— А я прошу тебя, прочти…
— Если ты хочешь… — сказалъ Левъ Аполлоновичъ и прочелъ:
«Прощай, я уѣзжаю… И не ищите меня: это совершенно безполезно. Мнѣ отвратительна деревня, мнѣ противны эти всѣ книги твои, — хочу не читать про жизнь, а жить, и жить всѣми силами души и тѣла. Пусть онъ благородный человѣкъ, но я не хочу — не хочу, не хочу, не хочу! — сгорать на кострѣ даже самаго благороднаго человѣка на свѣтѣ. То, что я пишу тебѣ, можетъ быть, безтолково, но — все равно! Всякія слова опротивѣли мнѣ. Я больше не могу. И пожалуйста, не воображай, что я ѣду топиться: нѣтъ, жить, жить, жить буду я… Прощай и — разъ навсегда! Все кончено. — Ксенія.».
Онъ опустилъ письмо и ласково и печально посмотрѣлъ на Андрея. И вдругъ лицо Андрея задергалось и онъ, закрывъ его руками, заплакалъ.
— Но, Андрюша… — испытывая странную слабость и чувствуя опять въ себѣ этотъ разгорающійся свѣтъ, сказалъ Левъ Аполлоновичъ. — Я не стану вамъ на дорогѣ… Вы оба совершенно свободны…
Андрей поднялъ къ нему свое исковерканное страданіемъ лицо.
— Именно поэтому-то, можетъ быть… именно въ этомъ-то и узелъ всего… — едва выговорилъ онъ. — Но… но… я не… принимаю…
Въ комнатѣ наступила глубокая тишина, — только тихія рыданія Андрея нарушали ее… Внизу горбунья жутко выжидала чего-то. Наташа не хотѣла вѣрить своему счастью и не могла не вѣрить: ея нѣтъ, ея нѣтъ, ея нѣтъ! И — развѣ принцы въ сказкахъ не любили простыхъ дѣвушекъ?!
XXV. — ГЛАВА ПРИНЦИПІАЛЬНАЯ
Поздно ночью Сергѣй Ивановичъ привезъ Нину въ Древлянскъ и, такъ какъ никакихъ бумагъ у нея не было да и вообще первое время хотѣлось избѣжать всякой огласки и шума, то сразу же всталъ вопросъ: куда же ему съ ней дѣваться? И сразу же самъ собой получился отвѣтъ: да, разумѣется, къ Юрію Аркадьевичу Утоли-моя-печали… Было поздно, около часу, было совѣстно тревожить старика, но что же дѣлать? Не оставлять же ее, иззябшую и уже перепуганную, на улицѣ… Они подъѣхали къ дому учителя — на ихъ счастье въ окнѣ свѣтилась еще лампа. Сергѣй Ивановичъ легонько постучалъ въ окно и тотчасъ же въ форточку послышался добрый голосъ старика:
— Ну, кого тамъ Богъ принесъ?
Онъ совсѣмъ не былъ удивленъ позднему гостю: къ нему шли и ѣхали со всѣхъ сторонъ и во всѣ часы дня и ночи. Но, когда изъ смущенныхъ объясненій Сергѣя Ивановича онъ узналъ, въ чемъ дѣло, онъ значительно вытянулъ губы и покачалъ головой:
— Нда… Это надо обмозговать… — пробормоталъ онъ, но тотчасъ же спохватился: — Во всякомъ случаѣ въѣзжайте на дворъ… или нѣтъ, лучше вотъ какъ: спутница ваша переночуетъ у меня — у меня какъ разъ комната сына свободна, тепло и уютно, — а вы ужъ поѣзжайте ночевать на постоялый, что ли… Такъ будетъ поскладнѣе, голубчикъ…
Сергѣй Ивановичъ быстро устроилъ смущенную и взволнованную Нину въ комнатѣ Константина Юрьевича.
— Ну, а теперь подите-ка сюда, батенька… — позвалъ его къ себѣ старикъ. — По-стариковски вижу я, что надо намъ крѣпко совѣтъ держать, а для того, чтобы держать его толкомъ, вамъ ужъ придется выложить мнѣ все. Такъ-то… И потому садитесь и, что можно, разсказывайте…
Разсказывать, собственно, было нечего: все было, какъ на ладони.
— Тэкъ-съ, тэкъ-съ… Номерокъ довольно сурьезный, я вамъ доложу… — говорилъ старикъ задумчиво. — Но ясно одно: если вы не хотите скандала, если вы не хотите, можетъ быть, даже потери мѣста, то, конечно, о немедленной женитьбѣ и рѣчи быть не можетъ. Нужно, чтобы она пожила на свободѣ нѣкоторое время, пока ея выходъ изъ монастыря попризабудется, а тамъ можно и жениться будетъ. Но жениться, такъ сказать, на монахинѣ — дѣло немыслимое…
Сергѣй Ивановичъ — хотя сердце его и требовало рѣшеній героическихъ, а тамъ хоть трава не расти, — понялъ, что старикъ правъ.
— Согласны? Затѣмъ пунктъ второй: гдѣ же пока пристроить вашу невѣсту? Вы говорите, что Ахмаровы ближайшіе родственники ей? Знаю ихъ и думаю, что съ ними намъ каши не сварить: люди помѣшаны на своемъ высокомъ родѣ и носъ держатъ высоко. Взять меня? Радъ бы всей душой, но мое положеніе педагога обязываетъ меня къ большой осторожности: начальству это можетъ не понравиться. И потому, можетъ быть, слѣдуетъ намъ утречкомъ постучаться къ нашимъ толстовцамъ, къ Павлу Григорьевичу. Онъ живетъ хоть и сѣро, и неуютно, и съ большой натугой, но человѣкъ онъ совсѣмъ свободный и ни съ чѣмъ и ни съ кѣмъ не считается… А тамъ видно будетъ…
Такъ и порѣшили. И Сергѣй Ивановичъ, горячо пожавъ руку старика, поплелся на постоялый дворъ Морозихи на Дворянской, гдѣ онъ всегда оставлялъ свою лошадь при рѣдкихъ пріѣздахъ въ городъ. Тамъ, въ жарко натопленной и закопченой комнатѣ для пріѣзжающихъ онъ продремалъ до утра и къ восьми, по уговору, былъ у Юрія Аркадьевича. Нина давно уже встала, тихо какъ мышка, прибралась въ своей комнаткѣ и теперь сидѣла, взволнованная, у окна въ ожиданіи рѣшенія своей судьбы. Горячо и стыдливо она обняла своего возлюбленнаго и, вся вспыхнувъ, торопливо отстранилась отъ него, когда за дверью послышался предупреждающій кашель старика. И поговоривъ немножко и нескладно. — всѣ были смущены, — Сергѣй Ивановичъ съ Юріемъ Аркадьевичемъ направились къ Павлу Григорьевичу, который жилъ совсѣмъ недалеко.
Въ неуютной, неопрятной, нестерпимо унылой столовой, полной невоспитанной, горластой дѣтворы, вкругъ нечищеннаго самовара тотчасъ же началось совѣщаніе, въ которомъ приняла участіе и жена Павла Григорьевича, Вѣра Александровна, худосочная, неопрятная женщина съ жиденькими волосенками и дурно пахнущимъ ртомъ. Основныя положенія супруговъ — они были удивительно единогласны, — были очень ясны: съ одной стороны нужно, конечно, помочь ближнему, — разъ, важно вырвать молодую душу изъ монастырскаго застѣнка — два, но съ другой стороны Сергѣй Ивановичъ, поселяя Нину Георгіевну у нихъ, имѣетъ въ виду, главнымъ образомъ, сочетаться съ ней въ близкомъ будущемъ законнымъ бракомъ….
— То есть, другими словами, оказывая ей пріютъ у себя, мы тѣмъ самымъ будемъ сознательно способствовать законному браку, то есть, укрѣпленію тѣхъ суевѣрій, которыя такъ угнетаютъ человѣчество… — поднявъ на гостей свои унылые, унылые глаза, резюмировалъ Павелъ Григорьевичъ.
— Да… — кивнула головой Вѣра Александровна.
— И потому съ очень большимъ сожалѣніемъ, вѣрьте, но мы должны въ вашей просьбѣ вамъ отказать, — заключилъ Павелъ Григорьевичъ. — Ибо, поступить иначе значило бы прежде всего нарушить свои принципы, которыми мы такъ дорожимъ…
— Но вы сами-то вѣнчаны, вѣдь? — спросилъ Сергѣй Ивановичъ, съ любопытствомъ глядя на нихъ обоихъ.
— Да. Но это было сдѣлано тогда, когда мы оба блуждали во тьмѣ, какъ и всѣ… — отвѣчалъ Павелъ Григорьевичъ.
— Идемъ, Сергѣй Ивановичъ, время-то не ждетъ… — сказалъ старикъ, поднимаясь съ тихимъ вздохомъ.
— Извините, что побезпокоили… Ффу! — пыхнулъ онъ, когда оба снова вышли на улицу. — Ну, я вамъ доложу… Чисто вотъ я изъ бани, съ горячаго полка, право… Ну, вотъ что… — вдругъ легкомысленно рѣшилъ онъ. — Пусть Нина Георгіевна остается у меня, вотъ весь и разговоръ: у меня есть свободная комната — скажу, что сдалъ, ничего не подозрѣвая, только и всего… Въ глазахъ архіерея я, все равно, человѣкъ пропащій: «Русскія Вѣдомости» читаю, на стѣнѣ портретъ Толстого виситъ да опятъ же на дняхъ и схватка опять съ нимъ — вотъ, прости, Господи, балда! — изъ-за подновленія фресокъ была… Такъ что тутъ, все одно, хуже ужъ быть не можетъ… Ну, а если начальство гимназическое очень ужъ привязываться будетъ, — наплевать, голову не снимутъ же, Господи помилуй… Ничего, какъ-нибудь обойдется дѣло… Такъ, значитъ, на первое время пріютомъ вы обезпечены, а тамъ что Богъ дастъ… Идите и скажите это Нинѣ Георгіевнѣ, а мнѣ на урокъ въ гимназію поспѣвать надо…
Сергѣй Ивановичъ едва удержался, чтобы тутъ же на улицѣ не обнять милаго старика. И долго и крѣпко жалъ онъ ему руку…
— Ну, ну, ну… — протестовалъ тотъ сконфуженно. — Надо же войти въ положеніе, Господи, помилуй… Ну, я буду къ двѣнадцати…
И онъ потрусилъ-было въ гимназію, но сейчасъ же обернулся:
— Погодите-ка, какъ это онъ сказалъ? Содѣйствовать несчастному положенію человѣчества или какъ? Не удерживаетъ моя старая голова этого и шабашъ!.. Ну, прощайте, до двѣнадцати…
Мать Евфросинія не только не предприняла никакихъ мѣръ для возврата Нины въ монастырь, но, наоборотъ, все свое вліяніе и всѣ связи употребила на то, чтобы сдѣлать ей путь въ новую жизнь полегче и поглаже. И только въ одномъ она осталась тверда: чтобы между сумасшедшимъ поступкомъ дѣвушки и свадьбой былъ промежутокъ, по крайней мѣрѣ, въ полгода. Ахмаровы и говорить даже не захотѣли объ этомъ дѣлѣ и Нина осталась пока что у Юрія Аркадьевича, почти никуда не показывалась, а Сергѣй Ивановичъ то и дѣло сталъ теперь являться съ докладами къ ревизору лѣсному, который жилъ въ Древлянскѣ. А отъ ревизора всегда можно было заглянуть и къ Юрію Аркадьевичу на часокъ.
Весь точно оживившійся, окрыленный, онъ не замѣчалъ ни городской болтовни, ни того, что дѣлается дома, а между тѣмъ на тихой усадьбѣ лѣсничаго тоже назрѣвали всякія событія.
Съ наступленіемъ осенней непогоды и холодовъ Дуняшѣ стало уже трудно видѣться со своимъ возлюбленнымъ и очень скоро случилось неизбѣжное: Марья Семеновна изловила-таки свою помощницу и воспитанницу на недозволенномъ. И на другой же день послѣ обѣда, когда Петро, будто по дѣлу какому, крутился около кухни, она вышла на крыльцо.
— Ну-ка, ты, прискурантикъ… — тихо, но значительно позвала она его. — Пойди-ка сюда…
Петро сразу струхнулъ и покорно пошелъ за домоправительницей, нервно покручивая свои золотистые усики и стараясь не громыхать сапогами. Марья Семеновна завела его въ свою теплую комнатку съ чудовищной постелью и массой образовъ и, сѣвъ сама и оставивъ его стоять, — она умѣла-таки garder les distances!.. — обратилась къ нему:
— Ты это что съ Дуняшей-то надумалъ? А? Безстыжіе твои глаза… Что, если вотъ возьму да хозяину скажу, а? Похвалятъ тебя, верзилу? Ты поигралъ съ дѣвкой, собралъ свое лопотьишко да только тебя и видѣли, а что съ