Он очнулся ночью в заснеженном рву. Понял, что ранен. Раздумывать было некогда. Возвращаться в хижину деда Юхана не имело смысла. Он выбрался из рва и побежал.
Сколько времени бежал, не помнил, но бежал в сторону от моря на северо-восток. Потом выбился из сил, упал в снег. Лежал и плакал от нервного потрясения. Днем зарылся в сугроб, все чудились преследователи.
Если бы Мартин мог знать, что неподалеку от того места, где пленные строили склад, действует партизанский отряд знаменитого Андруса!.. Но Мартин этого не знал. День за днем пробирался он среди деревьев, покрытых тяжелым инеем, полагаясь лишь на чутье да на звезды. Чем он питался? Даже сам не мог бы сказать, припомнить. Возможно, ничего не ел вообще, а может быть, жевал горькую хвою, голенастые стебли прошлогодней травы, мерзлые ягоды. Он хотел во что бы то ни стало увидеть своих — и это было главным. Ноги ничего не чувствовали. Они были как деревяшки. Он понимал, что ног все равно лишился. Требовалось лишь выжать из них как можно больше. Лицо обморожено, пальцы рук словно сосульки. И все-таки он двигался, полз, избегал населенных пунктов. А что касается минно-торпедного склада, который строили пленные, он видел каждую штольню с закрытыми глазами. Он-то догадывался, для чего это подземное сооружение, прикрытое железной дверью и каменной стеной. Он понял, зачем строили ложные штольни, тоже прикрытые железными дверями, зачем прокладывали узкоколейку на пирс. Плато обрывалось к морю высоким скалистым уступом — глинтом. Штольни уходили в толщу глинта на десятки метров. Изо дня в день пленные долбили кирками породу, вывозили на тачках синюю глину. Их можно было принять за тощие синие привидения, так как глина была и на лице, и в волосах, и на одежде. Если Мартин падал от усталости, его били прикладами, топтали сапогами. Потом удивлялись: «Математик все еще жив!» В нем стремились убить волю, превратить в послушную скотину, растоптать человеческое достоинство. Он все шел и шел, пока не заграбастал его в свои железные тиски русский солдат. Так он попал к своим. Так он набросал в последние минуты сознания план немецкого склада. Он должен быть взорван… Обо всем этом ровным голосом рассказывает Дягилеву полковник и поручает ему связаться с партизанами Андруса и передать план склада. Предварительно Дягилев обязан изучить план до мельчайших подробностей, знать расположение штолен и скрытые подходы к ним наизусть. Операция тщательно продумана, разработана, Дягилев будет всего лишь связующим звеном. Так удачно получилось, что он знает и местность и язык. Составлена легенда: Дягилев и Бубякин — рыбаки. Бубякин якобы глухонемой. На случай встречи, разумеется. А лучше всего избегать подобных встреч. Глубокий тыл врага!..
— Мы не сомневаемся…
Голос полковника звучит так мирно, солидно, будто вылазка в тыл врага — самое простое, будничное дело. Зыбкость, неопределенность всего замысла как-то притушевывается. Конечно же, для полковника тут нет ничего особенного и волнующего: если Дягилева и Бубякина схватят или же они погибнут в перестрелке с фашистами, вслед за ними будут выброшены другие люда, более опытные. Даже если придется повторить операцию несколько раз, план склада с минами и торпедами все равно будет доставлен Андрусу. Склад должен быть взорван!
Все это понимал Дягилев: он брал на себя огромную ответственность. Сумеют ли они справиться с необычайным заданием?.. Как все это будет, когда их сбросят на парашютах?..
Нет, о собственной безопасности он не думал и был уверен: они с Бубякиным прорвутся сквозь любые заслоны.
В ГОСПИТАЛЕ
На войне случается самое невероятное. Дягилев и Бубякин не знали главного, и даже Гуменник не нашел нужным рассказать им, что произошло с Наташей. Раздробило плечевую кость, потеряла много крови — вот и все. Но трагедия была намного страшнее.
Когда Наташу в беспамятстве принесли на медицинский пункт и, разрезав бритвой полушубок, сняли его, военфельдшер Лыков остолбенел: в грудной мышце раненой застряла мина от ротного миномета. Военфельдшер даже протер глаза: но оперенный хвост маленькой мины торчал по-прежнему. Стоит раненой сделать неосторожное движение… и взрыв. Такого в его практике еще не случалось!
Впервые в жизни Лыков растерялся. Он прямо-таки не знал, что предпринять. На всякий случай распорядился, чтобы медсестры покинули землянку. А сам стоял, бледный как полотно. Что делать? Что делать? Он не мог отойти от раненой ни на шаг и в то же время должен был действовать. Следовало срочно обработать рану, остановить кровь. А если взять и выдернуть мину?..
Снаружи возникла какая-то возня. Дверь распахнулась, и в клубах холодного пара в землянку ворвался танкист Кайтанов. В шлеме, в теплом ватнике. Лыкову до этого приходилось иметь дело с Кайтановым: осенью, когда фашисты перешли в атаку на высоту Глиняную, Кайтанов на своем танке врезался в гущу гитлеровцев. Он дрался до последнего. Его вытащили из горящего танка. Страшные шрамы изуродовали красивое, молодое лицо. И сейчас он был страшен, с красными слезящимися веками, с багровыми буграми на щеках, с выгоревшими бровями.
— Назад, назад! — закричал Лыков. — Мина…
Но оказывается, Кайтанов уже прослышал о мине от медсестер.
— Затем и пришел… — процедил он мрачно сквозь зубы. — Где мина?
Лыков невольно отстранился.
Танкист смело подошел к раненой, несколько мгновений вглядывался в ее лицо, потом спросил тихо:
— Наталья Тихоновна, вы слышите меня? Я Кайтанов… тот самый… Саша Кайтанов…
Она застонала.
— Жива… — проговорил Кайтанов удовлетворенно. — Такие не умирают.
Он хладнокровно взял мину за торчащий хвост стабилизатора и повернул его. От неожиданности военфельдшер Лыков кинулся к двери. Но сразу опомнился, остановился. Танкист спокойно держал мину в руке. Мина как мина…
— Займитесь своим делом! — сказал он Лыкову резко и вышел из землянки.
Лыков был пристыжен. Оказывается, все так просто… Но в душе он был бесконечно благодарен Кайтанову, сильному, мужественному человеку. Выручил. Можно сказать, спас… Молодчина! Оказывается, если повернуть невзорвавшуюся мину…
Да, Наташа потеряла много крови. И конечно же, была тут и вина неопытного военфельдшера, который еще вчера был студентом третьего курса медицинского института. Он растерялся. Да и любой на его месте растерялся бы, убежал куда глаза глядят.
«Я Кайтанов… тот самый…» По всей видимости, эта девушка и танкист были знакомы раньше? А возможно, он хотел сказать совсем другое: крепись, мол! Я горел в танке — и ничего, выжил!.. О Кайтанове писали в газетах, его имя было известно многим. Он сделался как бы символом мужества, храбрости. Теперь вот на всю жизнь останется с красными буграми на лице. А сколько той жизни на войне?..
Оказавшись на передовой, в самой гуще боев, Лыков старался выработать в себе хладнокровие. И если в первые дни вздрагивал при взрыве каждого снаряда, то постепенно пообвык, на взрывы перестал обращать внимание, вид крови не вызывал больше приливов дурноты. Раненые шли через его руки беспрерывным потоком: каждому требовалась срочная помощь. Особо тяжелых отправляли в Ленинград, в госпиталь. Наташа Черемных, знаменитый снайпер, принадлежала к этой категории тяжелораненых. Лыков от всего сердца жалел ее и думал, что без ампутации руки не обойтись. Такая красивая — и без руки… Зачем берут на передовую женщин? Пусть работали бы в тылу или на крайний случай в госпиталях, прачечных, поварами. Да мало ли дел, которые мужчины могли бы передать женщинам. Нужна срочная ампутация руки… Без этого не обойтись. Нельзя. Заражение крови…
И снова Лыков находился в растерянности. Пока медсестры обрабатывали глубокую рваную рану, он метался из угла в угол, все не мог принять решения.
Когда она пришла в сознание, сказал:
— Придется ампутировать руку!
Удар был слишком сильный. Она рванулась, свалилась с топчана, закричала:
— Ни за что!.. Не смей… Я знаю, как мне умирать. Не смей…
И потеряла сознание.
Лыков поднял на ноги весь медсанбат. В конце концов главный хирург распорядился: срочно эвакуировать в госпиталь, в Ленинград…
Так она оказалась в Ленинграде. Руку ей оставили. Но с поправкой дело шло плохо.
Она не знала, жив ли Дягилев, так как вестей из Пулкова не поступало: наверное, там сейчас было не до нее.
— Когда меня выпишут? — спросила она у хирурга. — Мне срочно нужно в Пулково.
На губах врача появилась болезненная улыбка.
— Вам придется подождать. Ну а что касается фронта, то, должен прямо сказать, Наталья Тихоновна, вы отвоевались. Комиссуем…
Она не поверила:
— Рука-то левая!
— Я сказал. Левую еще нужно оживить. А на это могут уйти месяцы и месяцы, а то и годы.
Она рассердилась. Он что, смеется над ней, этот седоголовый майор? Бывали ранения потяжелее, и тогда возвращались на передовую. Взять хотя бы того же Кайтанова… весь обгорел. Ожоги третьей степени. Черную кожу с руки сняли, как перчатку. А выжил и воюет… А Бубякин…
Ей как-то пришлось разговориться с этим симпатичным Кайтановым, еще до того осеннего дня, когда его вытащили из горящего танка. Танкисты наведались в гости к снайперам. Высокий, подчеркнуто стройный старший лейтенант откровенно приударил за Наташей. Он делал это как-то мило, изящно. Все больше восхищался ее снайперскими успехами и точным глазомером.
— А я ведь тоже геолог! — неожиданно заявил он. — Закончил геологический техникум. Практику проходили на Алтае.
Она решила, что он дурачит ее, и резко спросила:
— Чем миаскит отличается от сиенита?
Он расхохотался, ухватился за тощий живот.
— Сразу же экзаменовать? Да, я Соболевского знаю от корки до корки. Ну, а что касается миаскита, то, как мне кажется, он принадлежит к группе нефелиновых сиенитов. Вот зачетная книжка: ставьте пятерку!
И он в самом деле вынул из полевой сумки старую зачетку, заставил-таки Наташу поставить в свободной графе по минералогии пять и расписаться. Она выставила оценку и замысловато расписалась: «Искательница сибирских алмазов, в просторечье „еловая шишка“, боярыня-снайпер Морозова».