Глава VIОтвет правительства на адрес
Немудрено, что реакция против такого адреса была очень резка. Государь и слышать не захотел о приеме депутации для его поднесения. Это само по себе значения не имело. Опаснее было его первоначальное желание самому Думе ответить[49]. Можно себе представить, какой бы вышел это ответ, не говоря о том, что «полемика» Монарха с народным представительством нарушила бы все условности конституционного строя. Что бы из этого получилось, поворот ли к Самодержавию или ускоренный скачок в революцию, трудно судить; но «конституция», во всяком случае, пострадала бы. К счастью, в составе правительства нашлись люди, которые Государя отговорили[50]. Они этим спасли конституцию от падения на первом же повороте. Это показывает, что в лагере власти у конституции были друзья. Было решено, что вместо личного выступления Государя Думе ответит правительство. Оно прочтет Думе свою декларацию и попутно ответит на адрес. Государь настаивал, чтобы ответ был возможно более резок. Но, как увидим, правительство не пошло за этим Высочайшим желанием.
Отказ в приеме депутации произвел на Думу очень сильное впечатление. Это не лишено пикантности. Дума сочла возможным не сказать ни слова в ответ на приветствие, обращенное к ней; эту вежливость она считала для себя не обязательной. Но она пришла в негодование, что ее депутация могла не быть принята. Когда председатель был извещен Горемыкиным о желании Государя, чтобы адрес был ему переслан, и уже собирался это исполнить, видные кадеты, услышав про это, нашли, что он не имеет права этого делать без разрешения Думы. Отсылка адреса была немедленно приостановлена. «Если бы мы не поспели вовремя, – рассказывает Винавер, – то к возможному конфликту Думы с правительством присоединился бы несомненный конфликт Думы с ее председателем»[51]. Этого мало. Председатель «в течение дня принимал меры к тому, чтобы отказ в приеме был взят назад» или «чтобы по меньшей мере был ему сообщен иным путем – не через Председателя Совета министров». Вот какое значение неожиданно получил для Думы вопрос о презираемых ею этикетных условностях. Но эти старания не увенчались успехом.
Так, об отказе Государя принять депутацию пришлось докладывать Думе. Зачем это было нужно кадетам? Их неожиданная привязанность к этикету поставила Думу в глупое положение. Мелкий инцидент этим она раздувала. Что могла Дума сделать? Не посылать вовсе адреса, уже прославленного как исторический акт, значило бы себя сделать смешной. Все равно ей оставалось одно – подчиниться и постараться значение инцидента уменьшить. Для этого никакого постановления Думы не было нужно, напротив. Теперь же Думе надо было делать bonne mine au mauvais jeu[52]. Так и было разыграно заседание. Новгородцев от имени кадетов заявил, что форма посылки депутации была избрана Думой как наиболее «почетная». Ковалевский дал несколько исторических справок в доказательство, что депутация была бы самой «почтительной» формой поднесения адреса. Кого здесь обманывали? В результате этих лицемерных речей была принята формула перехода, что «значение ответа на тронную речь заключается в его содержании, а не в способе его представления» – самоочевидная истина, для которой едва ли требовалось постановление Думы. Но Дума долго обиды своей не забыла. Винавер в «Конфликтах» настаивает, что «отказ в приеме депутации не был только вопросом придворного этикета в чистом виде»; он уверен, что «нас хотели несомненно укольнуть, остановить в нашем державном шествии – этою мизерною придворною этикетною шпилькою». Милюков же гордился еще новой кадетской победой. «Отбросив простым толчком тот камень, который придворной партии угодно было положить на их дороге, – писал он в «Речи» 10 мая, – избранники народа выхватили из океана правительственных беззаконий несколько новейших ярких образчиков и поставили лицом к лицу с ними министров в качестве первого опыта». Кадеты предположили, что отказ в приеме депутации заключал какой-то хитрый маневр, который будто Дума только своим искусством и хладнокровием сумела избегнуть. Никто не подумал, что без малейшего желания нарушать «державное шествие Думы» прием депутации был сделан ею самой невозможным. Депутация только для вручения адреса была бы слишком почтительна. При вручении, очевидно, последовали бы какие-то речи. А когда по содержанию самый адрес был ультиматумом, давно оглашенным в газетах, для Государя было невозможно ни принять его молча, ни заводить о нем спора. Личной подачей адреса его ставили в положение, которого он не мог допустить.
Обида Думы на отказ в депутации сама по себе объясняет прием, который наша общественность должна была оказать ответу, который дало правительство. Справедливого отношения к нему ждать было нельзя. Ответ заранее трактовался как дерзость, как попытка жалкой бюрократической кучки противоречить «державному шествию», заявлению «суверенной воли» народа. Были, наконец, и внешние обстоятельства, которые авторитет этого ответа уменьшали; даже такие спокойные люди, как Гейден, его осудили[53]. Либеральная пресса свое негодование против неудачи адреса вымещала на этом ответе и заранее его готова была высмеивать. Но теперь через 33 года можно перечесть его со спокойствием и отнестись к нему справедливее; трудно поверить, что добросовестные люди так пристрастно его оценили.
Нашлись люди, которые чувствовали себя оскорбленными уже одним тем, что на адрес Государю отвечал не он сам, а министры. Это показывает, как мы были далеки от понимания конституционного строя.
При нормальных условиях на адрес Думы ответа не требовалось. Ведь он сам был ответом на тронную речь. Ответ на ответ уже полемика, в которой Монарху невместно участвовать. Но сама Дума исказила нормальный порядок: не дождавшись декларации правительства, она решила его собой заменить и представила Государю программу своих думских работ. Она была не нужна, но, раз она была Государем получена, он не мог не передать ее министерству. Иначе у нас был бы не конституционный, а «личный» режим. И правительство имело право на думскую программу ответить и непременно от своего имени, а не от имени Государя. Оно не должно было его «открывать». Эти элементарные правила конституционного строя оказались слишком тонки не только для необразованной Думы, но для наших самых ученых юристов.
Ответ министерства было бы легко сделать обидным для Думы. Сам Государь настаивал, чтобы Думе дали урок. Правительство могло обличить революционные поползновения Думы; его положение было бы тем выгоднее, что этим оно взяло бы на себя роль защитника конституции. Дума давала ему в руки прекрасные карты. В заседании 13 мая депутат Ледницкий говорил с негодованием, будто ответ правительства был вариантом пословицы: «всяк сверчок знай свой шесток». Это несправедливо; этим он не был, но легко мог бы быть. Правительство доктринерским рассуждениям Думы об «основах народного представительства» могло противопоставить обязательную и для нее «конституцию». Оно могло бы напомнить, что Дума создана Государем, что все ее права основаны на одной конституции, а не на мистической «воле народа»; что Государь, по народному представлению и по тексту законов, является главой государства и создал Думу, чтобы разделить с ней свою власть, а не как высшую инстанцию, которую он хотел над собой поставить. Аргумент Думы, будто она без исполнения некоторых своих пожеланий не может «спокойно и благотворно работать», правительство могло просто вышутить; ведь депутаты обязались работать «памятуя лишь о благе и пользе России», а не о своем спокойном расположении духа. Правительство могло сказать еще многое в издевательском тоне; он был бы только ответным; как аукнется, так и откликнется. У правительства нашлись бы для этого достаточно искусные перья. Образчик их мы могли увидеть в переписке Муромцева и Горемыкина по поводу черносотенных телеграмм.
Подобный ответ создал бы безысходный конфликт. Им была бы подчеркнута непримиримая разница идеологии Думы и власти. Но идеология Думы была уделом ничтожного интеллигентского меньшинства населения. Народ тогда еще не мыслил государства без Государя. Власть Государя была для него более привычной и признанной, чем власть новорожденной Думы. Заняв такую позицию, давая отпор беззаконным претензиям Думы, правительство защищало бы не одну конституцию, но и понимание обывательской массы. И если бы, как позднее утверждал либеральный канон, правительство только и мечтало о поводах к роспуску Думы, зачем оно им не воспользовалось?
Ясно, что ни Государь, ни министры разрыва совсем не хотели; и после адреса они все еще надеялись с Думой работать. Притязаниям Думы они давали отпор, но придавали ему максимально мягкую форму; и в то же время старательно подчеркивали и приветствовали все, в чем Дума стояла на законной дороге. Неразрешимый идеологический спор был правительством обойден. По поводу антиконституционных думских желаний, уничтожения верхней палаты, ответственности министерства перед Думой и распространения ее компетенции на области, от нее специально изъятые (как военное дело) – декларация ограничивалась таким заявлением: «На этих предположениях Совет министров не считает себя вправе останавливаться, так как они касаются коренного изменения Основных государственных законов, не подлежащих по силе оных пересмотру по почину Государственной думы».
Что можно было сказать более безобидного? В желании как-нибудь не задеть щепетильности Думы министерство пошло даже слишком далеко. Основные законы в этих частях запрещали думскую инициативу; но Дума к ней и не прибегала. Она только высказала Государю свои соображения по этим предметам. Правительство имело бы полное право на них возразить, тем более что идеология этих соображений с конституцией не была согласована. Но академически полемизировать с Думой правительство себе не позволило. Чего же от него можно было требовать большого, если не считать, что оно должно было Думе во всем подчиняться?