[324]. Нет, впрочем, недостатка и в сомневающихся в достоверности данных александрийца[325]. Не вполне понятно, чем могло обусловливаться такое решение. В то время сенат, вопреки утверждению Аппиана (ВС. I. 59. 267), вряд ли уже стал «совершенно безлюдным» (όλιγανθρωπóτατоν). Примерно то же сообщает александрийский писатель (I. 100. 468) применительно к 81 г. (πάμπαν όλιγανόρούση), сенат потерял еще не менее 90 членов в ходе гражданской войны[326]. Крайне маловероятно также, что Сулла смог бы набрать такое число своих сторонников[327], если учесть, что репутация его в тот момент оставляла желать много лучшего. Был ли он настолько равнодушен к своим позициям в сенате, что мог игнорировать этот фактор? Вряд ли. К тому же рядовые сенаторы мало что решали, если не имели предводителя, определяющей же была позиция консуляров — куда менее многочисленных (примерно 25 человек), но значительно более влиятельных[328]. В 81 г. это, напротив, имело смысл, потому что множество прежних консуляров выбыло — за 91—82 гг. из 17 консулов, в том числе суффектов, ушло из жизни 14 и 1 находился в изгнании, а новые были сулланцами. Наконец, консулы не имели полномочий для lectio senatus[329] — в 81 г., напомним, Сулла действовал на основании диктаторской власти, которой в 88 г. он не обладал. Идти же на столь откровенную узурпацию цензорских полномочий он вряд ли решился бы. Поэтому нет оснований думать, что консулы принимали указанное решение, не говоря уже о его проведении в жизнь.
Мероприятием как политического, так и экономического характера стало выведение Суллой колоний, о котором лишь кратко упоминает эпитоматор Ливия (per. 77: L. Sylla... colonias deduxit) — как предполагается, двенадцати[330]. Однако маловероятно, что хотя бы одна из них была основана, поскольку обстановка тому совершенно не благоприятствовала (Keaveney 1983b, 73). Не очень ясно, кого Сулла собирался наделить землей — его воины должны были уйти с ним. Но в любом случае он укрепил бы свои позиции, т. к. получившие земли по его и Помпея инициативе стали бы их сторонниками или еще более утвердились бы в своих симпатиях к ним.
ПОЛИТИЧЕСКАЯ ОБСТАНОВКА В РИМЕ ОТ ВЫБОРОВ НА 87 г. ДО ОТЪЕЗДА СУЛЛЫ НА ВОСТОК
Если нужные Сулле законы народное собрание приняло (причем неясно, за какие из них голосовали трибутные комиции, а за какие уже центуриатные как получившие законодательные полномочия, если это действительно произошло), то с выборами на 87 г. ситуация сложилась иная. «Провалив с позором Нония, племянника (άδελφιδοΰν) Суллы, и Сервилия, которые домогались должностей, народ должности эти отдал тем, чье избрание, как предполагали, доставит Сулле наибольшее огорчение» (Plut. Sulla 10.5). На консульских выборах победу одержали Луций Корнелий Цинна и Гней Октавий (MRR II, 45-46).
Идентификация тех, кто потерпел поражение на выборах, вызывает вопросы[331]. Поскольку в рукописях стоит Σερουήιον, некоторые ученые сочли, что речь идет о некоем Сервии Сульпиции[332] или брате Суллы Сервии Корнелии[333]. Однако большинство ученых согласилось с поправкой Т. Моммзена Σερουίλιον, и вслед за ним считается, что у Плутарха подразумевался Публий Сервилий Ватия (консул 79 г.)[334], отпраздновавший в том году триумф, единственный в 93—82 гг., за победу над внешними врагами[335]. Под Нонием же, как считается, имелся в виду Секст Hоний Суфенат, сын сестры Суллы, который впоследствии станет основателем Ludi Victoriae Sullanae[336]. Если это так, то он вряд ли мог претендовать на консульство, т. к. только в 81 г. стал претором (MRR II, 76) — разрыв в возрасте слишком значительный, и потому, как предполагают многие ученые, Ноний потерпел провал на выборах не в консулы, а в плебейские трибуны[337].
То же произошло и с другим кандидатом, отнюдь с Суллой не связанным — напротив, именно Сулла, как уверяет Плутарх (Sert. 4.6), помешал ему стать плебейским трибуном, что сделало неудачливого соискателя его врагом (δημαρχίαν μέντοι μετιών, Σύλλα καταστασιάσαντος αύτόν διό και δοκει γενέσθαι μισοσύλλας). Речь идет о Квинте Сертории, который впоследствии сыграет значительную роль и в гражданской войне, и в последующих за ней годах[338]. Если сведения Плутарха о противодействии ему со стороны Суллы верны, то остается констатировать ошибку последнего, который нажил себе в его лице, как покажет поднятое им восстание в Испании в 80 г., серьезного врага. Причины противодействия со стороны будущего диктатора неясны, и любые предположения на сей счет обречены оставаться таковыми[339].
Зато трибуната добился, как считается, племянник опального победителя кимвров, Марий Гратидиан (Schol. Bern. Luc. II. 173, р. 62U). Это иллюстрирует утверждение Плутарха (Sulla 10.8) об избрании народом тех людей, чья победа доставила особое неудовольствие Сулле (καθυβρίσαντες έτέρους κατέστησαν άρχοντας, οΰς μάλιστα τιμώντες φοντο λυπεΐν έκεΐνον)[340]. Другим плебейским трибуном, чья позиция консулам могла быть на тот момент неясна, но вскоре дала о себе знать, к невыгоде Суллы, стал Марк Вергилий (Вергиний)[341]. То же можно сказать и о Гае Милонии, если верно то предположение, что он также добился трибуната на 87 г.[342]
Понимая, что в условиях поражения на выборах созданная им система находится под угрозой, Сулла решил принять посильные меры по обеспечению ее стабильности. Плутарх утверждает, что с этой целью он взял с Цинны «скрепленное страшными клятвами обещание поддерживать дело Суллы (άραίς καί. ορκοις καταλαβών εύνοήσειν τοΐς έαυτοΰ (Σύλλα. — А. К.) πράγμασιν). Цинна поднялся на Капитолий и, держа в руке камень, принес присягу на верность, скрепив ее таким заклятием: пусть будет он, если не сохранит доброго отношения к Сулле, вышвырнут из Города, подобно этому камню, брошенному его собственной рукой. После этого в присутствии многих свидетелей он бросил камень на землю» (Sulla 10. 6-7; Dio Cass. Fr. 102.3). Прежде всего возникает вопрос, почему клятву приносил один Цинна — ведь это было бы очевидным унижением. И хотя большинство историков принимает версию Плутарха[343], куда более вероятно, что, как о том говорится в Гроновиевых схолиях (р. 286 St.), Сулла принудил принести клятву и Октавия (fecit Sulla duos consules Cinnam et Octavium. Iure iurando astrinxit eos nullus contra acta Sullana faceret, discessit)[344], тем более что на его лояльность он также до конца полагаться не мог. Понять молчание Плутарха в отношении Октавия можно — последний вскоре погиб в борьбе с Цинной, и ставить их рядом в такой ситуации было не совсем уместно — выходило, что Октавий не вполне заслуживал доверия, коль скоро от него то же потребовали клятвы[345].
С. Вайншток считает, что Сулла провел эту церемонию незадолго до отъезда на Восток, будучи уже проконсулом, а потому не имел права осуществлять ее (Weinstock 1971, 222). Куда более вероятно, что церемония состоялась еще в 88 г., перед вступлением консулов в должность. Скорее всего, это была обычная клятва магистратов уважать законы[346], однако оформленная как древняя клятва per Iovem lapidem (см. с. 351-352), что придавало ей большую ответственность. Трудно сказать, насколько был велик пропагандистский эффект именно такого ритуала, но нельзя не отметить, что этот обряд обратил на себя внимание лишь поздних авторов. Весьма вероятно, что Цинна и Октавий не считали чем-то зазорным принести присягу на верность законам в форме клятвы per Iovem lapidem[347].
Совершенно очевидно, что упомянутая церемония никаких гарантий не давала, таковой могла быть в тех условиях лишь военная сила. Между тем в Италии оставалось всего лишь три крупных армии — самого Суллы, двоюродного брата его жены Метелла Пия и Помпея Страбона[348]. Набирать еще одну в условиях, когда Италия была измучена войной и новый набор мог привести к волнениям, не говоря уже о расходах на войско, в Риме, надо полагать, сочли нецелесообразным, и приняли решение о передаче Помпею Руфу[349] командования пиценской армией проконсула Помпея Страбона. Ученые называют разные причины замены последнего — Т. Моммзен указывал на его бездействие во время «Сульпициевой смуты», чем тот «доставил аристократии немало тревожных минут». М. Гельцер считал, что Отзывом Помпея Страбона patres хотели добиться того, чего им не удалось достичь в ходе суда над ним по закону Бария, т. е., очевидно, удалить его с политической сцены. Кроме того, добавляет ученый, «во времена Республики было неслыханно, чтобы магистрат стоял с сильным войском в Италии, не ведя войны»[350]