мирно хозяйничала жена, позвякивая посудой. По стеклам тихонько постукивал мелкий весенний дождик. Тишина квартиры убаюкивала, очки Якова Михайловича сползли на самый кончик носа, и полковник сам не заметил, как задремал.
– Яша, программа новостей началась, – заглянула в комнату жена, вырывая полковника из объятий сладкой дремоты.
– А? Ах да. Включи, пожалуйста.
Надя подошла к телевизору щелкнула выключателем, экран замерцал, тихонько защелкал, нагреваясь.
– Яша, ты просил напомнить, – устраиваясь рядом с мужем на диване, подкладывая себе под бок маленькую вышитую подушечку, проговорила жена, – послезавтра у Андриана Дементьевича день рождения. Ты говорил, кажется, юбилей?
– Ох ты, точно! – сдвигая на лоб очки, воскликнул полковник. – Надо поздравить старика. Как думаешь, что бы ему подарить? – спросил он, краем уха слушая, как диктор рассказывала о вводе в строй нового цеха тракторного завода.
– Подари что-нибудь памятное. Книгу, например, – посоветовала Надя, доставая вязание.
– Ну, вот еще, делать ему нечего! – буркнул Яков Михайлович, недовольный советом. – Будет он книжки мои читать. Он газеты любит.
– Ну, знаешь, если ты книги не читаешь, не значит, что и другие не любят, – укоризненно заметила жена. Надежда Алексеевна работала учителем русского языка и литературы, и ее, как педагога-словесника, очень огорчало, что муж категорически не желал читать классиков русской литературы. А предпочитал «Правду», «Вечерний Ленинград», «Советский спорт» и прочую периодику.
– Нет, лучше я ему сервиз подарю, или нет, лучше спиннинг! Как думаешь, он рыбалкой увлекается? – оживляясь, спросил Яков Михайлович.
Жена только выразительно на него взглянула.
– Ах, ну да. Конечно. Что же делать? – Полковник почесал лысеющую макушку.
– Позвони его жене, ты же ее знаешь?
– Да.
– Посоветуйся.
– А что, это мысль! – оживился Яков Михайлович, снова надевая на нос очки. – Где моя записная книжка?
– В прихожей, возле телефона. Где и всегда, – терпеливо напомнила Надежда Алексеевна, ловко работая спицами.
Но звонить Яков Михайлович отчего-то не стал, а появился вдруг на пороге с неподвижным выражением лица и стеклянными глазами.
– Яша, ты что? – встревожилась жена. – Что-то случилось? Плохо? Яша?
– А? Нет, нет. Как же это я сразу не сообразил? Горло, перстень… Старая я калоша! Все как тогда: один дома, днем, кабинет!
– Яша, да в чем дело-то, можешь ты нормально объяснить?
– Да. Дело, понимаешь, дело, которое мы сейчас расследуем, как я не сообразил? Ведь все в точности совпадает! И почерк, и обстоятельства, и даже перстень! – суетливо жестикулировал взволнованный полковник. – И ведь вел его именно Андриан Дементьевич! Я тогда еще совсем зеленым опером был, только службу начинал! Так. Который сейчас час?
– Половина десятого.
– А с другой стороны, что тут по телефону обсуждать? – сам с собой рассуждал полковник. – Лучше с самого утра на совещание всех собрать и дело из архива запросить. А? Мать?
– Да уж смысла на ночь глядя людей беспокоить не вижу, – поддержала его Надежда Алексеевна. – И вообще ты собирался по поводу подарка звонить. Позвонил бы, а то поздно будет, вдруг они рано спать ложатся.
– Да, да, – согласился Яков Михайлович и поспешил назад в прихожую, приговаривая по пути: – Это ж надо? Старая я калоша…
– Убийцу тогда нашли, арестовали и осудили. Звали парня Тихон Карякин. Материалы старого дела я из архива запросил, так что первым делом, думаю, надо выяснить, где сейчас находится этот самый Карякин, а вторым, как выглядел похищенный перстень, есть его фото?
– Нет. Только общее описание, – сокрушенно признался капитан.
– Плохо! – в сердцах воскликнул полковник. – Единственная вещь пропала из квартиры после убийства, а вы? Впрочем, и я хорош, мог бы и раньше сообразить, – не стал валить все промахи на подчиненных Яков Михайлович. – В общем, подробное описание перстня, лучше фото, и откуда и когда у убитого взялся этот самый перстень. Задача ясна?
– Так точно.
– Исполняйте, вечером ко мне с докладом, а я тоже со своей стороны подумаю.
Изучение дела тридцатилетней давности полностью подтвердило мнение полковника Чубова. Совпадали почерк, обстоятельства, детали. Складывалось впечатление, что кто-то решил повторить давнее преступление с точностью до мелочей. Но кто и зачем? И почему жертвой был выбран Григорьев? Впрочем, тут как раз все было ясно. Он был владельцем перстня. А если так, то, возможно, подобный способ отъема перстня был обязательным ритуалом? Как ни крути, а если верить материалам старого дела, первым владельцем перстня был Григорий Распутин, личность мистическая. А психов, повернутых на мистике, хватает и в наш век электроники и покорения космоса, размышлял капитан Ерохин.
Хотя, если верить материалам дела и полковнику Чубову, убийцей доктора Платонова Тихоном Карякиным руководили вовсе не мистические мотивы. А может, убийство было заказным? Тихон своей вины так и не признал, а, соответственно и заказчика не выдал? А что, если Карякин не успел передать заказчику перстень, а спрятал его где-то? И если так, то тот же самый заказчик мог спустя годы отыскать перстень и вновь попытаться завладеть им. Впрочем, в деле говорится, что он сдал перстень в скупку и его успели продать. Но ведь владелец скупки мог быть посредником между Карякиным и заказчиком, или сам был заказчиком, ведь его даже никто особо не тряс тогда, в тридцать шестом. Н-да. Вопросов было гораздо больше, чем ответов. Во всяком случае, для начала надо выяснить, где сейчас находится Тихон Карякин, а от этого уже плясать, заключил капитан.
Впрочем, сидеть сложа руки в ожидании информации капитан Ерохин не планировал. Решив, что время церемоний закончилось, он вызвал к себе на Суворовский вдову Григорьева Нину Игнатьевну, его сына и домработницу, подгадав так, чтобы никто из них не пересекся друг с другом. За Григорьевым-младшим он отправил в институт Валентина Горлова, за домработницей – Мурзина, а вот Нине Игнатьевне было предложено добираться самой. Надо было сбить спесь с вдовы, чтобы была более покладистой.
Григорьева вплыла в кабинет павой, высокомерно поглядывая по сторонам. Юрий Петрович хорошо знал такой тип дамочек и очень их недолюбливал. Они всегда свято уверены, что весь мир перед ними в долгу, за какие такие заслуги все кругом им должны, ответить они никогда не могут, но уверенность сидит в них твердо. Вот и Нина Григорьева такая же.
Капитан уже встречался с вдовой в день убийства, но тогда у него было слишком много дел, чтобы внимательно рассматривать женщину. Теперь же он позволил себе осмотреть ее не спеша, пристально, изучающе.
Высокая, с хорошей фигурой. Выглядит молодо, вряд ли дашь больше тридцати семи. С модной высокой прической, в дорогом, скорее всего, заграничном костюме и замшевых туфельках, выглядела вдова весьма эффектно, не исключено, что Луговой крутит с ней роман совершенно бескорыстно, по зову сердца, так сказать, рассудил капитан.
– Хм, – кашлянула Нина Игнатьевна, отвлекая капитана от наблюдений. – Мне долго тут сидеть? Вы меня вызвали для разговора или что бы молча поглазеть? – потеряла терпение Григорьева.
– Извините, – без всякого сожаления проговорил капитан. – Я вызвал вас, чтобы разъяснить некоторые детали, – казенным языком заговорил капитан. – Из ваших показаний в день убийства вашего мужа Григорьева Бориса Николаевича следует, что с убитого был снят золотой перстень с небольшим сапфиром. Все верно?
– Да.
– Скажите, как давно ваш муж владел этой вещью? И как перстень попал к нему?
– Ну, этот перстень достался Борису от отца, когда мы с ним познакомились, этот перстень уже был у него, – успокаиваясь, вполне доброжелательно пояснила Нина Игнатьевна. Перемена ее настроения от капитана не укрылась, и он взял себе на заметку необходимость прощупать свидетельницу. Чтобы выяснить, чего же именно она боялась. Но определенно не разговора о перстне.
– Этот факт может подтвердить еще кто-то?
– Ну разумеется. Мои родители, может, коллеги. Борис никогда его не снимал, но бывало, носил не на пальце, а на цепочке. В студенческие годы именно так и делал, не хотел, чтобы комсомольцы обвинили его в мещанстве или еще в чем похуже.
– В каком году вы познакомились с мужем?
– Когда я поступила в институт, сейчас соображу, – озадаченно нахмурилась Нина Игнатьевна. – В тридцать девятом. Мы с мужем почти ровесники, он учился на два курса старше.
– И в тридцать девятом году перстень у него уже был?
– Да. Помню, как-то в мае очень потеплело, и мы пошли загорать на Петропавловку; он разделся, и я увидела у него на шее этот перстень; тогда он висел на простом шнуре, позже он купил цепочку, а уж на пальце стал носить только после войны, – вспоминала Нина Игнатьевна. – Да, да. Точно.
– Скажите, а фотография Бориса Николаевича, на которой был бы виден этот самый перстень, у вас есть?