Степан зашел в свою калитку, а ревкомовцы перелезли через соседский плетень сзаду, чтоб из банного окошка не увидели. Для правдоподобия Степан взял в руки пустой котелок, громко шагая, подошел, постучал в подпертую изнутри дверь:
– Открывайте, господа хорошие! Вечерять будете?
Архип стал на приступках, отведя в замахе винтовочный приклад, его заместители, присев, притаились рядом, Фрол выставил вперед острое жало штыка.
– Спасибо, хозяин, век помнить и благодарить станем, – Латышев открыл дверь и вышел на порог. Маузер он на всякий случай держал в руке, стволом вниз.
На этом все хитрости закончились. Фрол сделал выпад и пронзил ему правое плечо, пистолет выпал, в тот же миг окованный железом приклад ударил капитана прямо в лоб. Потеряв сознание, он опрокинулся на спину и кулем повалился на землю.
– Попался, гнида! – сказал Архип. – Степан, неси веревку!
Латышева связали. В окно куреня за процедурой с любопытством наблюдали Нюрка и Петр.
«Надо было отослать хлопца, – с досадой подумал Степан. – Да и эта дура чего пялится? Цирк увидела?»
Фрол, выставив окровавленный штык, вошел в баню.
– Ты это, смотри… Не пачкай у меня, – нерешительно предупредил Степан вслед. Но ни выстрелов, ни криков не последовало.
Вскоре Фрол вывел Кузьму Глинских – в одном исподнем белье и босого. Тот был сильно напуган. А увидев лежащего на снегу капитана с красной овальной вдавленной ссадиной посередине лба, и вовсе решил, что ему пришел конец.
– Тут тебе жить разрешили большинством голосов, хотя я и не согласный! – сказал Фрол, криво усмехаясь. – Но раз большинством – живи. Только бежи со всех ног, через пять минут стреляю! А винтарь на версту бьет, так что бежи шибко!
Кузьма выскочил в калитку и помчался по обледенелой улочке, оскальзываясь и иногда падая. Фрол улюлюкал вслед, а потом выстрелил в воздух. Залаяли собаки, но никто не вышел из своих куреней. Только Латышев очнулся и сказал укоризненно:
– Мальчонку-то за что? Он по призыву, мы случайно встретились…
Фрол ударил его ногой в бок.
– Вставай, контра! С тобой особый разговор будет!
Они свели капитана к реке, вывели на лед и стали избивать прикладами так, что во все стороны летели красные брызги. Когда Латышев перестал шевелиться и ругаться, а мог только стонать, запыхавшиеся ревкомовцы перевели дух.
– Будя с него, – тяжело дыша, сказал Архип. – Кончаем контру!
Они перехватили винтовки наоборот – штыками вниз, и принялись остервенело колоть свою жертву. Трехгранные жала пробивали корчащееся тело насквозь так же легко, как иголки швейной машинки «Зингер» прострачивают костюмную ткань. Только «стежки» тут выходили совсем другие: они не созидали ничего нового, а напротив – разрушали хрупкий сосуд, в коем таилась такая непознанная, противоречащая нарождающемуся диалектическому материализму субстанция, как человеческая жизнь. Испещренное десятками кровоточащих треугольных ран тело сбросили в прорубь, уже затянувшуюся было тонким ледком.
На сером, слоистом, припорошенном снегом льду осталось много красных пятен. Как будто серый пирог поспешили засыпать сахарной пудрой и присыпать ягодами зимней рябины. Ничего удивительного: и черные пригоревшие, и серые недопеченные пироги в охваченной смутой России украшали одинаково.
– Ну, пошли, что ли? – Архип потер отмороженные щеки и плюнул в мутную, растревоженную десятками водоворотов воду проруби, которая вновь, прямо на глазах, начинала схватываться. – Мороз-то вона как давит… А тут еще и ветер поднялся…
Кусочки старого льда, шуга и вновь намерзающие льдинки кружились в хороводе и перемешивались, словно чья-то невидимая рука складывала мозаику. Вдруг картинка получилась, и на Архипа глянула страшная дьявольская харя, которая строила рожи, подмигивала и высовывала длинный раздвоенный язык. Впечатление было таким сильным, что рука сама дернулась было перекреститься. Но Архип вовремя вспомнил, что он уже не замороченный попами и богатеями темный казак, а председатель ревкома, представитель нарождающейся власти и атеист. Поэтому креститься он не стал, а вытащил из деревянной кобуры маузер и пальнул в прорубь – вроде как опробовал обновку. Вода сильно всплеснулась, и харя исчезла.
– Дурак ты, Архип! – с досадой сказал Фрол. – Зачем редкие патроны жгешь? Где брать думаешь?
– Не боись, все возьмем, все у нас будет, – весело отозвался Архип. – Теперь новая жисть начинается…
Иван пожал плечами, поддерживая председателя, и все трое начали карабкаться по скользкой тропинке вверх.
Степан оторвался от окна.
– Слышь, Нюрка, по воду сегодня не ходи!
– Я Петьку послать собиралась, – буднично ответила жена. – А что ты такое удумал?
– Сказано, сволота, не ходить к проруби! – зло рявкнул хозяин. – Охфицера они туда бросили!
– А… Ну тогда ладно… Полведра есть, до завтра потерпим.
Красное солнце безразлично смотрело с низкого серого неба. Оно выполнило все свои обещания.
Часть восьмаяНалетчик Дорохов
Глава 1Первое «дело»Весна 1918 г. Ростов-на-Дону
Как всегда бывает на Дону, весна пришла внезапно и споро. Еще сошедший лед не успел доплыть до моря, а сочная трава выперлась из-под земли вдоль плетня и вокруг черной бани. Три курицы деловито клевали свежую зелень, а петух по очереди топтал кур. Степан Дорохов стоял в дверях куреня и, щурясь, смотрел, как петух ловко управлялся со своим небольшим гаремом.
– Вот сволота, что вытворяет, – одобрительно усмехнулся он. – Оголодал за зиму…
Потом понаблюдал за Нюркой, убирающей в доме, и крикнул:
– Петро опять пришел под утро?
Та, не оборачиваясь, что-то буркнула в ответ.
– Сволота-а-а! Ни по хозяйству чего сделать, ни копейку где заработать, а по девкам – лихой казак!
Жена распрямилась и обернулась:
– Дык есть в кого! Сам-то после зимы никак отойти не можешь. Аж опух! Глянь, со дня на день лещ холодный в Азов покатится, а у тебя еще и кайка не смолена, сеть с осени как бросил…
– Цыть, сволота! Моду взяла брехать…
– Только и можешь, что сволочить всех, – нехотя огрызнулась хозяйка. – Делом займись!
Дел у Степана Васильевича и впрямь было невпроворот. И крыша куреня прохудилась, и плетень наклонился, и порожек подгнил… Лодку надо в порядок привести, сеть починить да начинать лов… Да Архип все зовет в красную самоохрану записываться… Но делать ничего не хотелось. К тому же, когда забот много, попробуй реши, с какой начинать.
«Сначала с Петром разобраться, потом… Потом видно будет!» – решил Дорохов, почесывая грудь под накинутой душегрейкой.
За обедом, не глядя на сына, он заговорил, будто обращаясь к жене:
– Так что, пойдет он в Ростов, в леарное училище учиться.
– В какое? – переспросил Петр, широко улыбаясь. – Может, в реальное?
– Вот в него и пойдешь! – сказал Степан. И, помолчав, добавил: – Советы, видать, всурьез пришли. А раз так, надо учиться жить по-новому. Приспосабливаться. Вон, Игнат свою Милку в городе где-то пристроил, так давеча приехала в пальте, в шарфу, в туфлях. Игнат говорит, деньгу привезла, довольна. Учиться идет. И твой обалдуй пусть едет. И никаких споров, как сказал, так и будет! – повысил голос Степан Васильевич.
К удивлению, ему никто не стал возражать. Жена только тяжело вздохнула, а Петр спросил:
– Когда ехать-то?
– Завтрева и поедешь!.. Я с Николаем уж когда договорился. Поперву у него поживешь, а там сымешь угол и… А сегодня с Милкой повидайся, узнай, где там что находится. Она девка шустрая…
На следующее утро Степан Васильевич спозаранку запряг старую Сволоту, кинул под солому свой старый фанерный чемодан – в подарок сыну, и вошел в курень. Нюрка, Петр и маленькая Светка чинно сидели за столом и смотрели на него выжидающе. Хозяин степенно подошел к образам, трижды перекрестился, сунул руку за Николая-угодника и извлек небольшую металлическую коробочку из-под конфет. Открыв ее, долго что-то пересчитывал, беззвучно шевеля губами. Потом достал несколько купюр и сказал:
– Мы тут с матерью тебе на первое время немного дадим… Но считай копейку!.. Приедешь, сначала к дядьке Кольке, несколько дней поживешь. Ты хоть помнишь, где его дом?.. Потом иди учиться. Не возьмут, поступай на работу. Чай, семнадцать лет, не мальчик. Я в твои годы… На!
На стол упали смятые бумажки. Степан Васильевич как-то засмущался и, видно от этого, громко и грубовато продолжил:
– Не подумай, что гоню. В жизнь выпускаю.
Помолчал и добавил:
– Ростов недалече. В воскресенье можешь пожаловать. А в будни сам крутись. Все! Поехали!
– Посидеть на дорожку, – тихо запричитала Нюрка.
– Будя, насиделись! Ехать надо…
Через час неторопливой езды по тряскому проселку запыхавшаяся Сволота остановилась. Дальше шла хорошо укатанная дорога, и виднелись домишки ростовской окраины. Петр легко спрыгнул с телеги, вытащил чемоданчик:
– Ну, так я пошел?..
– Погодь!
Степан Васильевич вынул из-за пазухи тряпицу.
– Вот колечко тут есть хитрое… Тот капитан дал, особист. Ну, ты помнишь… Из-за энтого камушка на моих глазах человека застрелили. Был такой бандит – Челюсть. Он этого капитана ограбить хотел, а его дружок и шмальнул из револьверта прямо в сердце. Болтали, что вещь дорогущая… Из-за ерунды, сам понимаешь, стреляться не будут! Но ты подойди к еврею, оцени. Продавать не спеши, настоящую цену выясни.
– Слышь, батя, дело прошлое, а чего ты тогда к Архипу побег? – неожиданно спросил Петр. – Ты ж никогда никого не выдавал. А тут пришли люди знакомые, хорошо заплатили… За что ты их?
Степан Васильевич опустил голову.
– А бес его знает! Мать тыркала под руку, уськала, как кобеля цепного… Да и кольцо это какое-то смурное. Через него все. Как в спину толкало, ноги сами пошли. А зачем…
Степан Васильевич пожал плечами.
– Какая мне с того выгода? Да никакой! Они и оружие себе забрали, и одежду. Только планшетка охфицерская осталась с какими-то бумажками. Я ее под стрехой спрятал, да что с тех бумаг толку? А грех взял на душу, большой грех: одного охфицерика замучили, второй сам замерз, в балке нашли…