Старик тяжело вздохнул и замолчал. Лидия Федоровна подождала, но, видя, что старик закрыл глаза и не собирается говорить, спросила:
— Что же дальше, дедушка?
Старик вдруг заплакал. По-старчески всхлипывая и утирая рукавом слезы, он дергался плечами и головою.
— Этим мы его и погубили! — шепнул он. — Прости ты нас, Христа ради, Владимир Петрович, прости за отца! Без зла, без хитрости погубили мы Брянцева и тебя на тяжелую дорогу кинули.
— Да что ты, дедушка? — сконфузился изумленный Брянцев. — Бог с тобою! Никогда я ничего ни от отца, ни от матери не слыхивал, чтобы ему здешние мужики какое-нибудь зло сделали.
— Брянцевская душа! — воскликнул старик. — Не помнил зло никогда! А мы-то…
Он пересел к столу и продолжал:
— Когда нас неурожаи совсем замучили, без перерыву лет семь случались, надумали наши мужики, семей, пожалуй, двадцать, податься на переселенье, в Сибирь, значит. К Брянцеву, к отцу твоему, как водится, пришли и сказывают все, что надумали, а потом и говорят: «Ежели лишние деньги есть — выручи нас, Петр Максимович, ссуди нам! Поправимся — отдадим!». И отдал им твой отец все, что у него было. Мужики уехали, первое время писали, а потом и слух о них пропал. Доходили вести, что мор какой-то среди новоселов объявился, и поумирали все. А тут пришли лихие времена, денег нет, платить надо, жена, мать твоя, захворала, дочка померла, какой-то долг объявился в банке, и… ушли Брянцевы из Залужья, да так с той поры мы их и не видали…
Прохор задумался, вспоминая что-то, а потом продолжал:
— Лет пять тому назад приехал сюда Кузьма Ванифантьев. Он тогда же в переселенье ушел. Объявился он в Камне-селе. Богатеем сделался! Три мельницы паровые поставил, свой пароход с баржами по Оби гоняет. Приехал он и ко мне сейчас. «Так и так, — говорит, — повымирало наших залужских на новых местах много. А кто, значит, в живых остался, тех я пособирал, и все у меня к делу приставлены. Одного даже в науку определили, в доктора он вышел. Ну, говорит, мы и порешили, что пора наш долг Брянцевым отдать. Собрали мы со всех, проценты насчитали и на детей Петра Максимовича сверх того десять тысяч, вроде как благодарность, накинули!» Всего привез Ванифантьев тридцать семь тысяч. Поискали мы вас, поискали, в газетах писали даже, да так никто и не откликнулся…
— За границей был я в то время! — сказал Брянцев. — А больше из нас никого и не осталось. Мать умерла…
— Эти деньги мне оставил Кузьма Семеныч и наказывал, ежели до смерти моей никто из Брянцевых не объявится, ему обратно в Камень деньги послать…
Старик встал и подошел к Лидии Федоровне.
— Касаточка! Рад я душевно. Сподобил меня Бог любовь нашу Брянцевым не словом, а делом показать. Помнишь, сказывал тебе я, что долг великий, кровный долг у меня есть, и что, пока не рассыпался старый Перун, можно ждать прихода. Вот и вышло по-моему, девонька!
— Дедушка! Это ты про Владимира Петровича рассказывал мне тогда вечером — помнишь? — спросила Лидия Федоровна.
— Помню, милая, помню! — улыбнулся старик. — И, кажись, немного и ошибся-то? Пригож он и сердцем добр!
— Ну, чужое сердце — тайна! — засмеялся Брянцев.
— У Брянцевых сердца не утаишь! — возразил Прохор. — Да кабы и так было — другая примета моей правде есть.
Насоновская барышня тебе ровно сестра. А уж эта примета — верная! Душа у ней голубиная и злого человека испугалась бы…
— Что ж это ты, дедушка, обоих нас так расхвалил? — сказала Лидия Федоровна. — Возгордимся теперь мы!
— О вас правду говорил Прохор! — серьезно заметил Брянцев. — Вы мне кажетесь прозрачной, как хрусталь, порой лучистой…
— Сейчас убегу! — воскликнула, вспыхнув, девушка.
— Вас я везде найду! — с неожиданным для него самого жаром сказал художник. — Даже тогда, если бы вас похитил злой волшебник Черномор.
— Не говорите к ночи о нечистой силе! — пошутила девушка. — Не забывайте, что мы в «Заповеднике», где живы еще старые боги и где перекликаются русалки с лешим.
— А и ты, Лидочка, не забывай, что сказывала мне тогда, когда я тебе про Брянцевского наследника говорил! Помнишь?
Старик добродушно рассмеялся и, подойдя к девушке, потрепал ее по руке.
— Помнишь ли? — повторил он вопрос и лукаво щурил свои узенькие, старческие глаза, окруженные сетью мелких морщин.
Девушка совсем смутилась и, захлопав в ладоши, воскликнула:
— Ах, дедушка Прохор, какой ты хитрый!
— Что же вы сказали, Лидия Федоровна? — заглядывая ей в лицо, спросил Брянцев. — Скажите, пожалуйста!
— Нет! Нет! — замахала она руками. — Дедушка Прохор шутит…
Старик смеялся, утирая рукавом глаза, и добродушно подмигивал.
За окнами послышался стук колес и голос кучера:
— Барышня! Барин из губернии вернулись! Вас спрашивают.
Когда Брянцев помогал девушке сесть в шарабан, Прохор подошел к нему и сказал:
— Завтра утром зайди, Владимир Петрович, ко мне! Из рук в руки твое добро передам. Радостный день!.. Дожить бы только!.. — шепнул он уже вслед отъезжающим и медленной походкой поплелся к себе.
На другое утро Брянцев пришел в избу старика.
— Помолись, Владимир Петрович, помолись Всевышнему! Великое дело совершается! Вотчина дедов твоих и прадедов ушла от тебя. Лихие времена кого не обижали?.. Но в утешение тебе осталась любовь крестьянская, крепкая любовь к твоему роду, сердцем правильному.
Сказав это, старик опустился на колени перед иконой, висящею в углу, начал тихо шептать и осенять себя широкими, раздумчивыми крестами.
Встал на колени и Брянцев, но молиться он не мог, торжественные слова старика взволновали его, и он чувствовал внутреннюю дрожь возбуждения и ожидания.
— Пойдем! — сказал Прохор и взял палку.
Он вывел художника на узенькую, извилистую тропинку, порой совсем теряющуюся среди высокого папоротника и колючего шпажника, и они углубились в «Заповедник».
Поднявшись на небольшую возвышенность, они попали на поляну, усеянную камнями, обросшими мхом и серыми лишаями. Среди этих камней стоял толстый ствол давно сломанного дуба. Глубокие трещины бороздили его и сходились в черное дупло.
Старик подошел к дереву и сказал:
— По древнему преданию, под этим дубом стоял глиняный Перун. Он давно рассыпался в пыль. Гляди, даже камни, где убивали в дар идолу жеребят, изъела вода и мороз. Только дуб остался. Весь в дупло ушел, а держится… Перуний это дуб… Крепкий, как души здешних людей!..
Говоря это, старик запустил руку под камень, лежащий у самых корней дерева, вынул узелок из тряпок и начал бережно развязывать его.
Брянцев увидел несколько больших пачек денег, туго стянутых шнурками.
— Вот! — радостным голосом произнес старик. — Считай, Владимир Петрович, все ли в порядке?
Художник отрицательно покачал головой.
— Отец вам верил до смерти, неужели же я не поверю вам?
Он подошел к Прохору, схватил его руку и прижался к ней вздрагивающими губами.
— На доброе дело! В счастливый час! — торжественным, почти суровым голосом говорил старик. — «Перуново урочище» стосковалось без Брянцевых. Мы ждали вас! И уходить отсюда вам негоже…
Брянцев с трудом успокоился и, сев на камень, сказал:
— Постой, дедушка! Дай собраться с мыслями, потом совета попрошу…
— Совет хорош, когда дан вовремя! — произнес поучительным голосом Прохор. — Вот я его сейчас тебе, Владимир Петрович, и дам, а ты потом сам смекни. Стар я, это верно, а людей насквозь вижу. Да тут и видеть не приходится! Насоновская-то барышня…
— Лидия Федоровна? — оживился художник и встал.
Старик усмехнулся и сказал:
— За то время, как ты у Насоновых живешь, у меня часто Лидочка бывала. Сказывала, как ты Христа Спасителя из полымя вынес, почитай, чуть не пропал сам, как благолепию Божия храма радел. Все сказывала. Знать про тебя хотел я правду, и правду говорила она, что смирный ты, Владимир Петрович, не такой человек, какие нынче пошли. А когда говорит — румянец горит, глаза блестят, голос дрожит… Видел я! Гляди и ты, касатик, не пропусти случаем хорошего человека. Мало их по земле ходит, и грех не приметить такого! Грех это!
Они замолчали и долго сидели, слушая, как возятся в сухой траве полевки, собирая семена и корешки на зиму, и как кричат высоко под облаками гуси и журавли.
От перуньего дуба Брянцев вернулся в Залужье богатым человеком.
Его встретила Лидия Федоровна. По глазам его, блестящим и еще растроганным, она поняла его волнение и, подавая ему руку, тихо сказала:
— Я счастлива, что вы встретили здесь таких хороших людей, как Прохор и те, чью волю он исполнил и чей долг вернул! Это никогда не забывается…
— Да! — ответил художник. — Здесь я встретил очень, очень хороших людей, а старый Прохор убедил меня, что грех пропустить хорошего человека…
Он нагнулся и поцеловал руку девушки.
Она не отняла ее и только ниже опустила голову.
— Я пойду куда-нибудь… — сказал Брянцев. — Мне надо успокоиться и обдумать многое!
Девушка молча кивнула головой и, словно боясь вспугнуть его мысли, ушла.
Через болото, вдоль «Пилкина ручья», Брянцев пошел в «Заповедник», к Перуньему дубу. Сюда залетал, пробираясь между стволами елей, ветерок и гудел в дупле. Тихие, понятные шепоты и редкие выкрики слышались оттуда, как голос древнего и дряхлого старика.
И под эти звуки тихо плыли думы Брянцева, спокойные и трогательные думы о красоте человеческой души, о теплоте сердец, не охлажденных и не вытравленных сложной и хитрой сумятицей жизни. Вся природа сливалась с существом Брянцева, он это чувствовал и черпал в ней новые, могучие силы.
Трогательное и нежное чувство к девушке казалось ему тихим лучом, любовно озаряющим нежные и мягкие сумерки и ласкающим милые лица тех, которые без света были страшными призраками, таящимися во мраке.
Брянцев сознавал, что душа его вросла в эту землю, чуть только коснулась ее, ждущую и тайно призывающую его, ушедшего в неведомый и чуждый мир.