Если Милюков в кабинете ресторана сумел убедить Трепова в целесообразности этого плана, то это с его стороны было, конечно, победой над Треповым. Но подобно большинству кадетских побед она была самообманом. Мы можем теперь лучше этот план оценить.
В 1921 году Милюков писал в «Трех попытках», что «кадетское министерство, во всяком случае, было бы той первой зарубкой, на которой революционный процесс мог задержаться». Почему кадетское парламентарное министерневром, орудием, за привлечение к Думе крестьянских симпатий, а вовсе не аграрной реформой на пользу крестьян. Это и дало повод Трепову использовать ту же реформу тоже для политической цели, для увеличения симпатии к Монарху. Грех кадетского аграрного проекта был в том, что он променял интересы страны на соображения подобного рода. Трепов только пошел за ними по тому же руслу.
ство было бы лучшей «зарубкой», чем соглашение Думы с правительством, чем общий план действий разумной части бюрократии со сливками либеральной общественности? Во имя чего кадеты отказались от попытки к сговору с властью и предпочитали чистое «кадетское министерство»? В то время, когда все это происходило, они еще могли питаться иллюзией, что они все умеют и знают и что народ за ними пойдет. Но как можно повторять это после нашего злополучного опыта, уже в 1921 году? Что нужно было, чтобы остановить революционный процесс? Во-первых, провести нужные всему народу реформы. Бюрократия понимала это не хуже кадетов, а для написания законов имела гораздо более уменья и опыта. Мы ведь самостоятельное думское законодательство увидели на работе. Дума предпочитала эффекты – реальному достижению, «декларации» – законодательной норме; для этого она до бесконечности осложняла самые простые вопросы. И на первую очередь она ставила бы не то, что было нужно стране, а то, что ей подсказывала революционная демагогия, т. е. амнистию и отобрание земель у частных владельцев. От этих искусственных требований кадеты не могли отступать; этого их союзники им не позволили бы. Реформы, которые бы они провели, имели бы сами по себе последствием не предупреждение, а только ускорение революции.
Но главное, чем они остановили бы «революционный процесс»? Или они серьезно надеялись, что из доверия к ним, из удовольствия иметь их правительством революционные партии положат оружие? Ведь их министерство было бы воспринято левыми партиями как измена «оппозиционному блоку», как предательство «народного дела» ради министерских портфелей. Эта тема о будущей «измене» кадетов уже давно разрабатывалась. Вся злоба, все обвинения, которые до сих пор направлялись на министерские скамьи, посыпались бы на головы кадетских изменников. Ведь сделанная кадетам исторической властью уступка разрушительную энергию революционных партий лишь окрылила бы. Так бывает всегда. Это показал 1917 год, когда после падения монархии, после создания Временного правительства с его программой революционные партии принялись «углублять» революцию. В 1936 году, именно после победы Front Populaire, при министерстве Л. Блюма началась усиленная оккупация фабрик и коммунистическая финансовая и международная демагогия.
Конечно, отвечать в Думе на словесные нападки кадеты сумели бы лучше, чем Горемыкин. Прения в ней получили бы тогда тот серьезный и действительный интерес, который в 1-й Думе они редко имели.
Но дело было бы не в речах и не в Думе. Тогда начались бы непосредственные выступления масс, погромы имений, «явочный порядок» на фабриках, всеобщие забастовки, вооруженные сопротивления, террор, вплоть до восстаний включительно. Что стали бы против этого делать кадеты? Теперь мы на это можем ответить. Мы и раньше, и позже их увидели в действии. В декабре 1905 года мы только слышали их советы, обращенные к власти: снять исключительные положения, войска удалить. А в 1917 году мы их самих увидели властью и наблюдали их действия; они поторопились уничтожить полицию, сместить всех губернаторов и подчиниться «воле народа». В этом основная слабость не только революционных правительств, но и тех либеральных правительств, которые своим происхождением обязаны революции. Они, не изменяя себе, не могут силой с нею бороться. Это противоречит всей их идеологии, их недавнему прошлому. И кадетское министерство не смогло бы справиться с этой задачей. Его положение было бы труднее других. Историческая власть, Государь ему не доверял и позволил бы ему меньше, чем мог позволить другим, а революционные массы от него требовали бы больше уступок, чем от лиц с ними в прошлом не связанных.
Кадетское министерство стало бы потому не «зарубкой» против революции, а первой ступенью, по которой Россия скатилась бы к ней. 1906 год предварил бы то, что потом представил 1917 год. Конечно, власть тогда была крепче, народ несравненно менее революционно настроен, и войска не были заняты фронтом. Революционные эксцессы могли быть в 1906 году легко раздавлены силой. Это, конечно, возможно. Но сделали бы это уже не кадеты, не либеральные партии и не либеральные меры. Это сделал бы старый режим и – хотя бы на время – опять восторжествовал бы тогда не только над революцией, но и над компрометировавшим себя либерализмом. Кадетское министерство не в спокойное мирное время, а для борьбы с революцией, было игрой, в которой выиграть было нельзя. Победила бы или революция с революционным диктатором, или прежний порядок, который при виде опасности нашел бы сильного защитника. Одно было исключено – торжество либеральных начал. Нм служить нужно было иначе, а не так, как хотела служить 1-я Дума.
В 1906 году кадеты этого еще не понимали. Подлинных уроков истории они еще не прошли. Но печальные результаты имела уверенность Милюкова, будто своим планом он убедил не только Трепова, но через его посредство и Государя. Он счел, будто Государь принципиально согласился на кадетское министерство. Под впечатлением этой уверенности он потом, в непримиримом тоне, разговаривал со Столыпиным, с гр. Гейденом и с Муромцевым, когда они говорили с ним совсем о другом. И потому он потом так вознегодовал на «царедворца и честолюбца» Столыпина, который будто бы ему готовое кадетское министерство сорвал.
Это, в общем, понятно. Но в этой картине было неясно одно: роль в ней Трепова. Мемуары Извольского на нее бросают неожиданный свет.
Трепов в нашей новейшей истории – воплощение противоречий. Либеральная общественность считала его своим главным врагом. Она в нем помнила только знаменитую фразу приказа: «Патронов не жалеть». Одним из первых условий, которое в 1905 году она ставила Витте, было удаление Трепова. В июне 1906 года, когда Милюков уже вел с Треповым переговоры, Винавер в речи по делу о подпольной типографии в департаменте Министерства внутренних дел обличал в погромной работе именно Трепова. Витте рассказывал и писал, какое роковое влияние на Государя имел Трепов в качестве дворцового коменданта и как он с либеральным курсом Витте боролся. Эта одна сторона его личности. Но есть и другие. В совещании о булыгинской Думе он против правых отстаивал ст. 49, которая не допускала до Государя законопроектов, отвергнутых квалифицированным большинством голосов; отстаивал без успокоительных слов, как другие, а с грубой откровенностью заявив, что это «ограничение самодержавия», но полезное для государства. Он же, по-видимому, посоветовал дать автономию университетам. Он был свободнее многих других от рутины и не боялся новых путей. Преданность же его Государю была так установлена, что он мог позволить себе то, на что другие бы не посмели решиться.
Это помогает понять, почему именно Трепов мог решиться не только на разговор с Милюковым, но и на план кадетского министерства. Самая же мысль, как оказалось, пришла ему в голову еще до разговора с Милюковым. Коковцев рассказывает, что 6 мая, в день рождения Государя, т. е. когда только что состоялось принятие адреса, Трепов на приеме удивил его вопросом, как он смотрит на идею министерства, ответственного перед Думой, и возможно ли после создания Думы сохранить министерство, зависящее исключительно от Монарха? Такой разговор был не по времени и не по месту, и Коковцев его не поддержал; но это показывает, что до переговоров с Милюковым у Трепова каким-то загадочным образом уже была для этого готова почва.
Что Трепов потом всецело воспринял эту мысль, видно и из того интервью, о котором я говорил и которое он дал агентству Рейтера; в нем он категорически заявил, что «ни коалиционное министерство, ни министерство, взятое вне Думы, успокоения стране не дадут». Удивляться на решительность этого заключения нечего. «Неофиты» часто идут дальше тех, кто давно думал об этих вопросах. Но если он и мог 6 мая так думать, то как его государственный опыт все-таки ему не подсказал всю нежизненность этого плана после того, когда позднее определилось настроение Думы и кадетская тактика? Кадетское министерство, несмотря на новизну для них этого дела, он мог бы bona fide поддерживать, если бы Дума и ее руководители хотели действительно укреплять конституцию, а не «углублять революцию»; если бы в 1906 году кадеты явно не делали того же самого, за что в 1917 году они стали упрекать «революционную демократию». Трепов мог себе делать иллюзии относительно кадетов, только пока не было думского адреса и не было той резолюции Думы 13 мая, отступать от которой кадеты уже не могли. Но как после всего того, что он видел, он мог поддерживать идею кадетского министерства? Или он, человек, преданный Государю, смотрел на перспективу революции с философским спокойствием?
На этот недоуменный вопрос воспоминания Извольского дают любопытный ответ.
Извольский о треповском эпизоде узнал много позднее, почему его ошибочно и поместил ко времени после роспуска Думы. В воспоминаниях спутать точную хронологию очень легко. Но Извольский не мог ни забыть, ни придумать тех объяснений, которые в разговоре с ним сам Трепов своему поступку давал. Трепов ему потом говорил, что отлично понимал опасность кадетского министерства; понимал, что оно революционный взрыв рисковало ускорить. Но этого он, как и Милюков, не боялся. Только по совершенно другим основаниям. При конфликте кадетского министерства с Монархом сомневаться в победе Монарха он в то время не мог. А тогда конфликт стал бы для Монархии только полезен. При расправе с кадетами мог быть до некоторой степени восстановлен и старый порядок. Вот почему чисто кадетское министерство казалось и ему предпочтительней тех коалиционных кабинетов с участием умеренных общественных деятелей, за которые ратовал тогда сам Извольский и которых Милюков не хотел.