ГЛАВА ШЕСТАЯИДЕОЛОГИЯ И ПРОПАГАНДА В ГОДЫ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ
ИДЕОЛОГИЯ И ПРОПАГАНДА СУЛЛЫ
Сулла, который предпринял действия, ставшие началом полномасштабной гражданской войны, естественно, был особо заинтересован в том, чтобы представить свою позицию в максимально благоприятном свете, что он сделал прежде всего в своих «Воспоминаниях». Однако нас в первую очередь интересуют идеологические и пропагандистские мероприятия и суждения Суллы в 88—82 гг., а не те, что впервые отразились лишь на страницах его мемуаров, которые он писал до последних дней жизни.
Dignitas. В историографии не раз указывалось на ту роль, какую играла защита Суллой собственной dignitas в его действиях[1100]. Едва ли нужно говорить о том, сколь она была важна для любого нобиля, будучи наряду с gloria и clientelae его привилегией и являя собой совокупность социального статуса, престижа и чести[1101]. Стоит отметить, что слово dignitas в источниках в связи с Суллой вообще не встречается[1102]. Но отсюда, разумеется, отнюдь не следует, что нет оснований рассматривать вопрос о ней. Он имел все основания усмотреть покушение на свою dignitas, когда Сульпиций лишил его командования в пользу Мария. Однако если Цезарь прямо писал в связи с событиями 49 г. о его задетой dignitas (ВС. I. 4. 4; 7.8; 9.2), то применительно к походу Суллы на Рим у нас нет сведений, чтобы он тогда ссылался на это[1103]. Нельзя, конечно, исключить, что Сулла не упоминал об ущербе для своей dignitas перед воинами, Аппиан же просто не привел его слов, тем более что он и в связи с Цезарем об этом мотиве не говорит.
Зато во втором письме Суллы сенату, привезенном в Рим на рубеже 85-84 гг. (см. выше, с. 209-210), опальный проконсул expressis vjerbis выразил возмущение по поводу своей оскорбленной dignitas, хотя это слово, естественно, не звучит, поскольку интересующее нас сообщение содержится у Аппиана. В награду за заслуги перед отечеством он объявлен врагом, дом его разрушен, друзья убиты и т.д. При этом он, в отличие от Цезаря, откровенно грозил расправой своим врагам, которые нанесли ущерб его dignitas, что, впрочем, было вполне естественно для нобиля.
Антимарианская пропаганда и идея ultio. Это касается в первую очередь описания событий 88 г. и личности Сульпиция. В рассказе о первых Плутарх (Маr. 35.4) прямо ссылается на воспоминания диктатора, который, по его словам, был силой отведен в дом Мария во время seditio Sulpiciana (HRR. I2. 200), а характеристика Сульпиция восходит к ним предположительно, хотя и с большой степенью вероятности (Angeli Bertinelli 1997, 327). Изображение Сульпиция как «человека, не знавшего себе равных в самых гнусных пороках (άνθρωπον ούδενός δεύτερον έi ταΐς άκραις κακίαις), так что не стоило и задаваться вопросом, кого он превосходит испорченностью: можно было спрашивать только, в чем он испорченнее самого себя (άλλα πρός τί μοχθηρότατος έαυτοΰ)» с последующим перечислением его прегрешений (создание антисената, содержание отряда из 3000 «меченосцев») etc. (Sulla 8. 1-4) вполне можно представить как своего рода «некролог» покойному недругу; нельзя исключить, что многие из этих обвинений звучали уже в 88 г., чтобы оправдать его убийство.
Фимбрию же, как дают понять источники, Сулла оклеветал еще при его жизни. До столкновения с ним будущий диктатор воспользовался именем этого военачальника в пропагандистской борьбе: оправдывая перед воинами заключение Дарданского мира, Сулла заявил, что если бы в противном случае «Фимбрия и Митридат объединились против него, то воевать сразу с обоими было бы ему не по силам» (Plut. Sulla 24.7). Вне всякого сомнения, это заявление не соответствовало действительности[1104] — именно Фимбрия предлагал Лукуллу объединиться против Митридата (с. 310-312), от чего верный исполнитель воли Суллы отказался, а вот никаких сведений о попытке Фимбрии договориться с царем против мятежного проконсула у нас нет. Тем не менее воинов объяснение Суллы, судя по всему, удовлетворило[1105].
Как уже говорилось, решающую роль в бескровной победе над Фимбрией сыграл перевес в силах, однако не пренебрег будущий диктатор и пропагандистскими средствами. Прежде всего он заявил, что Фимбрия должен сдать командование, поскольку командует не по закону (ού παρανόμως άρχοι). Последовало аналогичное обвинение со стороны Фимбрии, на которое Сулла странным образом даже не ответил — как, впрочем, и его оппонент (App. Mithr. 59.242). Не исключено, впрочем, что это объясняется характером источника Аппиана, где больше внимания уделено риторическим ухищрениям, нежели подлинному содержанию беседы.
Если учесть откровенно клеветнические обвинения Фимбрии в возможном союзе с Митридатом, то вполне вероятно, что и история с рабом, подосланным убить Суллу, могла быть вымышлена самим Суллой (см. с. 314) — нет сведений, чтобы стороны в ходе всей смуты 80-х гг. прибегали к террористическим актам (специфическое исключение — Арр. ВС. I. 91. 420-421)[1106]. После подлинного или мнимого изобличения раба воины Суллы, как утверждает Аппиан (Mithr. 59.245), стали поносить Фимбрию именем Афиниона, по аналогии с предводителем второго сицилийского восстания рабов. Сыграло ли это какую-либо роль в разложении неприятельской армии, неясно, но вполне вероятно, способствовало созданию образа врага в глазах воинов самого Суллы, для которых (по крайней мере многих из них) необходимость противостояния с Фимбрией, возможно, отнюдь не была самоочевидной.
Важнейшую роль играло обличение жестокости марианцев. В письме сенату в 85 г. Сулла сурово упрекал их в убийстве его друзей, преследованиях семьи и т. д. И дальше следовала недвусмысленная угроза: «Теперь он немедленно же явится на помощь Риму и отомстит врагам за все ими содеянное (καί τέκνα μόλις τρός έαυτόν διαφυγεΐν. άλλ’ αύτίκα καί τοΐσδε και τή πόλει πάση τιμωρός ήξειν έπΐ τούς εΐργασμένους)» (Арр. ВС. I. 77. 351). Здесь впервые звучит идея ultio, причем в безоговорочной форме - никакой попытки примирения или компромисса. Правда, в ответе явившимся к нему вскоре послам сената Сулла заявил, что «никогда не будет другом людей, совершивших такие преступления, однако не имеет ничего против, если само государство предоставит им возможность спастись (αύτός μέν οΰποτε ανδράσι τοιάδε έργασαμένοις εσεσθαι φίλος, τη πόλει δ’ ού φθονήάειν χαριζομένη τήν σωτηρίαν αύτοΐς)» (ВС. I. 79. 360). Совершенно очевидно, что такое предложение довольно сложно считать компромиссным. Оно предполагало не только отстранение марианских вождей от власти, но и их изгнание, тем более что на деле их жизнь оказывалась во власти Суллы. В верности же его слову позволительно было усомниться — достаточно вспомнить, как во время марша на Рим он продвинул войска к самому Городу после того, как обещал сенату совсем иное (Plut. Suilla 9. 9-10). В любом случае, речь шла о мести, хотя и в более мягкой форме.
Весьма характерен и эпизод, рассказанный Плутархом применительно уже ко времени италийской кампании: «Красс, которому поручено было отправиться в землю марсов для набора войска[1107], просил дать ему охрану, так как дорога проходила вблизи неприятеля. Сулла же, разгневавшись на него, резко ответил: “Я даю тебе в провожатые твоего отца, брата, друзей, родных — за них, незаконно и без вины казненных, я мщу убийцам!”» (Crass. 6. 3-4)[1108].
Идея мести марианцам нашла отражение и в монетной чеканке. Известен денарий Г. Мамилия Лиметана[1109] с идущим Улиссом и узнавшим его Аргусом на реверсе[1110]. Как известно, изображение этого мифологического персонажа встречалось и на монетах, чеканившихся представителем семьи Мамилиев столетием раньше, но одного, без его верного пса[1111]. Не вызывает сомнении, что здесь подразумевается возвращение Улисса домой и грядущая расправа с женихами. В свое время предполагалось, что имеется в виду возвращение Мария, завершившееся кровавой расправой с его врагами. Однако высказывалась и другая точка зрения, согласно которой речь идет о Сулле[1112]. По мнению Р. Роуланда, Мамилии, считавшие себя потомками сына Улисса Телегона, отца Итала и Мамилии, демонстрировали свою связь с италийцами[1113]. Однако присутствие на монете Аргуса однозначно указывает на тему возвращения и грядущей мести, что несколько странно в контексте, подразумеваемом Р. Роуландом. Более убедительной представляется точка зрения Т. Дж. Люса. Монета, как указывает ученый, датируется 82—81 гг.[1114], когда возвращение Мария совершенно утратило актуальность. Стоит также указать на отсутствие сведений о том, что Марий и его соратники пропагандировали идею мести — Цинна, как мы видели, жаловался лишь на незаконное лишение его консульской власти. Сулла же совершенно открыто и неоднократно заявлял о желании отомстить своим врагам, и изображения на денарии Лиметана хорошо соотносятся с его идеологией ultio.
Clementia Sullае. Оборотной стороной обличений жестокости марианцев стала пропаганда Суллой собственной готовности щадить жизни сограждан, пусть даже ему и враждебных, того, что условно можно назвать