По словам Карабашева, от посетителей у Горвица отбоя не было. Но американцы все-таки были недовольны. И не без оснований. К ним, по выражению того же Карабашева, шел не «сохатый», то есть маститый коллекционер, владелец уникальных вещей, а «суслик», человек в мире антиквариата случайный, который не мог предложить ничего из ряда вон выходящего, чтобы «потрясение в коленках и прочих суставах вызвало». Между тем американцы ориентировались именно на «сохатых» и жаждали «потрясения в коленках и прочих суставах».
В их заблаговременно составленных списках («Российскому бы человеку так знать, чем он располагает!») числились персидская бронза Ратьковой-Рожновой, западноевропейская живопись мыльного короля француза Брокара в принадлежащем ему имении Сашино, уникальное собрание фарфоровых статуэток Горбуновой (Гарднер, Попов, копенгагенский фарфор, мейсенский, севрский, венский, берлинский), старинные русские иконы Сергея Павловича Рябушинского («Вознесение» XV века, «Святая Екатерина», «Архангел Михаил» XIV века, «Флор и Лавр» XV века и т. д.), средневековая мебель графов Бобринских, греческие древности Черткова.
Они очень интересовались набитыми до отказа антиквариатом Николаевским и Мраморным дворцами великих князей в Петрограде, имениями Ильинское и Усово великого князя Дмитрия Павловича, имением Марьино князей Барятинских, усадьбами Шереметевых, Голицыных, Мусиных-Пушкиных.
Но этот интерес чаще всего оставался односторонним, не находя отклика в душах владельцев дворцов, особняков и усадеб. Титулованные и нетитулованные коллекционеры совсем не торопились вступать в деловые отношения с расторопными американцами. Создавалось впечатление, что «сохатые» отнюдь не очарованы открывшимися перед ними перспективами выгодно обменять свои коллекции на полновесные доллары, хотя Горвиц и Решевский делали поистине героические усилия, чтобы расположить их к себе и заинтересовать заманчивыми предложениями.
«Мы, видимо, не учитываем психологию, а у каждого человека есть свои слабости»,— сказал Горвиц после очередной неудачи. И, готовясь к встрече с наследниками великого князя Константина Константиновича (Мраморный дворец в Петрограде: западноевропейская живопись, старинное серебро, бронза), который умер незадолго до революции, Горвиц проштудировал все литературные опусы покойного. И, беседуя с дочерью умершего Татианой, он с чувством продекламировал ей стихи отца:
Лишь тем, что свято безупречно,
Что полно чистой красоты,
Лишь тем, что светит правдой вечной, Певец, плениться должен ты.
Еще более фундаментально американцы готовились к освоению сокровищ Николаевского дворца (знаменитая коллекция фарфора и многие другие не менее интересные вещи). К моменту встречи с великим князем Николаем Николаевичем Младшим (его отец Николай Николаевич Старший умер в 1891 году), а добиться аудиенции у великого князя оказалось делом исключительно трудным, Горвиц уже знал, что Николай Николаевич Старший был храбрейшим генералом, который получил орден Святого Георгия 4-й степени за сражение на Инкерманских высотах, а за переправу через Дунай и взятие в плен Осман-паши вместе с его армией в 1878 году — орден Святого Георгия 1-й степени, высший боевой орден России, коим был отмечен за изгнание французов из России Михаил Илларионович Кутузов.
Более того, узнав, что Николай Николаевич Младший является председателем Общества любителей породистых собак и охотничьих лошадей, а также почетным президентом Русского общества птицеводства, Горвиц настолько пополнил свои познания, что вполне мог сойти за специалиста по курам, собакам и лошадям.
Нельзя сказать, что его усилия пропали даром. Татиана Константиновна, когда иностранец продекламировал ей стихи отца, прослезилась. А Николай Николаевич, проговорив с Горвицем почти час о военных подвигах отца и породистых собаках, тоже расчувствовался и пообещал ему щенка от своей любимой борзой. Но со своими коллекциями родственники свергнутого царя расставаться не собирались...
Особенно американцам не давали спокойно спать дворец князей Юсуповых на Мойке и их знаменитое имение под Москвой. Юсуповы издавна считались, и не без оснований, одними из самых богатых людей России. Об их сокровищах рассказывали чудеса. Драгоценности Татьяны Васильевны Юсуповой, урожденной Энгельгардт, которая приходилась племянницей фавориту Екатерины II Потемкину, были уже в конце восемнадцатого века широко известны в Европе. Ей принадлежали знаменитые бриллианты «Маркграф» и «Полярная Звезда», некогда являвшиеся собственностью графини де Шово, диадема неаполитанской королевы Каролины, жены Мюрата, алмазное стекло Великого Могола, уникальные жемчужины «Пилигримма» и «Правительница», находившаяся в былые времена в сокровищнице испанского короля Филиппа II.
Коллекция эта в дальнейшем была основательно пополнена Николаем Борисовичем Юсуповым, который приобрел в 1874 году на аукционе в Женеве гордость герцога Карла Брауншвейгского — Венеру, вырезанную из цельного сапфира высотой в три с половиной дюйма на круглом постаменте из рубина цвета голубиной крови. Им же были куплены свыше ста великолепных античных гемм, на многие из которых зарился Императорский Эрмитаж, большое и разнообразное собрание дендритов, многочисленные виртуозные изделия итальянских ювелиров шестнадцатого и семнадцатого веков, обширная коллекция фарфоровых, золотых и серебряных табакерок восемнадцатого века работы немецких, французских, австрийских и русских мастеров.
В собрании музыкальных инструментов Юсуповых имелись шедевры таких прославленных мастеров, как Джованни Маджини, Николо Амати, Антонио Страдивари и Джузеппе Гварнери. А пинакотека, составлявшая почти полторы тысячи полотен, привлекала ценителей живописи именами Ван Дейка, Рубенса, Рембрандта, Коро, Фрагонара, Давида, Лебрена, Греза, Буше, Гварди, Тьеполо. Скульптура Бушардона, Фальконе, Витали. Чудесные гобелены, среди которых были изделия XV века знаменитого мастера Филиппа Мэтра из Брюсселя, гобелены эпохи Лебрена, ковры из цикла «Жизнь Марии Медичи» по эскизам Рубенса, голландские гобелены, флорентийские XVI века из мастерской, основанной герцогом Козимо I.
Короче говоря, у Юсуповых было чем поживиться. Но Феликс Феликсович Младший вообще не нашел времени для американцев. Зинаида же Николаевна Юсупова Горвица, правда, приняла и согласилась даже на продажу ряда вещей второсортных, не представлявших для фирмы особого интереса.
«Для таких полешек сохатого было обкладывать ни к чему,— прокомментировал состоявшуюся между американцами и княгиней Юсуповой сделку «шкелет».— Такие полешки и суслики наперегонки таскали. Только плати. В общем, бизнес ни с великими князьями, ни с Юсуповыми не склеился. Если бы знали, что вскорости Октябрьский переворот большевики устроят, тогда бы, понятно, все по-иному обернулось. Только человек не Бог: ничего наперед не знает. Задним умом лишь крепок. И ни графские, ни княжеские титулы тут прозорливости не добавляют. Попробуй в политике разобраться, где Рубенс, а где Вася, где истина, а где фальшь. В ней лишь одно — пиф-паф да ой-ей-ей!»
За окном жидкой кисеей опустились сумерки. Карабашев зажег висящую над столом красивую лампу (электричества в Петрограде второй день не было).
— Говорят, из особняка Юсуповых исчезли чуть ли не все их сокровища? — сказал Яровой.
— Говорят.
— Куда ж они подевались?
«Шкелет» дернул плечом.
— Вот чего не знаю, того не знаю. Все куда-то подевалось. И мясо подевалось, и масло, и сахар, и хлеб...
— А все же?
— Загадки, так думаю, особой нет.
— Ну-ну,— подбодрил Яровой.
— Часть, видно, Юсуповы с собой за границу увезли, а остальное растащили все, кому было не лень. А ленивых нынче на воровство днем с огнем не сыщешь. Никто себе мирно на печи не лежит, каждый бегает — кто рысью, а кто и галопом. Ну и тащат что ухватить удастся. Даже и удивление берет, что Казанский собор до сего времени на месте прежнем стоит. А в юсуповском особняке кто только после революции не квартировал: Советы какие-то, комитеты, комиссии, шведское консульство одно время размещалось, представительство по обмену военнопленных... Ну, и просто питерский обыватель. У каждого интерес походить по дому, в котором Распутина убивали. А если уж по дому ходишь, то почему бы и на память чего не взять. Один статуэтку приглянул, другой — подсвечник или коврик для собачки, а третий Мурильо или Веласкеса уволок. Вот небось и остались в особняке одни стены. Свобода, словом. Она для дураков и жуликов что мать родная.
— Понятно,— кивнул Яровой и, достав из кармана пиджака фотографии Ковильяна-Корзухина, аккуратно разложил их на столике.
— Из особняка Юсуповых, что ли? — заинтересовался «шкелет».
— Нет, не из особняка. У меня будет к вам маленькая просьба, Семен Петрович. Посмотрите-ка, пожалуйста, повнимательнее на этого гражданина. Знаком?
Антиквар надел очки, вгляделся в фотографии.
— Да вроде бы нет.
— А без «вроде»?
— Тоже нет.
— Странно.
— А чего странного-то?
— Видели вас с этим гражданином.
— Кто?
— Винкельман видел на Невском. А Шуров и Васильченко здесь с ним встречались, у вас на квартире.
«Шкелет» ничуть не смутился.
— Выходит, не зря вам жалованье платят, а?
— Не зря, Семен Петрович, не зря. Так припоминаете этого гражданина?
Карабашев «припомнил». По его словам, в конце семнадцатого года к нему пришла дама, приехавшая из Москвы, которая представилась ему госпожой Усатовой. Ее сопровождал некий вертлявый молодой человек (по описанию антиквара, вертлявый очень смахивал на Ваську Дубоноса, о котором Яровому рассказывал субинспектор Московского уголовного розыска Волков). Дама предложила Карабашеву фарфоровую табакерку восемнадцатого века, усыпанную бриллиантами. Вещь была стоящей, но у нее имелся весьма существенный изъян — ворованная. Табакерка числилась в списке похищенного из Зимнего дворца в ночь с 25 на 26 октября 1917 года и подлежала сдаче комиссару по защите музеев и художественных коллекций Ятманову. Так что сделка не состоялась. А через неделю у Карабашева появился с той же табакеркой и несколькими персидскими миниатюрами вот этот самый господин с фотографии. Уговаривал антиквара приобрести эти вещи. Миниатюры Карабашев у него купил, верно, хотя вначале вообще не хотел с ним иметь никаких дел, а табакерку так и не взял. Чего не было, того не было. Правда, комиссару по защите музеев о том прискорбном случае не сообщил, потому и не хотелось признаваться, что знает гражданина, запечатленного на фотографиях. Грешен. Но что с него, старика, возьмешь?