покойся. И здесь он у меня голодать не станет…»
Варвара Васильевна отложила письмо и молча уставилась на сына, как бы спрашивая его, что он думает о поступившем приглашении. Павел так же молча смотрел на мать, как бы переваривая услышанное.
– Стало быть, ехать надо, – наконец сказал он. – А то, неровен час, преставится дядюшка, и тогда…
– Так на службе дадут ли тебе отпуск? – забеспокоилась мать.
– А хоть и не дадут, так уеду. Сколько можно помощником делопроизводителя штаны протирать? Вы тут все о снах толкуете, маменька, а у меня внутри чувство такое, что выпал мой главный шанс в жизни. И терять его я не намерен. Поеду!
– Умница ты мой, красавец! – на глазах у Варвары Васильевны выступили слезы. – Ты ж там, в Петербурге, смотри… И с Василием Васильевичем будь… Ну да ладно, я тебя научу, что к чему, как с кем себя вести да как отвечать кому надо…
– Спасибо, маменька!..
Уже через три дня Павел Бояров в превосходном настроении выехал из Рязани. Ему даже не верилось, что он вырвался из ненавистного дома, где мать подавляла все его желания и устремления. Она всегда «правила бал» в своемдоме, а уж после кончины батюшки так вообще житья не давала. Зато теперь… Теперь он не упустит своей Фортуны!
Радужные надежды кружили голову. Из письма ясно, что дядюшка имеет на него самые серьезные виды. Только бы успеть застать старика в живых и понравиться ему, чтобы отписал наследство… Тогда заживем! А какая жизнь в столице, он не раз себе представлял, да и в книжках читать приходилось. Только бы успеть и понравиться! В тесном пространстве пассажирской кареты Павел Львович Бояров выпятил грудь и распрямил спину. Никогда за свои неполные двадцать два года он не чувствовал себя таким самостоятельным и уверенным в успехе.
Правда, когда проехали шлагбаум и полосатую будку на границе Рязани, эта уверенность несколько ослабла. А уж через три дня, при въезде в Москву, от нее вообще ничего не осталось. В белокаменной Павел провел всего один день и ночь, но был крайне удивлен и расстроен высокими ценами на все: и на ночлег в меблированных комнатах, в которых маменька велела останавливаться, и на еду в трактирах.
Снова тряская карета, запах пота от других пассажиров, постоялые дворы, придорожные трактиры… Начало июня выдалось теплым. Павел с интересом разглядывал картины, проносившиеся за окном, и чувствовал себя опытным путешественником. Но уже на третий день ему надоело это бесконечное утомительное путешествие, и он уже мечтал побыстрее добраться до Петербурга. В столицу въехали на восьмой день пути, уже поздно вечером. Как и советовала мать, остановился в номерах, а утром, чуть свет, отправился искать баню, чтоб смыть всю накопившуюся за долгую дорогу усталость, вместе с потом и грязью.
Потом он тщательно выбрился и облачился в свой лучший костюм. Правду сказать, костюм, а точнее старенький темно-синий сюртук, был единственным выходным нарядом молодого Боярова. Сидел он на молодом человеке неловко, будто был с чужого плеча. Хотя, скорей всего, Павел Львович просто вырос из него и вверх и вширь.
Как бы то ни было, но в полдень молодой человек вышел на улицу, взял извозчика и назвал адрес дяди. Он не думал, что скажет своему именитому родственнику, полагаясь на русское «авось» и свой ум.
Высокую резную дверь двухэтажного особняка отворил немолодой гигант-привратник в красном камзоле, коротких, до колена, красных же штанах и белых чулках. Привратник был так велик и толст, что полностью закрыл собою весь дверной проем. Его густые седые бакенбарды переходили в такие же пышные усы. Павел даже растерялся.
– Чего изволите? – спросил старый гигант, снисходительно осматривая пришедшего.
– Я к графу, – пролепетал молодой человек, мысленно проклиная себя за робость перед слугой.
– Позвольте узнать, назначал ли их сиятельство вам аудиенцию?
– А как же… Он письмом пригласил меня приехать, – залепетал Бояров. – Вот и письмо…
Он зачем-то достал лист дорогой бумаги и уж совсем смутился из-за своей растерянности.
– Я их племянник. Бояров Павел Львович…
Привратник еще какое-то время с удивлением и даже испугом смотрел на визитера и наконец сделал шаг в сторону:
– Извольте войти, сударь. Подождите, о вас доложат.
Павел Львович оказался в большой прихожей, перед большим зеркалом, слева от которого находилась гардеробная, а справа располагалась довольно широкая беломраморная лестница. Через минуту молодой человек услышал сверху голос слуги:
– Извольте подняться, сударь, его сиятельство вас примет.
Павел заспешил вверх, переступая через две ступеньки. Вскоре он оказался в большой комнате, уставленной стеллажами с книгами и старой добротной мебелью. Подле окна стоял большой темный письменный стол, а рядом на тумбе находился огромный глобус, схваченный двумя стальными обручами. В таких кабинетах ему еще не приходилось бывать, и он, заложив руки за спину, стал разглядывать обстановку. Вдруг он заметил, что в кресле, спиной к окну, сидит крупный старик с отвислыми, как у борзой, щеками и внимательно наблюдает за ним. В руке он держал перо – очевидно, что-то писал.
Павел вконец растерялся и, как учила маменька, низко поклонившись хозяину кабинета, сказал:
– Здравствуйте, дядюшка.
– И ты здрав будь, племянничек, – в складках морщинистого лица можно было рассмотреть улыбку. – Как добрался?
– Спасибо, ваше сиятельство, вполне благополучно.
Наступила неловкая пауза. Граф молча созерцал своего родственника. Его высохшие, с голубыми жилами руки лежали на подлокотниках кресла. На мизинце левой руки красовался перстень с черным камнем.
– Как матушка, не хворает? – наконец нарушил молчание хозяин.
– Благодарствуйте, здорова, – склонил голову Павел. Неловкость не проходила.
– Садись, – негромко, но властно велел граф. – Расскажи о себе.
Бояров растерялся, но, совладев с эмоциями, откашлялся и сообщил о себе, что он окончил гимназию и, благодаря стараниям Варвары Васильевны, был принят на казенную службу.
– В больших ли чинах ходишь? – в голосе хозяина кабинета Павел уловил иронию.
– Какие наши чины… – окончательно смутился гость.
Допрос продолжался с полчаса. Наконец, граф Опалов бесцеремонно велел Павлу встать, повернуться кругом и, осмотрев его таким образом, сказал:
– Бери свои вещи, дворецкий покажет комнату, будешь пока жить у меня. А там посмотрим.
Для Павла Боярова началась новая жизнь, о которой в Рязани он и мечтать не смел. Два дня он бродил по столице, дивился обилию каменных домов, мостов, красивых памятников. Разглядывал Зимний дворец и Исаакиевский собор, осматривал прохожих, изучал витрины магазинов. Однажды он даже зашел в ресторан, но почувствовал себя там неуютно и впредь решил обедать дома.
Во время завтрака, который проходил в большой столовой за огромным овальным столом, Василий Васильевич поинтересовался, как провел Павел минувший день.
– Ходил по городу, покушал в ресторане, потом домой вернулся, – честно рассказал молодой человек.
– Время тратишь понапрасну и бесцельно, – безапелляционно заявил граф. – Твое житье-бытье надо как-то организовать. Днями я к тебе одного человечка приставлю. Хомутов по фамилии. Малый он молодой, ловкий, хоть и пройдоха отпетый. Он тебе кое-что разъяснит, кое с кем познакомит, держаться научит, костюмы приличные подберет. А то ходишь в каких-то затрапезных тряпках, меня позоришь…
Помолчав, Василий Васильевич добавил:
– Денег я тебе дам, но ты ими не сори и этому хлыщу не занимай. Он и так у меня сидит в долгах, как в шелках.
Павел попробовал нужным образом отреагировать на эти слова, стал говорить о великодушии дяди, заметил, что ему неудобно пользоваться милостями человека, своим трудом добившегося уважения и материального благополучия… Но граф лишь улыбнулся и махнул на него рукой, в которой держал салфетку. Лучи солнца упали на черный камень перстня и исчезли в нем, не отразившись и не заиграв бликами.
Молодой человек исподволь стал рассматривать украшение.
«Странно, что дядя с его положением и состоянием не может украсить свою руку золотым кольцом с драгоценными камнями, – подумал он. – Хотя в этом перстеньке что-то есть…»
Граф уловил взгляд племянника и спросил со своей легкой, иронической улыбкой:
– Я вижу, тебе мое колечко приглянулось?
Он поднял руку и сам посмотрел на перстень, словно видел его впервые.
Павел неопределенно пожал плечами.
– Значит, не понравилось, – сделал вывод дядя. – А жаль. Колечко это дорогого стоит!
А затем, задумавшись, добавил, ни к кому не обращаясь:
– Хотя мне оно может обойтись слишком дорого…
– Вы разве за него еще не расплатились? – спросил Павел, чтобы как-то отреагировать на слова хозяина.
И пожалел. Граф изменился в лице: глаза наполнились влагой, затряслись обвислые щеки, рот сжался в тонкую линию, так что губы совсем исчезли.
– Я чем-то обидел вас, дядюшка? – растерянно спросил Павел.
Помолчав, Василий Васильевич совладал со своими чувствами и, не глядя на племянника, ответил:
– Нет, ты здесь ни при чем. Скажу тебе только, что это не простое кольцо. И в день, когда я тебе его передам, ты станешь моим единственным наследником. Если, конечно, этот день наступит…
Граф тяжело поднялся, бросил на стол скомканную салфетку и вышел из столовой.
Постепенно жизнь племянника из провинции приобретала упорядоченность и определенный распорядок. Дядя сказал, что с его французским в свет появляться нельзя, и теперь Павел ежедневно отрабатывал произношение с худым и носатым учителем, приехавшим из Парижа.
Его познакомили, а точнее, к нему приставили того самого Виктора Ивановича Хомутова, призванного ввести провинциала в столичную жизнь. Он был всего на два-три года старше Павла, но оказался незаменимым компаньоном для разговоров, прогулок по городу, посещения музеев, театров, ресторанов и других увеселительных заведений. Хомутов был осведомлен обо всех сколько-нибудь значимых людях и охотно делился своими знаниями с Бояровым.