б остром малоземелье. В ней были еще громадные, неиспользованные запасы земель; на них нужно было поощрять расселение, внутреннюю колонизацию. Более легкий захват соседних помещичьих земель, разрушение культурных хозяйств – было бы отвлечением от этой политики.
Ссылки кадетов на послевоенное законодательство Европы поучительны с другой стороны. Изучение этого законодательства показывает, что и в Европе причиной многих аграрных мер была только политика. Это ярко проявлялось при возникновении новых государств, где крупное землевладение оказывалось в руках национальных меньшинств. Отчуждение всех крупных хозяйств под покровом аграрной реформы было там скрытой национальной борьбой. В других случаях, при образовании демократических государств на развалинах прежних центральных империй, борьба с крупным землевладением была последствием совершившейся социальной революции, добиванием старых социальных врагов. Это и определяло специфический характер послевоенного аграрного законодательства в Европе. Кадетская аграрная реформа без надобности вдохновлялась такой же революционной идеологией. Ее можно было бы понять и оправдать как начало социальной революции и попытку уничтожить в России вчерашний правящий класс; но это не могло быть задачей либерализма в России. А кадеты, бессознательно служа этой цели, представляли свою реформу только как аграрную меру, направленную на благо всего государства. Это было облечением революционных стремлений в якобы правовые и безобидные формы. В этой лжи и был основной грех кадетской тактики.
Остановлюсь теперь не на органических реформах, разрешение которых оказалось Думе не по плечу, а на несравненно более легкой задаче: на попытках устранения отдельного зла, ни с какими общими реформами не связанного. Самым характерным примером этого была борьба Думы со смертной казнью.
Закон об отмене ее, в отличие от большинства других думских законопроектов, успел дойти до конца и был Думой вотирован в особом спешном порядке. Дума этим законом очень гордилась. Им она уже тогда «перегоняла» Европу. Но нетрудно увидеть, что даже этого простого закона Дума благополучно провести не сумела.
Смертная казнь во всем мире имеет принципиальных противников. Если бы дело шло только о «декларации», о том, чтобы дать миру пример, можно было бы этот вопрос ставить абстрактно, как «принцип». Но это значило бы закрыть глаза на Россию. Для России дело было уже не в принципе. В ней смертная казнь сделалась повседневным явлением, применялась в возмутительной по несправедливости форме, и надо было бороться с нею практически, прежде чем давать миру уроки теории.
Чем в то время вызывалось у нас неслыханное до появления «большевиков» обилие казней? Не свирепостью наших судов или нашего Уголовного кодекса. Напротив. Они были мягче других. Казни назначались лишь потому, что ст. 18 исключительных положений, которые были введены почти повсеместно, давала право административным властям изъять любое дело из ведения общих судов и передать его военным судам для суждения по законам военного времени. Здесь были два типичных для России греха. Был, во-первых, недопустимый в правовом государстве произвол администрации; подсудность дел определялась не свойством преступления, даже не личностью подсудимого, а усмотрением административной власти для каждого отдельного случая. А во-вторых, приказ судить преступление, совершенное гражданским лицом в мирное время, военным судом по страшным законам военного времени было прямым злоупотреблением власти, извращением понятия «военного времени». Не от Думы зависело «исключительные положения» снять; это было прерогативой Монарха (ст. 15 Основных законов). Не от Думы зависела строгость военных судов и военных законов; это была область «особого военного законодательства», из ведения Думы изъятого (ст. 96, 97 Основных законов). Зато Дума была компетентна собственной инициативой изменить Положение об охране и кровавую ст. 18 упразднить; негодности исключительных положений никто не отрицал. Здесь был легальный путь, перед Думой открытый; путь настолько простой и бесспорный, что по нему можно было действительно пройти ускоренным темпом.
Вместо этого, что делают ученые авторы законопроекта? 18 мая они вносят в Думу закон из двух статей, из которых первая гласит: «Смертная казнь отменяется». Речь идет, таким образом, не о конкретном явлении, которое нельзя защищать, о смертной казни по усмотрению губернаторов. Вопрос поставлен о «смертной казни» вообще, что вопрос осложняло. Этот законопроект предлагают сдать в комиссию. Ни единый человек в Думе смертной казни не защищает. И тем не менее «по направлению» произнесено 19 речей, занимающих 21 страницу стенографического отчета, а затем, тоже «для ускорения», трудовики предлагают не соблюдать ст. 55–57 о сроках и законопроект принять немедленно, не ожидая ответа министров. Кадеты принуждены возражать; предложение трудовиков не было принято, но председателю Думы дано поручение принять свои меры, чтобы ответ министерства мог быть получен раньше законного срока.
Если бы дело шло только об отмене ст. 18 Положения об охране, заинтересованным ведомством было бы одно Министерство внутренних дел и самый вопрос был бы так прост, что можно было бы претендовать на скорый ответ. Но для Думы этот практический выход, фактически отменявший смертную казнь, кажется недостаточно эффектным. Во-первых, отменяя одну статью Положения об охране, она тем самым как бы молчаливо признавала законность других. Во-вторых, если смертной казни и не было бы больше на практике, то на бумаге она бы все-таки оставалась. Гордиться перед Европой было бы нечем. И Дума затевает дело, достойное ее величия. Она принципиально отменяет смертную казнь. Это создавало одно специальное затруднение. Ведь такая статья отменила бы смертную казнь и на театре войны. Можно быть противником смертной казни и все-таки не идти так далеко. На войне, т. е. в организованном легальном убийстве, где дозволено все, где убивают людей ни в чем не повинных, гуманитарные возражения против смертной казни представляются лицемерием. Ни в одном государстве смертная казнь для этих случаев отменена не была. Разрешить подобный вопрос в спешном порядке, дать на него тотчас ответ значило бы для правительства показать недостойное его легкомыслие. Ставя вопрос таким образом, Дума сама вызывала отказ. И она его получила. Заинтересованным ведомством оказалось не одно Министерство внутренних дел, как было бы при отмене ст. 18 Положения об охране, а Министерство юстиции, Военное и Морское; через неделю от них был получен ответ в одинаковых выражениях. Они говорили, что ввиду того, что предложение Думы касается применения смертной казни «не только по общеуголовным законам, но и по воинскому и военно-морскому уставу о наказаниях, а также по законам, действующим в военное время, – вопрос представляется в высшей степени сложным, требующим подробнейших соображений, и дать ответ раньше законного срока министерства не могут». Правительство было право. Отменить смертную казнь на бумаге нетрудно. В 1917 году это сделало «навсегда» Временное правительство, но тотчас само ее восстановило на фронте. Второй раз ее «окончательно» отменили большевики. Правительство 1906 года так легкомысленно поступать не хотело. Думе пришлось подчиниться; закон был против нее. Она утешила себя тем, что после 24 речей приняла формулу перехода, что «дальнейшее исполнение смертных приговоров, объясняемое неподготовленностью министров в то время, когда само правительство[74] уже приступило к решению вопроса об отмене смертной казни, является попранием основных нравственных начал и в глазах страны будет не актом правосудия, а убийством». Это заявление было, может быть, страшно, но никого не испугало.
Когда прошел месячный срок, законопроект стал обсуждаться по существу, т. е. о желательности его «основных положений». Докладчик Кузьмин-Караваев в очень длинной речи защищал законопроект, которого в Думе никто не оспаривал. Он между прочим зачем-то указал, что, по его личному мнению, и на войне «смертная казнь не только не необходима, но совершенно не нужна». Эти слова, конечно, вызвали «продолжительные аплодисменты». Однако он тут же прибавил, что «смертная казнь в военное время существует решительно во всех военно-уголовных кодексах европейских стран»; что потому этого вопроса комиссия решила «пока не поднимать». Это разумно, но только после этого нельзя было говорить, что всякая «смертная казнь отменяется». Затем отвечали министры. Представителю Военного министерства Павлову свистом и шумом говорить не позволили, а представитель Морского министерства указал – и это было внушительно, – что смертная казнь по воинскому и морскому уставу о наказаниях могла бы быть отменена только в особом порядке военного законодательства, в котором Дума не компетентна. Воздвигался, таким образом, законный барьер, в виде 96-й и 97-й ст. Основных законов.
Вопрос теперь стоял ясно. Ораторы излили свое негодование, превознесли свое обращение с Павловым и обещали и на будущее время с ним так поступать; но что было делать им дальше со смертной казнью? Было решено, ввиду ответа министров, сейчас же передать дело комиссии для выработки законопроекта. Это была пустая формальность, ибо в законопроекте были не основные положения, а окончательный текст. И затем пошли прения высокого интереса.
Закон состоял из двух статей. Первая: «Смертная казнь отменяется». Вторая: «В тех случаях, когда она законом установлена, она заменяется непосредственно следующим по тяжести наказанием».
К чему вел этот законопроект? Представим себе, что он был бы принят не только Гос. думой, но и второй палатой и утвержден Государем. Он стал бы законом. Но он не отменял ст. 18 Положения об охране; губернатор по-прежнему сохранял бы формальное право передавать отдельные дела военным судам для суждения по законам военного времени. А что могли бы в этих случаях делать военные суды? Они должны были руководиться военным законом. Дума его не коснулась, ибо ст. 96 и 97 этого ей не позволяли. Высший судебный авторитет, Главный военный суд, военным судам это, конечно, бы разъяснил, и его разъяснение было бы для них обязательно. Недаром сам докладчик от имени комиссии заявил, что смертной казни для военного времени Дума в законопроекте своем не касается. Потому суды на самом законном основании к смертной казни по-прежнему должны были бы приговаривать, несмотря на новый закон.