Так, еще в 1921 году, в «Трех попытках», он утверждал: «Было два центра переговоров о кабинете думского большинства. Первый был при дворе; второй в министерстве. Только первая инициатива, принадлежавшая Трепову, была серьезна. Прямое обращение ко мне Трепова и было началом переговоров. Наше свидание, о котором я рассказал подробно в «Речи», было секретным, и некоторое время тайна его сохранялась. Я догадываюсь, что именно результатом нашей беседы была передача дальнейших переговоров в руки нескольких министров и т. д.».
От этой догадки он не отказался даже теперь, когда мемуарная литература многое выяснила. Свой вывод, о связи треповских разговоров с позднейшим вступлением в дело министров, он подтвердил в «Русских записках» такими словами: «С легкой руки Трепова «дилетантские разговоры» о министерстве продолжались – по прямому поручению Государя. Я тогда не ожидал, что мой разговор с Треповым так скоро дойдет до царского слуха, и не связывал именно этого разговора с последовавшими фактами. Из них первым до меня дошло приглашение С.А. Муромцева встретиться у него дома с Ермоловым и т. д.».
Итак, не только теперь, но и раньше в «Трех попытках», т. е. в 1921 году, Милюков был уверен, что те переговоры с министрами, которые велись уже по поручению Государя, были результатом его первого свидания с Треповым. Между тем мемуары А. Извольского и гр. Коковцева делают ясным, что это совершенная ошибка. А от нее ошибочная оценка всего того, что происходило. Как начались переговоры «с министрами», мы знаем из воспоминаний Извольского. Они с несомненностью устанавливают, что о действиях Трепова никому из министров ничего не было в то время известно. Две инициативы, о которых говорит Милюков, были не только самостоятельны и независимы, но по характеру совершенно различны и исключали друг друга. Но обе были секретны, и Милюкову, который был причастен к обеим, могло показаться, что вторые переговоры только продолжение первых. Это не только фактическая ошибка, которую он повторяет сейчас; это недоразумение, в котором, несомненно, он пребывал и тогда. И для вторых переговоров это недоразумение было печально. Благодаря ему Милюков не оценил значения их и занял позицию, которая не оправдывалась положением дела.
Другим заблуждением Милюкова, тесно связанным с этим, была его уверенность, будто только инициатива Трепова была чем-то «серьезным». Напротив, именно она серьезной не была и быть не могла.
Как начались эти курьезные переговоры? На это есть красочное указание в воспоминаниях Гессена. Вот как он описал их начало: «Посредником в этих переговорах был загадочный субъект; постоянными гостями в редакции «Речи» были тогда иностранные газетные корреспонденты, ежедневно появлявшиеся, чтобы ориентироваться в политической обстановке и обменяться мнениями. Наиболее активным и юрким среди них был некто Ламарк, не внушавший к себе доверия (совсем враждебно относился к нему Ганфман, так как он был подозрительно близок и к бюрократическим кругам). Ламарк явился к Петрункевичу с предложением встретиться с Треповым, но тот категорически отказался, считая, что не имеет права входить в переговоры с представителями правительства без разрешения партии. Это нисколько не помешало Ламарку явиться вторично с приглашением пожаловать в ресторан Кюба, где Трепов уже ждет. «Как ждет? Я ведь вам ясно сказал, что отказываюсь от свидания с ним». – «Так я и передал Трепову, – невозмутимо ответил шустрый посредник, – а он все же просить вас пожаловать к Кюба». Конечно, этот маклерский трюк не удался, после чего Ламарк обратился к Милюкову, который приглашение принял».
Участие в организации переговоров «юркого журналиста», носившего, по иронии судьбы, имя Ламарка, т. е. имя того знаменитого друга Мирабо, который первый устроил переговоры его с королем, само по себе совершенно понятно. Трепов был далек от мира общественности. На переговоры с ним пошли бы не все, что показал пример Петрункевича. Трепову были нужны посредники, в лице не столько серьезных, сколько юрких людей. Кто скажет теперь, не в головах ли этих посредников родилась и самая мысль о свидании, как матримониальные планы часто рождаются в головах именно свах?
Такую роль Ламарка подтверждает и Милюков в своих «Воспоминаниях» («Русские записки», июль). Он говорит при этом, что, соглашаясь на разговоры с Треповым, он, Милюков, «не имел ясного представления о близости Трепова к Государю» («Русские записки», июль). Признаюсь, что я этому заявлению удивляюсь и склонен считать его самовнушением позднейшего времени. Кто же не знал в 1906 году о положении Трепова? А если бы каким-то чудом Милюков один его не знал, то зачем бы он пошел с ним разговаривать? Но важно не это, тем более что позднее Милюков влияние Трепова в переговорах даже преувеличивал; важнее другое: какое действительно отношение к этой инициативе Трепова имел Государь?
Трепов ведь мог начать переговоры без ведома Государя, на собственный страх, полагаясь на доверие к себе Государя, который бы ему не поставил в вину его желания сделать глубокую разведку в стане врагов. И конечно, дело было именно так. Если бы Государь знал о переговорах Трепова с Милюковым, то, когда он потом поручил некоторым министрам вести такие же переговоры с теми же лицами, он не мог бы ни слова им не сказать о том, что было раньше, по его же поручению, сделано Треповым. А между тем никому про это он не говорил. Извольский, который был в курсе последних переговоров, категорически утверждает, что если даже какие-то переговоры Трепов и вел, то без ведома Государя.
Но если Трепов обратился к Милюкову только за «информацией», то он ею не ограничился. После разговоров с ним он пришел к определенному и оригинальному выводу о желательности парламентарного и притом чисто кадетского министерства. Этот план он Государю представил, по-видимому, даже со списком министров. По словам Милюкова в «Русских записках», список был составлен без Милюкова. Это не важно. Зато в высшей степени интересно, что результат ресторанных разговоров Трепова с Милюковым в известный момент был Государю представлен. Но несомненно, что никакого сочувствия он в Государе не встретил. Когда о нем стало известно, против него со всех сторон поднялись возражения. Коковцев вспоминает, как перед самым роспуском Думы к нему приехал А.Ф. Трепов сообщить про «безумный» план своего брата и просил Коковцева принять меры, чтобы этот план не проскочил. Коковцев обещал заговорить о нем с Государем на ближайшем докладе. Но этого делать ему не пришлось. Через четыре дня А.Ф. Трепов снова приехал к нему и сообщил, что его брат Д.Ф. вызывал его в Петергоф, был очень мрачен и сказал ему, что, по его впечатлению, его проект не имел успеха и что Государь с ним о нем более не заговаривал. Уже позднее сам Государь рассказывал об этом плане Извольскому. План Трепова, по-видимому, был им Государю представлен в то же приблизительно время, когда происходило обсуждение совсем другого плана, исходившего уже от министров. Начатые из разных источников и с разными целями, оба они столкнулись у Государя, и треповский план был сразу отвергнут. После этого Трепов доверие Государя постепенно терял, влияние его ослабело и скоро он, как говорили, от огорчения умер. Он сделался, таким образом, главной жертвой свиданий своих с Милюковым.
Но в чем же был тот план, которым Милюков удачно соблазнил Трепова, а Трепов неудачно хотел соблазнить Государя?
Об этом плане мы знаем давно по журнальной полемике, в которой принял участие и Трепов, как интервьюер. Теперь в «Русских записках» Милюков поставил интересные точки над «г». Он подтвердил то, что мы раньше уже знали. Конечно, как бы Трепов ни мотивировал свое желание говорить с Милюковым, Милюков увидел в нем доказательство, что власть бессильна остановить революцию, а за примирение с Думой согласна на большие уступки. Совершалось, таким образом, то, чего он ожидал; тактика единения с революцией свои плоды приносила. Теперь можно было свои условия ставить. Конечно, прежней нелепости 1905 года, Учредительного собрания он не повторял. С ним было опоздано. Но верный программе и публичным своим заявлениям, он требовал парламентарного, т. е. партийного кадетского министерства. Так происходит всегда в настоящих парламентских странах: «лидеру оппозиции» поручают составление кабинета.
Речь пошла тогда о программе будущего правительства. Милюков изложил партийную программу кадетов, не исключая ни полной амнистии, ни кадетской аграрной реформы, ни даже пересмотра Основных законов. Трепов все это, без возражений, записывал в книжку. Сам Милюков этому изумлялся, но вынес такое общее впечатление: «Дальнейшие переговоры на этой основе возможны». Но частичный ответ на это Милюков скоро получил в треповском интервью, данном им агентству Рейтера. Я его не знаю, но содержание его ясно из статьи Милюкова 30 июня в «Речи», которую он по поводу его написал. Статья показывает, в чем он расходится с Треповым. Трепов в интервью решительно высказался за кадетское министерство. Милюков за это «прозрение» Трепова хвалит. Но Трепов думал, что кадетское министерство возможно без проведения полной кадетской программы; он был против «принудительного отчуждения»[78] и «полной амнистии». Милюков же предупреждает: «Если так, то перестанем уже и говорить о кадетском министерстве. Партия согласится на жертву, т. е. на принятие власти, под одним условием: «остаться у власти тем, чем она была у избирательных ящиков».
В своих «Воспоминаниях» Милюков ничего не говорит о том, что кадеты дают со своей стороны. Но очевидно, они с революцией разрывают; раз они сами у власти, революция более ни для чего не нужна. И внешнюю иллюстрацию нового отношения кадетов к революции можно видеть в том, что трудовиков в кадетском министерстве не будет. 18 июня Милюков пишет в «Речи» статью под выразительным заглавием: «Есть ли почва в Думе для кадетского министерства?» В ней он доказывал, что оно не только возможно, но что только оно и возможно. Никакого коалиционного министерства не нужно. Трудовики в него не годятся. «Не только потому, что среди личного состава этой группы не имеется достаточно подготовленных для этой роли лиц, но и потому, что едва ли ее руководители пожелают переменить свою позицию на то гораздо менее благодарное положение, которое им бы пришлось занять в министерстве. И без них кадетам прочное большинство обеспечено». «Министерство будет всего прочнее и сильнее, если оно будет не коалиционным, а чисто кадетским».