езовые. Главное, что гореть они будут под нашими ногами, моими и этого Ицхака.
— Я потрясен твоей мудростью, почтенный купец,— деликатно заметил я,— но мне нужно время, чтобы как следует все осмыслить, ибо ты сообщил столь много диковинного...
— Я сообщил бы тебе гораздо больше,— перебил меня слегка остывший Ицхак,— но без книг я не смогу этого сделать, а они лежат в укромном тайнике моего дома, и весьма далеко отсюда. Ты, конечно, можешь попытаться найти эту мудрость сам,— он бросил быстрый взгляд на перстень,— но не думаю, что у тебя получится. Даже с помощью «Зогара» она дается лишь единицам, да и то из числа людей нашего народа, нашей веры и не отягощенных земными грехами. Равви Иегуда,— и еще один взгляд на перстень,— пророчил мне великое будущее, еще когда мне было десять лет, но отец, да будет благословенно его имя, слишком рано ушел из жизни.— Он горько усмехнулся и развел руками. — Вот потому я здесь, а «Зогар» там, но, даже когда я вернусь, у меня будет не много времени, чтобы им заняться.
Мой нынешний разговор с купцом начался, будто и не было никакого перерыва.
— Я долго думал эти дни, почтеннейший Ицхак бен Иосиф. Без нужной книги понять что-либо дальше и впрямь нелегко. Но вчера перед сном надо мной словно забрезжил свет. Он был тусклый и неясный, будто исходил от луны, закрытой облаками. А потом я лег спать, и мне приснилось...
И я вкратце рассказал ему о том, что должно произойти в ближайшее время, после чего намекнул, что этими познаниями было бы неплохо воспользоваться в практических целях, так сказать, осуществив переход из каббалы июнит в каббалу маасит.
То ли это показалось ему чересчур кощунственным, то ли он меня попросту не понял, сурово осведомившись, уж не хочу ли я попытаться предотвратить их гибель, тем самым помешав предопределенному всевышним в отношении всех этих людей. А знаю ли я, что лезть в дела господа — занятие неблагодарное?
Я тут же поспешил согласиться, что за это и впрямь можно схлопотать с небес по первое число, да так, что мало не покажется, после чего еще раз пояснил суть моей идеи. Купца, как по мановению волшебной палочки, тут же качнуло в другую сторону:
— Но с чего ты взял, почтеннейший синьор Константино, что если мы сейчас займем у них это серебро, то тем самым уже не вмешаемся в предопределенное? И кто ведает, может, тогда их вовсе не казнят? Но даже если и казнят — все равно у каждого из них имеются наследники. Они предъявят расписки и... Какя тогда буду отдавать занятые суммы, да еще с резой?
— Не предъявят,— перебил я, вовремя припомнив, что загадочная реза, которую надо отдавать вместе с основным долгом, означает процент.— Я забыл сказать, что видел, как станут казнить. Семьями. Так что предъявлять расписки будет некому. А если самих заимодавцев еще и слегка припугнуть, чтобы те спрятали наши долговые обязательства понадежнее во избежание... — я неопределенно повертел пальцами в воздухе,— то их не сумеют отыскать и государевы люди, тем более что они станут в первую очередь разыскивать не бумажки, а золото и серебро.
— Все-таки я бы не стал вычеркивать возможность ошибки. Видение видением, но если...
И вновь я перебил, предложив посчитать. Мол, пускай у одного из десятка и впрямь что-то изменится и его помилуют, либо расписку найдет случайно уцелевший наследник. Ну и что? Заняв у каждого по тысяче, купец все равно получит десять. Тысячу и еще двести рублей придется вернуть. Ладно. Что в итоге?
Считал Ицхак быстро, и итог ему понравился.
— А если таких окажется двое? — спросил он ради проформы.
— Хоть половина — все равно огромная выгода,— выпалил я, вовремя напомнив ему о пророках его народа, которые в свое время тоже бродили по Иудее и в открытую предупреждали людей о разных грядущих несчастьях.— Их речам внимали многие. Правда, только слушали, но не слушались. Тем не менее они знали о грядущем, и все равно случилось то, чему и суждено.
— Ты сам ответил, — хладнокровно заметил он.— К ним не прислушивались. Выходит, они ничего не совершали, а эти совершат. К тому же ты что-то не больно похож на пророка,— Он скептически оглядел мое одеяние.
— А ты сам видел хоть одного из них? — парировал я.
Достойного ответа на этот каверзный вопрос он не нашел. Крыть было нечем. Но еврей не был бы евреем, если б не выжал из этой ситуации максимума, тем более что он давно положил глаз на мой перстень. Еще во время нашей второй или третьей по счету беседы Ицхак насмелился выйти с предложением подарить ему эту красивую безделушку. В ответ он тоже пообещал подарок в размере тысячи рублей, и я сразу понял, что ему тоже известно происхождение этой драгоценности.
— Весь мой товар стоит чуть больше тысячи, но я готов отдать тебе все, что у меня есть, и сделать это первым, если ты подаришь мне его.-— Последнее слово он произнес с благоговейным трепетом.
Почему-то он даже ни разу не назвал его ни перстнем, ни кольцом. Странно. Но эту особенность я уловил потом, а пока мне было не до анализа, кто как что называет,
— Сказано же, подарок,— буркнул я,— Дареное не дарят. К тому же это не простой перстень. Мне говорили, что когда-то его изготовил сам царь Соломон, и он...
— Да что ты можешь знать о царе Соломоне?! — вдруг выкрикнул Ицхак, но тут же успокоился, взял себя в руки и деловито осведомился: — А кто тебе говорил?
— Некий равви,— Я на всякий случай повысил в духовном звании чудаковатого профессора,— И, кстати, тоже Соломон.
— А где ты с ним встречался?
Я задумался. Сказать правду — то есть на Руси? Но одно дело купцы, а что до раввинов, то, может, они в это время здесь и не жили? Решил не рисковать.
— Он просил сохранить нашу встречу в тайне, поэтому я не могу ничего говорить.
— Понимаю,— кивнул он,— Но зачем тебе лезть в такое чреватое многими сложностями дело, когда ты можешь без всяких хлопот получить от меня тысячу, нет, две тысячи рублей. Я дам даже три,—добавил он торопливо,— По рукам?
— Рублевики мне нужны, — рассудительно заметил я,— Но я хочу сохранить и перстень.
Словом, так ни до чего и не договорились. Теперь же он, вспомнив свое предложение, решил поступить хитрее.
— Хорошо,— махнул он рукой.— Я соглашусь вступить с тобой в то дело, которое ты мне предложил, но при одном условии,— И снова метнул быстрый взгляд на перстень.
— Опять ты за свое,— начал злиться я.
— Нет-нет,— пояснил он,— я прошу, чтобы ты дал мне слово только в одном — первый человек, которому ты когда-нибудь решишься подарить это украшение, буду я, и только я. И что ты никогда не соблазнишься теми суммами, которые тебе за него посулят. Ты не прогадаешь, не думай,— заверил он,— Я не обману и дам столько же, сколько тебе предложат.
— Хорошо,— согласился я,— Такое слово я тебе дать могу.
— И еще одно. Если твое видение окажется ложным и я понесу из-за тебя огромные убытки, то мы вернемся к более подробному разговору о том, что у тебя на пальце.
— Получается, что я ставлю его в заклад? — медленно произнес я.
— Получается, так,— не стал юлить Ицхак.— Но если ты сам полностью уверен, что сбудется именно так, как тебе и привиделось, опасности для тебя нет и расставаться с ним не придется. Кроме того, твоя готовность поставить его в заклад более всего подтвердит твою убежденность в успехе.
Я задумался. А если все не так? А если я попал не в прошлое, а, скажем, в какой-то параллельный мир, очень похожий на наш, почти во всем совпадающий, только с маленькими, почти незаметными отличиями? И одно из них заключается как раз в том, что никаких публичных казней Иоанн Грозный в Москве устраивать не станет. Тогда Ицхаку и впрямь придется возвращать деньги, а мне — дарить ему поставленный в заклад перстень. Жалко. Да и вообще — сроднился я с ним как-то. Он мне душу греет — как посмотрю, так Машу вспомню. Стою и думаю: на что решиться, соглашаться или...
Но если отказаться, придется искать кого-то другого, и не факт, что эти поиски увенчаются успехом. Навряд ли найдется еще один человек, который поверит в мое «видение», и тогда все равно придется закладывать камень, только за более низкую цену.
— Хорошо,— Видя мое колебание, Ицхак решил переиначить свое предложение,— Если все прогорит, убыток на мне. Полностью, какой бы он ни был. Подарок тоже за мной.— Он чуть поколебался, а потом нехотя выдавил: — Если убыток меньше десяти тысяч рублей, я подарю тебе две тысячи, если больше — тысячу. Это огромные деньги,— И предупредил: — Может быть, завтра я стану сожалеть о предложенном, поэтому советую согласиться сейчас.
Сейчас так сейчас. А то и впрямь передумает. Давай-ка доверимся судьбе, и будь что будет. Тем более я следую из сферы Победа в сферу Любовь. Значит, моя затея не то что имеет шансы на успех — она просто обречена на него. В конце концов, каббала — не рулетка, чтоб так бессовестно обжуливать одиноких путников, безмятежно топающих от сефирота к сефироту.
— Ладно,— кивнул я.— Пусть будет так.
И мы тут же перешли ко второму животрепещущему вопросу — как делить.
«По справедливости!» — кричал Шура Балаганов. «А кто такой Козлевич?!» — вопил Паниковский. Но все закончилось тем, что деньги забрал Остап Бендер.
Товарищ Ицхак чем-то напоминал Кису Воробьяни- нова и работать за половину отказался категорически, упирая на то, что я совершенно ничем не рискую, а потому мне вполне хватит по десяти денег с каждого рубля. Получалось десять, нет, даже пять процентов, ведь московок, или сабельных денег, в рубле двести штук, а Ицхак, вне всяких сомнений, подразумевал именно их. Пятьсот рублей с десяти тысяч меня никоим образом не устраивало, тем более что Ицхаку не повезло — как раз в тот момент я совершенно забыл о нынешней стоимости денег. Если бы вспомнил, то, вне всяких сомнений, тут же согласился бы, а так...
— И мои харчи,— заявил я мрачно.
Ицхак недоуменно воззрился на меня. Стало понятно, что в Неаполитанском университете бессмертного творения Ильфа и Петрова не изучали. Пришлось слегка скостить первоначальный процент. Он тоже поднял предлагаемое, хотя и ненамного.