Охотники, пріятно возбужденные, веселые, спустились къ рѣкѣ и на своей пахнущей смолой лодкѣ поѣхали на ту сторону. Собаки отъ нетерпѣнія дрожали мелкой дрожью и глаза ихъ уже загорѣлись зеленымъ огнемъ. А надъ задумчивой лѣсной рѣкой сіялъ золотой августовскій день и яркими свѣчечками горѣли вдали надъ зубчатой стѣной лѣса кресты монастыря. Лодка тупо ткнулась въ мокрый песокъ.
— Ну, кто куда?
— Вы идите направо, а я туда… — кивнулъ Сергѣй Ивановичъ въ сторону далекаго монастыря.
— Лучше бы наоборотъ… — сказалъ отецъ. — Сюда бекаса больше будетъ, а я сталъ, братъ, уже стрѣлокъ горевой…
Но Сергѣй Ивановичъ настаивалъ на своемъ: все равно, пусть «Стопъ» позабавится, какъ слѣдуетъ, а онъ, можетъ, въ «Угоръ» заглянеть. И какъ только, пожелавъ по обычаю другъ другу «ни шерсти, ни пера», охотники разошлись, Гаврила задумчиво замѣтилъ:
— А у Сергѣя Иваныча на душѣ большая забота какая-то…
— Ну? Почему ты такъ думаешь?
— Да вы поглядите, то и дѣло съ охоты съ пустой сумкой приходитъ… Да и стрѣляли-то они развѣ раньше такъ, какъ теперь? Нѣтъ, что-то грызетъ ихъ…
— Да что же у насъ въ лѣсу можетъ грызть? Живемъ, какъ въ скиту…
— Можетъ, по супругѣ тоскуютъ… — тихо сказалъ Гаврила.
Они подошли къ первой, узкой и длинной, мочежинѣ.
— Надо спускать, Иванъ Степанычъ…
— Съ Богомъ…
Гаврила спустилъ «Стопа». «Иракъ» понялъ, что его еще не пустятъ теперь, подъ атласной кожей его прошла напряженная дрожь и лицо стало грустно. А «Стопъ» потрещалъ ушами, вывалялся въ травѣ и съ еще болѣе зелеными глазами снова сталъ лаять на хозяина.
— Ну, что ты, дурачокъ, шумишь? — ласково говорилъ старикъ. — Начать хочется скорѣе? Ну, начинай… Впередъ!
Неслышными машками, едва касаясь земли своими стальными ногами, Стопъ понесся по зеленому потному лугу, чуть поднявъ красивую голову, чтобы взять вѣтра. Воздухъ былъ полонъ цѣлыми потоками всякихъ запаховъ, но это были не тѣ запахи, которыхъ было нужно. И, круто завернувъ, онъ понесся въ другую сторону. Оба охотника восхищенно слѣдили глазами за прекраснымъ животнымъ. «Стопъ» летѣлъ, восторженный и буйный, летѣлъ, какъ на крыльяхъ и вдругъ его точно молніей съ яснаго неба сразило: въ одно мгновеніе въ воздухѣ онъ разомъ перемѣнилъ направленіе и точно вросъ въ землю, точно окаменѣлъ, чуть приподнявшись на переднихъ ногахъ, завернувъ правое ухо и зелеными горячими глазами глядя въ даль.
— Надо поаккуратнѣе… — низкимъ голосомъ сказалъ Гаврила. — Что-то строгъ бекасъ, — должно, отава низка…
Они осторожно подошли къ собакѣ. «Стопъ» испуганно покосился на нихъ своимъ раскаленнымъ взглядомъ, напряженная дрожь прешла по его батистовой кожѣ и онъ, едва переступая ногами, чуть не ползкомъ, то и дѣло замирая въ чуткихъ стойкахъ, двинулся впередъ и снова окаменѣлъ: онъ, волнующій безмѣрно, былъ совсѣмъ близко, — вонъ, должно быть, въ томъ кустикѣ травы… Иванъ Степановичъ, чувствуя какой-то клубокъ въ горлѣ и дрожь въ рукахъ, изготовился:
— Ну, впередъ, впередъ, собачка… — ласково говорилъ онъ. — Впередъ!..
«Стопъ» отвѣчалъ только дрожью: онъ не могъ впередъ, очарованный, скованный, онъ зналъ, что сейчасъ тотъ порвется, но, чтобы сдѣлать удовольствіе хозяину, которому пріятно послушаніе, онъ поднялъ ногу, чтобы сдѣлать еще одинъ шагъ только, какъ вдругъ случилось то очаровательно-страшное, чего онъ и страшно желалъ и боялся: впереди, въ кустикѣ раздался шелковый шорохъ крыльевъ, что-то мелькнуло… Уйдетъ!.. «Стопъ» рванулся впередъ.
— «Стопъ»! — строго окрикнулъ его Гаврила.
Собака распласталась по землѣ и въ то же время надъ ней грянулъ выстрѣлъ, всегда пріятно завершающій эту гамму страстныхъ переживаній. И какой-то лохматый комочекъ впереди красиво и мягко кувырнулся въ траву.
— Дупель! — радостный, сказалъ Гаврила:
— Да. Слава Богу, что не промазалъ… — такъ же радостно сказалъ Иванъ Степановичъ, мѣняя патронъ.
— Нѣтъ, а собака-то какова! — продолжалъ Гаврила, сіяя и восторженно глядя на своего ученика. — Вы вотъ погодите, какъ онъ себя по бекасамъ покажетъ, на глади… Вѣдь, по первому полю… Миліёна не взялъ бы за такую собаку, глаза лопни!
Иванъ Степановичъ блаженно смѣялся.
— Вотъ и его дѣдъ такой же былъ… — говорилъ онъ. — Такой же артистъ…
Гаврила поднялъ жирнаго дупеля и «Стопу» разрѣшено было встать. Онъ съ наслажденіемъ потыкалъ носомъ и полизалъ еще теплую птицу и страстно гавкнулъ нѣсколько разъ на хозяина: не теряйте же времени! Его огладили, успокоили, снова пустили и снова черезъ нѣсколько минутъ онъ прихватилъ и повелъ — еще воздушнѣе, еще чище… И Иванъ Степановичъ, не спуская глазъ съ собаки, коротко приказалъ Гаврилѣ спустить и «Крака». Гаврила повиновался, хотя это и взволновало его: опытъ съ молодымъ былъ серьезный… Кракъ сразу прихватилъ и поплылъ къ сыну. Тотъ злобно покосился на него: «тише… все дѣло испортишь!..», и старикъ застылъ въ трехъ шагахъ сзади сына… Гаврила почувствовалъ, что его душатъ слезы восторга. Ему было стыдно самого себя, но онъ ничего не могъ съ собой подѣлать…
Изъ кочекъ, сочно хрипнувъ, вырвалась одна бѣлая молнія въ одну сторону, другая въ другую, стукнули разъ за разомъ два выстрѣла и одна изъ молній взъерошеннымъ комочкомъ упала въ отаву, а другая съ короткимъ, отрывистымъ хрипомъ бѣшено заметалась въ лазури, исчезая. «Стопъ» уже не посмѣлъ посунуться при взлетѣ бекасовъ впередъ, онъ зналъ, что это строго запрещается, и могучимъ напряженіемъ воли онъ переломилъ свой буйный порывъ и, чтобы не соблазниться, быстро легъ. Онъ уже понялъ и повѣрилъ, что разъ чего отъ него требуютъ, то это къ лучшему и надо это дѣлать. «Кракъ», повеселѣвшій, оживленно вертѣлъ хвостомъ и глядѣлъ на охотниковъ, говоря глазами: «а, что? Вѣдь, и я молодецъ?.. То-то…» Иванъ Степановичъ приласкалъ его и велѣлъ подать бекаса. Старикъ мягко понесся за птицей, а «Стопъ» взволнованно и строго приподнялся: это еще что такое?! Гаврила строго остановилъ его и снова онъ легъ и только удивленно и немножко сердито смотрѣлъ, какъ отецъ съ важностью, немножко кокетничая, подносить хозяину птицу: онъ еще не видывалъ этого…
А охотники влажными, радостными глазами смотрѣли другъ на друга, говорили оба вмѣстѣ что-то веселое и пріятное и чувствовали себя самыми закадычными друзьями на свѣтѣ, — этотъ молодой лѣсникъ, никогда не покидавшій лѣсовъ своей губерніи, и этотъ старый писатель, имя котораго было уже въ энциклопедическомъ словарѣ и портреты печатались на открыткахъ.
— Нѣтъ, еще повоюемъ, видно… — говорилъ Иванъ Степановичъ и дребезжалъ старческимъ смѣхомъ. — Повоюемъ еще…
— А у Сергѣя Иваныча еще ни одного выстрѣла… — замѣтилъ Гаврила. — Нѣтъ, грызетъ ихъ что-то, грызетъ… Батюшки, что это тамъ летитъ?
Высоко въ вечерѣющемъ небѣ странно порхалъ какой-то огромный, бѣлый не то мотылекъ, не то птица. Дальнозоркій Иванъ Степановичъ всмотрѣлся.
— А вѣдь это нашъ змѣй! — вдругъ испуганно ахнулъ онъ. — Значитъ, либо упустилъ, либо оборвался… И достанется же теперь намъ отъ Марьи Семеновны за нитки!.
XVIII. — СКАЗКА ПРО БОЛЬШОГО ПѢТУХА
«Гленкаръ» потянулъ и сталъ. Опытный песъ отлично зналъ, что на мочежинѣ передъ нимъ цѣлая стайка бекасовъ и что хозяинъ сдѣлаетъ сейчасъ одинъ изъ своихъ великолѣпныхъ дублетовъ, отъ которыхъ всегда дѣлается такъ весело на душѣ и вся жизнь представляется широкимъ, солнечнымъ, зеленымъ и пахучимъ праздникомъ… Онъ осторожно покосился — хозяинъ съ ружьемъ на плечѣ, повѣсивъ голову и не обращая на него никакого вниманія, шелъ лугами дальше. Это было очень рѣдко, такое невниманіе къ дѣлу, но это было непріятно всегда. «Гленкаръ» понялъ, что надо доложить. Одно мгновеніе онъ поколебался, а потомъ неслышной красной тѣнью понесся къ хозяину, забѣжалъ впередъ и, усиленно вертя хвостомъ, ласково посмотрѣлъ ему въ глаза. Правда, Сергѣй Ивановичъ и всегда понималъ аннонсъ слабо — люди вообще часто бываютъ очень безтолковы, — и теперь онъ только разсѣянно поласкалъ собаку и пошелъ дальше. Нетерпѣливый «Гленкаръ» возмутился и, отлетѣвъ въ сторону, сдѣлалъ стойку такъ, впустую. Хозяинъ замѣтилъ на этотъ разъ и приготовился. «Гленкаръ» быстро повелъ туда, къ мочежинѣ, до которой, однако, было не меньше полутораста шаговъ. Сергѣй Ивановичъ недоумѣвалъ — что-то ужъ очень долго ведетъ…
— Э-э, врешь, старикъ! — съ неудовольствіемъ сказалъ онъ. — Это ты по утреннимъ набродамъ, должно быть, ведешь… Стыдно, братъ, брось!
И, закинувъ ружье за спину, онъ рѣшительно повернулъ обратно. «Гленкаромъ» овладѣло отчаяніе. Онъ понесся къ мочежинѣ, разогнало всѣхъ бекасовъ, но и этого хозяинъ не замѣтилъ. Тогда «Гленкаръ» споролъ дупеля, споролъ коростеля и съ лаемъ сталъ гоняться за жаворонкомъ.
— Да ты что, сбѣсился, что-ли? — удивился хозяинъ. — Иди назадъ…
«Гленкаръ», полный мрачнаго отчаянія, уныло повѣсивъ уши и хвостъ, поплелся за хозяиномъ. Все въ жизни опротивѣло ему…
Не лучше было и на душѣ хозяина. Онъ не видѣлъ и не слышалъ ничего, — ни широкой, зеленой поймы, гдѣ такъ пряно пахло то старымъ листомъ, то болотомъ, то стогами, ни любимаго имъ лѣса, синей тучей затянувшаго всѣ горизонты, ни горя любимой собаки… Онъ видѣлъ только одно: тонкій овалъ склоненнаго милаго лица, всю эту закованную въ черную рясу стройную дѣвичью фигуру, это едва уловимое мерцаніе длинныхъ рѣсницъ, закрывшихъ прелестные глаза и — старинную, крѣпкую монастырскую стѣну, о которую безнадежно бились теперь волны его жизни. И черная мантія монахини, какъ холодная ночь, окутала собой весь солнечный, привольный міръ…
Объ охотѣ онъ и не думалъ. Въ немъ жила смутная надежда, что онъ какъ-нибудь, хоть издали, хоть на мигъ одинъ, хоть глазами только скажетъ ей, какъ безгранично онъ любитъ ее. И было немножко жутко: а вдругъ замѣтятъ это другіе? Онъ сталъ такъ часто бывать въ этой сторонѣ…
Даже не выстрѣливъ ни разу, дошелъ онъ до монастырскаго парома. Шураль, молча, чуть позванивая своими веригами, перевезъ его на ту сторону и онъ берегомъ пошелъ въ монастырскія пожни, гдѣ въ изобиліи водились тетерева. «Гленкаръ» оживился, сунулся безъ спроса въ мелоча, быстро отыскалъ выводокъ, — уже большіе, сильные, бѣгутъ… — но Сергѣй Ивановичъ опять не обратилъ на него ни малѣйшаго вниманія. Полный злобы на непонятное, полный отчаянія, «Гленкаръ» взорвалъ выводокъ. Громъ крыльевъ заставилъ Сергѣя Ивановича встрепенуться и схватиться за ружье. Одинъ молодой чернышъ съ наряднымъ бѣлымъ подхвостьемъ и съ красными бровями нарвался на него, отъ перваго выстрѣла коломъ пошелъ вверхъ, а отъ второго, сложивъ вдругъ крылья, красиво упалъ въ густой ягодникъ, гдѣ они только что кормились. Сергѣй Ивановичъ разсѣянно полюбовался нарядной птицей, положилъ ее въ сумку и, побранивъ «Гленкара» за сорванный выводокъ, приказалъ ему снова итти у ноги…