Началась погоня. Днем и ночью охотник шел за туром и не давал ему отдыха и возможности вернуться назад. Мезгирь знал Хабар-Даган так же хорошо, как окрестности всех приисков, и помнил, что недалеко от Ангары стоит одинокая снежная сопка, куда он много раз загонял стадо сохатых и «добывал» их штука за штукой.
К этой-то сопке коварно направлял Антон бег тура. Охотник знал, что на вершине снежной горы была глубокая котловина с отвесными склонами; два узких ущелья вели в нее, делая котловину опасной западней среди нависших голых скал, по которым медленно полз вниз смерзшийся снег.
Наконец, однажды к вечеру, когда перед Мезгирем открылась, как на ладони, сопка, вся залитая последними багровыми лучами солнца, скрывающегося за тяжелыми серыми тучами, на краю котловины зачернелся тур. Это был темно-бурый, почти черный большой козел с толстыми, круто закинутыми на спину рогами.
Тур стоял и зорко глядел в сторону преследователя, как бы вызывая его на бой.
Мезгирь заулюлюкал и пустил Шайтана.
При первых звуках погони, тур мелькнул стрелой по самой вершине сопки и через мгновение исчез в котловине.
Мезгирь у одного из выходов протянул веревки, повесив на них пестрые лоскутки и бумажки; потом, зайдя с другой стороны, приладил несколько петель-силков; Шайтана он оставил, привязав его к острому обломку скалы.
Спустилась ночь; длинная вереница белоснежных гор, спящее внизу дикое озеро и дальний, чуть видный днем лесистый берег около Лиственничной потонули в ней. Застигнутый ночью тур боялся выйти из котловины, а утром, чуть свет, заслышав крики Мезгиря, заметался в западне и бросился к выходу, запутавшись в силках. Тур упал, издав глухое, отрывистое рычанье.
Долго возился Мезгирь, пока удалось ему связать сильного, отчаянно бьющегося зверя.
Окончив тяжелую работу, охотник сел поодаль и с каким-то недоумением начал осматривать давно знакомые горы, свинцово-серое озеро и чуть заметные поселки, раскинутые кое-где по бесконечно длинному, исчезающему в тумане берегу.
«Прощайте… прощайте! — думал Мезгирь, оглядывая алеющие на заре снежные островерхие горы. — Совсем ухожу, навсегда! Ведь вот, сколько раз хотел, а все не удавалось! Теперь уйду, к себе подамся, заживу, как все живут, по-настоящему…»
Налетел сильный ветер и бросил в лицо охотнику твердые, колючие льдинки…
«Баргузин[16] дуть зачинает… — подумал Антон. — К пурге это…»
Он встал и, взвалив на плечи козла, начал спускаться с сопки. Тяжелая ноша не позволяла быстро идти, и Мезгирю приходилось часто останавливаться и отдыхать. Тур рвался и бился, сползая с плеч охотника и еще более утомляя его.
Ветер крепчал и нес темные тучи, набегающие одна на другую, сталкивающиеся и клубящиеся совсем низко над Хабар-Даганом. Закружились редкие белые снежинки, быстро уносясь и исчезая; их заменили новые, налетающие целыми стаями, заунывнее и злее визжал и стонал ветер, швыряя в охотника мелкими камнями и мхом, отрывая их от серых, унылых скал.
Сплошная белая завеса скрыла от глаз охотника цепь гор и озеро. Он скользил на камнях, терял направление и, наконец, выбился из сил. Мезгирь вспомнил, что где-то недалеко находится пещера, где, как поют буряты, прятался их князь, Тулук, пока его не задушили в ней китайцы. Охотник отыскал большую нависшую скалу, положил под ней связанного зверя и, приказав Шайтану «беречь» его, отправился на поиски пещеры Тулука.
Пурга злилась, саваном покрыла все горы, замела на скалах все «приметы».
Поздно вечером дошел Мезгирь до пещеры. В густом мраке маячили какие-то призрачные мутные тени, то взмахивающие длинными руками, то пригибающиеся к земле.
Вернуться к туру Антон боялся. Он мог заблудиться, где-нибудь сорваться и упасть на камни, а потому заночевал в пещере. Заснуть Мезгирь не мог. В длинном темном горле подземелья кто-то томился и горько плакался, то захлебываясь слезами, то жалобно вскрикивая непонятные слова. Мезгирь вздрагивал, вслушиваясь в эти странные голоса, перекликающиеся в пещере, и вдруг до его слуха донесся суровый, завывающий голос:
— Ту-лу-у-ук! Ту-у-у-лук!..
Антон даже перекрестился…
Голоса затихли, но через мгновение снова залились пронзительным визгом и свистом у входа в пещеру, побежали вглубь ее, будя в ней стоны и вопли…
— Тулу-у-ук! Тулу-у-ук!.. — раздались отчаянные крики, и Мезгирю почудилось, что из черного мрака пещеры глядит на него широкое посиневшее лицо задушенного бурята с обезумевшими от страха глазами и с кровавой пеной на губах.
Мезгирь закричал и выбежал из пещеры. Ужас и какая-то щемящая тоска гнали его в глубокий мрак ночи, окутавшей таинственные и дикие ущелья Хабар-Дагана. По-прежнему бесновался ветер, крутил твердый, колючий снег и вскидывал камни и осколки льдин.
Проблуждав ощупью всю ночь, Мезгирь не нашел места, где оставил свою добычу и собаку.
Когда начало светать, охотник понял, что заблудился.
Снег скрывал от него озеро и знакомые сопки, слепил глаза и больно хлестал по лицу и рукам.
Бросаясь то вправо, то влево, поднимаясь выше или скользя вниз, — Мезгирь окончательно запутался.
Он долго и пронзительно свистел, заложив два пальца в рот, как свистят, перекликаясь по ночам в глухой тайге, бродяжки-беглые, кричал и звал Шайтана, но его голос терялся среди завываний ветра и шороха несущегося снега.
Так прошел опять день и настала ночь.
Мезгирь провел ее, укрывшись между двух камней, почти сросшихся своими вершинами.
Глаза охотника слипались, но спал он коротко и тревожно, а мучительная сосущая тоска не давала ему собраться с мыслями.
При первых отблесках рассвета начала утихать пурга, и скоро перед глазами Мезгиря открылся голубой, переливающийся серебристою рябью Байкал и, извиваясь змеей, уходила в даль гряда снежных гор.
Охотник сразу понял, где он находится, и начал быстро и уверенно подниматься, направляясь в сторону одинокой снежной сопки с тупой вершиной.
К полудню Мезгирь был близко от того места, где оставил Шайтана.
Он призывно свистнул, но никто ему не ответил, и эта тишина показалась страшной Мезгирю.
Он обежал скалу, нависшую над небольшим углублением, и остановился, пронзительно крикнув, как пораженный ножом.
Шайтан, ощетинившись и глухо ворча, рвал мясо на боку тура.
Голова козла была откинута назад, и из перерванного горла уже не текла кровь, застывшая черным пятном на твердом снегу…
Мезгирь вскинул ружье и выстрелил.
Эхо побежало по пустынным горам, прячась в ущельях и стремительно мчась по вершинам, то громко смеясь, то рокоча, как утихающий гром, то трубя в звучные, тревожные рожки.
Мезгирь не видел, как Шайтан привскочил и ткнулся кровавой мордой в снег и как начал извиваться, хрипя и беспомощно царапая камни судорожно бьющимися лапами.
Охотник бросился на землю и долго лежал неподвижно, тяжело и глухо рыдая.
Потом поднялся, бледный и страшный, молча зарядил ружье и, зажав его между коленями, вставил дуло в рот.
И опять по дикому Хабар-Дагану долго носилось гулкое эхо и умирало в глубоких падях, не выдав тайны людям…
ТЕНИ НЕДАВНЕГО
Тихо шевелилась густая, сочная трава, хотя ни один порыв ветра не залетал в лесную чащу.
Молчаливо стояли оплетенные диким виноградом старые дубы и ильмы, в листве которых дремали птицы, утомленные зноем июльского дня.
Его спина мелькала среди кустов и порой пропадала в густых зарослях. Тигр вышел на еле заметную тропинку и остановился, высоко подняв круглую голову.
Потянув со свистом воздух, он припал к земле и скрылся в траве, залегши за густыми кустами орешника в нескольких шагах от тропинки.
Скоро послышался свист и голоса людей.
Впереди шел высокий, худощавый старик с сухим страдальческим лицом.
Он шел, согнувшись под тяжелой котомкой, привязанной к спине скрещивающимися на груди ремнями.
Несмотря на тяжесть, он шел быстро и по временам перекидывал с плеча на плечо винтовку, зорко поглядывая по сторонам.
— Недавно, видно, партия прошла! — сказал он, обращаясь к своему спутнику.
— Дня два, не больше, как трава умята, — заметил тот. — Почитай, к ночи догоним инженера. Налегке ведь идем! Только жарко уж больно!..
Говоривший это громко засмеялся и поправил серый парусиновый мешок на спине.
Это был молодой парень с добродушным, беззаботным лицом. Он казался невысокого роста, который скрадывался необыкновенно широкими плечами.
— Слушай, дядя Александра, — спросил парень, — а этот инженер удачливый?
— Сколько я с инженерскими партиями за золотом ни хаживал, а такого фартливого, как Петр Иванович, не видывал! — ответил Александр и молча еще быстрее зашагал.
Парень оглянулся и свистнул.
— Шарик куда-то провалился, — сказал он, — давеча следы кабаньи на болоте заприметил. Уж не увязался ли за ними?
— А ты бы, Митька, посвистел… Кабы собака не пропала! — наставительно произнес старик и посмотрел через плечо на молодого.
Митька остановился и, вложив два пальца в рот, пронзительно свистнул несколько раз и зашагал дальше, догоняя старика.
Вскоре они прошли возле кустов, где притаился тигр.
Он их видел. Его прозрачные, желтые глаза следили за ними, и, прижав к голове уши, тигр скалил зубы и тихо шипел.
Люди прошли и скрылись в обрыве с журчащим на его дне ручьем.
На тропинке послышался шум и громкий лай.
Отставший Шарик, черная, лохматая дворняга, высунув мокрый язык, догоняла людей.
Не успела она поравняться с засадой тигра, как он выскользнул из травы, могучим ударом лапы убил собаку и, схватив ее зубами, одним прыжком перескочил через кусты и скрылся в чаще.
Старик Александр в это время успел подняться на другой склон оврага и, стоя наверху, оглянулся на Митьку, который, скользя по свежей, сочной траве, с трудом взбирался по крутому обрыву.
Оглянувшись, Александр заметил, как в воздухе мелькнуло полосатое тело тигра.