нных учреждений, воплощающих собой государственную власть» (!).
Откуда Муромцев взял эту терминологию, противоречащую терминологии большинства западных стран и самому Манифесту 17 октября? Председатель при этом забыл, что в той самой формуле перехода 13 мая, о которой шла тогда речь, министерство называлось «правительством». «Правительство совершенно не желает удовлетворить народные требования», «правительство обнаруживает явное пренебрежение к истинным интересам народа» – все это было принято Думой без возражений со стороны председателя. Зачем потом понадобилось Муромцеву смешивать понятия «правительство» и «государство» и утверждать, будто Дума есть часть правительства – остается секретом. Но Дума послушно требованию его подчинилась и вместо слова «правительство» стала говорить «министерство». Однако от подчинения Думы хотя бы капризу своего председателя до обвинения правительства в самозванстве, если оно себя называет «правительством», дистанция такого размера, что Дума с этим своим притязанием могла стать смешной. Комиссия это почувствовала и юмористический пункт исключила.
Этот курьезный «запрос» был бы забыт вместе с другими ему подобными и прошел бы бесследно, если бы Дума не присоединила к нему другой неожиданный жест – «обращение к населению». Его инициатором был тот же Кузьмин-Караваев; предложил он его в форме вполне безобидной. Пожалев, что Дума до сих пор еще не приняла предложения издательской комиссии о распространении думских отчетов, что указало бы нормальный путь и для настоящего случая, он предлагал поручить запросной или лучше аграрной комиссии, как более компетентной, «выработать проект мотивированного постановления Государственной думы – постановления или формулы перехода к очередным делам, это все равно, – во всяком случае, по содержанию проект «контрсообщения», которое могло бы быть распубликовано от лица Государственной думы». Так 26 июня было принято Думой два постановления: «запрос передать в запросную комиссию 33-х для редактирования его; а аграрной комиссии поручить представить проект сообщения от Государственной думы».
27 июня запрос в исправленной, как указано выше, редакции был Думой принят. А 4 июля очередь дошла до доклада аграрной комиссии об «обращении». Из стенографических отчетов видно, что уже 26 июня «постановление Думы» незаметно превратилось в «сообщение»; а 4 июля «сообщение» было переименовано в «обращение». Оно и явилось поводом к роспуску Думы.
В Манифесте о роспуске Думы обращение было названо как одна из причин этой меры. Дума, говорилось в нем, перешла «к действиям явно незаконным, как обращение от лица Думы к населению».
Этот довод о незаконности неубедителен. Пятая глава Учреждения Государственной думы (о предметах ведения Государственной думы) «обращения к населению», конечно, не предусматривала. Но в этой главе перечислялись предметы, в которых Думе присвоена доля государственной власти. В обращении же к населению нет проявления «власти». Обращение может сделать всякий в пределах общих законов о свободе печати и слова. Ведь Дума имела право отвечать на приветствия; имела право поднести адрес Государю. В самом факте «обращения к населению» ничего незаконного не было.
Но если я не вижу в нем ничего незаконного, то не могу не считать, что оно было очень неудачным политическим шагом, который с разных точек зрения скомпрометировал Думу и разбил последний шанс кадетского министерства.
В заседании 4 июля, объясняя собранию ту процедуру, которой он предполагал держаться при обсуждении обращения, Муромцев обмолвился несчастной фразой: «Я могу сопоставить этот акт по его характеру с тем актом, который Государственная дума обсуждала в самом начале своей деятельности – с ответным адресом на тронную речь». Очевидно, что Муромцев не имел в виду ничего, кроме «порядка обсуждения» обращения. Но эту фразу было легко переиначить во вред его монархизму. На это обратили внимание особенно в эти дни, когда обсуждался план о возглавлении им самим министерства. Но сравнение этих актов было верно и поучительно с совсем другой стороны.
«Адрес» был первым политическим актом Государственной думы, «обращение» – последним. И тот и другой были делом кадетов. Но как различна была их судьба! При обсуждении адреса кадеты были лидерами всей Думы; все адрес приняли, даже 11 несогласных на время голосования вышли из зала. Так была встречена первая кадетская инициатива.
Прошло 70 дней; кадеты составляют аналогичный акт – «обращение к населению». Нападки на него идут три дня – и справа и слева. Кадеты одни его защищают. От голосования и первый и левый фланг воздержались. За «обращение» были поданы одни кадетские голоса – 124, то есть меньшинство Государственной думы. И все это было естественно. В обращении кадеты за свою первую победу расплачивались.
4 мая кадеты гордились единодушным принятием адреса. Нм будто бы удалось выразить настроение всей Думы и всей либеральной общественности. Но это был самообман, и он обнаружился при «обращении». 4 июля Кузьмин-Караваев говорил как о вещи общеизвестной: «Дума единодушна во всем, что касается отрицания; но у нее нет единодушия в положительных идеалах. Раз мы станем на почву их, наше единодушие неизбежно само собой упадет».
Адрес, как программа думских работ, не мог покоиться на одном отрицании. Но кажущееся единодушие в положительной программе было достигнуто недоговоренностью и двусмысленностью. Когда же в «обращении» пришлось с заоблачных высот спуститься на землю, возражать правительству по конкретным вопросам, от хваленого единодушия ничего не осталось.
Аграрный вопрос дал поучительную иллюстрацию этого общего явления. Дума хотела бы «правительственному сообщению» по аграрному вопросу противопоставить свою положительную программу. Но ее у Думы не было. В адресе Дума объединилась на неясной и двусмысленной формуле «принудительного отчуждения частных владений» только потому, что она была неясна и двусмысленна. Все три проекта, которые после адреса были об этом в Думу представлены, между собой разногласили. В комиссии обсуждение шло так трудно, что до 4 июля ничего еще не было принято, кроме перечисления категорий земель, которые будут подлежать отчуждению. Об этом при прениях доложил Думе председатель аграрной комиссии. С чем же Дума могла обращаться к народу? Неясность шла так далеко, что когда Дума почувствовала необходимость рассеять возбужденное редакцией адреса опасение, что отчуждаться будут и крестьянские земли (по позднейшей терминологии – кулацкие земли), на что демагогически, но совершенно правильно сначала указали в своих речах Стишинский и Гурко, а затем и само правительственное сообщение 20 июня – то Думе пришлось в опровержение адреса ссылаться только на «предположения» аграрной комиссии. Так, решившись выступить с громогласным опровержением, Дума ничего определенного сказать не могла. У него не было даже основных положений, одобренных Думой. Если бы она в своем законодательствовании пошла этим законным путем, то хотя бы на эти основные положения ей можно было сослаться. Но даже этого не было. Все было сброшено в комиссию, как простой материал. С этим «обращаться к народу» было неловко. Дума негодовала, что правительство подвергало сомнению ее обещание «принудительного отчуждения». Но Дума и не имела права этого обещать, так как это зависело не от нее. Она имела власть любой законопроект остановить – но и только. Ничего положительного провести одна она не могла. Она могла написать в адресе, что «вырабатывает закон» об отчуждении, и этой двусмысленной фразой могла ввести невежественный народ в заблуждение. Но когда теперь приходилось ставить точки над i, она не могла повторить, что проектируемое ей «отчуждение» станет законом. Это было бы ложью и превышением своих прав. Что же ей оставалось сказать?
Она и сказала только то, что могла; конституция давала ей право все новые неугодные ей законопроекты отвергать. Этого права у нее никто не оспаривал. Она и решила напомнить о нем населению. Она кончила свое обращение словами: «От их оснований нового земельного закона Государственная дума не отступит и все предположения, с ним не согласованные, ею будут отклоняться».
Подумала ли Дума о том, как эти ее слова будут поняты и что вообще она ими хотела сказать? Ведь в «Правительственном сообщении» было много такого, что выходило за пределы «вопроса об отчуждении». В 10 пунктах оно говорило о покупках крестьянами новых земель с содействием государства (предмет настойчивых крестьянских желаний), о переходе крестьян от общественной к личной собственности, о прекращении переделов, о выходе из общины на отруба, о помощи переселению и о многом другом.
Аграрная программа Думы и программа правительства были различны; говорили о разных предметах. Дума говорила пока только о принудительном отчуждении частных земель, правительство же об улучшении порядка на землях, уже принадлежащих крестьянству, и о содействии увеличению площади крестьянской земли нормальным путем помимо отчуждения. Обе программы не исключали друг друга. Некоторые проекты правительства для крестьян были очень желательны. Можно ли было грозить их отвержением и заявлять, что «все предположения, с отчуждением не согласованные, ею будут отклоняться»? Что могло понять крестьянство в этом сумбуре? Когда правительство обещает: «улучшить способы землепользования крестьян на принадлежащих им ныне землях посредством расселения желающих, устранения чересполосности надельных земель и сведения мелких полос, находящихся во владении отдельных крестьян, в более крупные земельные участки» – согласован ли этот пункт программы с думским проектом? А пункты о содействии различного рода добровольным покупкам земель для крестьян? Это не «принудительное отчуждение»; но значит ли, что эти покупки будут Думой запрещены? Из-за того, что Дума хочет провести свой закон, которого, может быть, ей провести не удастся, будет ли она все другие законы на пользу крестьян отклонять? Как отнестись к такой перспективе и что получится от нее в головах у крестьян? Это с простодушной ясностью высказал октябрист, кн. Н.С. Волконский. «В «Правительственном сообщении», – говорил он, – вопрос разрешается одним образом, а на другой же день является другое, уже от лица Думы; из этого крестьяне заключат, что Дума с министрами ссорятся и больше ничего. Какое же успокоение может с этого получиться?