И главное, было бы во имя чего задерживаться. Деньгами заплатит? Так учителю, пускай и иностранному, больше десяти рублей, от силы двадцати, платить не с руки. Займы мы с Ицхаком уже сделали — так что нам и тут его авторитет ни к чему. Участвовать в переговорах со шведами — теперь уже ясно — он меня не допустит, а значит, мое выдвижение пролетает. Как сват, он, к сожалению, тоже отпадает, поскольку ходатайствовать за школьного учителя перед князем из рода Рюриковичей навряд ли согласится — безнадежное это дело.
— Деньгу не сулю — стыдно,— откровенно предупредил Висковатый,— но ежели что случится, заступу обещаю.
«От возмущенных заимодавцев? — усмехнулся я,— Сомневаюсь. Не будет их, возмущенных-то. Покойники — народец смирный да тихий. Они вообще не разговаривают. И плевать им, что кто-то не отдал... Стоп! Заступа, говоришь?!»
И сразу у меня щенок перед глазами. Жив ли, нет — неведомо, но вдруг еще барахтается, сдаваться не хочет. Замерз совсем, лапки судорогой сводит, не визжит — скулит от страха, да и то еле слышно — голос сорвал, но пока шевелится, надеясь, что хозяин его вспомнит да выручит, вытащит, спасет.
Я и до того помнил о нем, вот только выходов на Разбойную избу после ареста Шапкина отыскать не сумел. Черт его знает, кто там помимо этого оборотня в погонах, то бишь в рясе, берет взятки или, как здесь говорят, посулы. Соваться же очертя голову рискованно. Так можно и самому загреметь, если угодишь к честному человеку. Обещал попытаться Ицхак, но тут ведь каждый день дорог, а мне до сих пор неизвестно, жив ли Андрюха вообще. Хотя нет, не должен его Митрошка замучить, такая страховка хороша, лишь когда она живая.
Ну что ж, придется отвечать за свое доброе дело. Я кашу заварил, мне ее и...
— Заступа — это хорошо,— принял я решение,— А подсобить? Ну ежели что?
Дьяк пристально посмотрел на меня, гадая, что мне от него понадобилось, да еще так скоро. Ответ он давать не торопился. Затем произнес:
— Кто без дела божится, на того нельзя положиться, а дела я покамест от тебя не слыхал.
— Да пустячное оно. Такой великий муж, как ты, Иван Михайлович, за один день управится, — Я как можно беззаботнее махнул рукой.
— Пред царем отродясь ни за кого не проем,— строго произнес Висковатый,— Даже себе ничего не вымаливал. У государя и без того забот полный рот. Ежели ты...
— Да ни в коем разе! — не на шутку перепугался я,— И мне перед его глазами пока ни к чему показываться. Вдруг спросит что-нибудь, а я не так отвечу. Слыхал я, что дурные головы здесь быстро от тела отделяют.
— А шибко умные еще быстрее,— вздохнул дьяк,— Так что у тебя тогда?
Я тоже вздохнул в тон хозяину. За компанию. Ну и с мыслями надо собраться — как осветить, как преподнести. Ошибешься, а дьяк возьмет да и откажет. К тому же я слыхал, что он — человек слова. То есть в другой раз об этом бесполезно и заикаться — все равно ответит «нет».
Но все прошло на удивление гладко. Оказывается, его родной брат, который тоже Иван, только Меньшой, служит как раз в Разбойной избе. Мало того, как позднее выяснилось, туда, в Старицу, Митрошку и направлял не кто-нибудь, а некто Дружина Владимиров, да он, Иван Михайлов, то есть вот этот самый родной брательник Висковатого Иван Меньшой. У них же пока отчества произносятся как фамилии, разве что иной раз посреди вставят слово «сын». Ну там, Семен, сын Петров. А могут обойтись и без него, и получится... Вот-вот.
— Ежели он и впрямь татем был бы, нипочем согласия бы не дал,— строго предупредил меня старший Висковатый.— А коль ты верно сказываешь, что чист он, да грамотку на него имеешь, де, холоп он твой — тут ладно. Подсоблю чем смогу,— И тут же, хитро прищурившись, уточнил: — Стало быть, согласен остаться?
— Понравился мне твой малец,— вместо ответа заметил я,— Меня за всю жизнь так не слушали, как он. Вот только писать я его навряд ли смогу обучить, сам не все буквицы знаю. Да и счету тоже. Меня ведь арабской цифири учили.
— Для того у нас отец Мефодий есть,— нетерпеливо отмахнулся донельзя довольный дьяк,— Да и ведома уже моему Ванятке и грамота и цифирь. Ты ему про страны поведай, где сам побывал, про иноземные обычаи, про моря с акиянами. Ну и вежеству обучи, чтоб меня стыдоба не брала, да чтоб ни один посол, ежели в гости ко мне нагрянет, слова худого про него сказать не смог. Потому и оставляю ненадолго. Тебе как, хватит полтора месячишка, чтоб про все обсказать да научить?
— Думаю, хватит,— кивнул я, прикидывая, что да как.
Апостола из темницы вытянуть — это хорошо, но и о себе забывать не следует. Сейчас-то смысла не имеет, да и к кому идти или ехать — неизвестно, но к тому времени, как Ицхак все выяснит, я тоже должен подготовить почву для своей просьбы. А для этого надо, чтоб через пару-тройку недель твой сынишка за мной ходил как привязанный. Вот тогда-то шансов на согласие будет куда как больше. Да и с тобой, Иван Михайлович, я тоже постараюсь сойтись потеснее, и ты настолько позабудешь разницу между нами, что все-таки подашься ко мне в сваты. К тому же я не просто школьный учитель, а иноземец княжеского роду. Думается, это тоже должно облегчить задачу.
А о делах он со мной в тот вечер не говорил вообще. То ли от сильной радости, что удалось уговорить, то ли задумал устроить передышку себе самому, а может, и без меня давно все решил — не знаю.
Не говорил он о них ни на следующий день, ни во вторник, ни в среду. Зато в четверг вернулся чернее тучи, долго кричал на дворню, приказал кому-то всыпать за нерадивость плетей, а спустя пару часов его хмурое лицо показалось в проеме двери, ведущей в мою ложницу. Едва темнело, но по русским меркам час был уже поздний, однако извиняться за внезапное вторжение Висковатый не стал.
— Это хорошо, что ты не спишь,— заметил он,— У сонного голова дурная, а мне ныне свежесть в твоей главе потребна. Пойдем-ка,— И властно кивнул в сторону двери...
Не было там этой Серой дыры. Даже хода туда не было.
Совсем.
Глава 13СОН В РУКУ
— Чем лучше всего приручить чужого пса — битьем али лаской? — туманно спросил меня дьяк.
— Лаской, — без колебаний ответил я.— А если чужого, то вдвойне,— Я вспомнил про свою овчарку и торопливо добавил: — Но если первый хозяин был хорош, по пустякам не обижал, то придется тяжело, приручение затянется, и спешить тут нельзя — можно все испортить.
— Вот и я о том же,— вздохнул Висковатый,— А яко в том, что ты мне поведал, иного человека убедить, не ведаю,— Он сокрушенно развел руками,— Может, ты чего ни то подскажешь,— И уставился на меня в ожидании ответа.
Только теперь до меня дошло, о какой собаке идет речь. Конечно же дьяк подразумевал под ней Ливонский орден. Стало быть, под новым хозяином он имел в виду Русь, а под старым...
— Если бы один человек хотел приручить пса, ему было бы гораздо легче,— медленно произнес я,— К тому же прежний умер, так что ей все равно некуда деться. А если у собаки есть выбор, то тут без ласки никак. Стоит ее наказать, пусть и задело, как она сразу метнется к другому. Потом, когда она к тебе привыкнет, можно и силу показать, даже нужно, но поначалу только ласка. А убедить? Если человек поддается уговорам — это одно. Но если он считает себя умнее всех прочих,— я пожал плечами,— то, мне кажется, и пытаться бесполезно.
— Пусть бесполезно, но если надо, то как бы ты поступил? — не унимался дьяк.
— Для начала я бы с ним... во всем согласился.
— То есть как? — опешил Висковатый.
— Раз он считает себя умнее всех, убедить его не получится, как ни пытайся. Но если исподволь внушить ему нужную мысль и таким образом, чтобы он решил, будто сам до нее додумался, то дальше он и без подсказок все сделает.
— А как внушить? — заинтересовался дьяк.
— Не торопясь и очень осторожно, действуя только намеками или задавая нужные вопросы.
— А это зачем?
— Чтобы получить на них нужные ответы,— пояснил я, и тут меня осенило.
Как раз сейчас можно ненавязчиво перевести разговор на свое. Самое время, потому что...
— Вот к примеру,— бодро начал я,— Приехал в ваш великий стольный град иноземец. Вроде бы и умен, и пользу принести может, и сам уверяет, будто желает здесь остаться навсегда, но вдруг он все лжет, а на самом деле лазутчик из вражьего стана. А как проверить, если он один как перст и нет у него здесь ни кола ни двора. Ничто его тут не держит, а что за помыслы в голове — пойди пойми. Дом ему поставить? Но лазутчика дом не удержит. Он, если сбежит, другой, краше прежнего себе построит. Стало быть, надо его сердце удержать, чтоб привязка была к кому-то. А для этого нужно иноземца этого женить, да еще помочь со сватовством, подобрать не абы какую, а из славного рода, боярского, скажем, или княжеского, пусть и из захудалых...
Слушал меня Висковатый поначалу с вниманием, но потом явно заскучал — очень уж банальные, общеизвестные истины излагал его собеседник. Однако я старался этого не замечать, продолжая вдохновенно вещать:
— Да чтоб невеста по душе ему была, чтоб он к ней прикипел. А там, глядишь, детишки появятся, плоть от плоти, кровь от крови, а эти веревки хоть и незримые, но самые прочные. И сразу станет ясно — не лгал он, когда говорил, будто желает послужить Руси. А коль начнет упираться да отказываться от свадебки, то поначалу спросить — почему. Невеста не по душе пришлась? Сам выбирай, какую пожелаешь. Ах ты никакой не хочешь? Так-так. Тогда и призадуматься можно, а не потому ли ты так себя ведешь, что обузы не хочешь, а в мыслях у тебя только одно — выведать все да поскорее убежать к иному государю. Тогда...
К этому времени моя витиеватая речь настолько надоела дьяку, что он, вопреки своему обыкновению не выдержав, раздраженно перебил:
— Сказываешь ты все верно, токмо к чему — не пойму. Я тебе одно, а ты вовсе иное,— Он хмыкнул и хитро прищурился: — А ты не думал, что твоя сказка и к тебе самому подходит?