clementia (сам он это слово в своей пропаганде явно не использовал)[1115]. Первый известный нам случай такого рода — обращение с поверженным Фимбрией в Фиатире: он не убил вражеского полководца и не организовал его убийство воинами, а отпустил, заявив, что тот может переправляться из Азии, если захочет (App. Mithr. 60.246). Тем самым Сулла явно демонстрировал свою clementia, противопоставляя ее жестокости самого Фимбрии и его товарищей по factio. Выдавая тело Фимбрии после самоубийства его вольноотпущенникам, Сулла, если верить Аппиану, заявил, что не будет подражать Марию и Цинне, которые не только многих обрекли на смерть, но еще и лишили погребения (Mithr. 60.248). Как уже говорилось (см. выше, с. 182), обвинение марианцев в том, будто они не давали похоронить убитых, едва ли соответствует действительности. И если впервые Сулла высказал его не в мемуарах, а именно тогда, то не вызывает сомнений, что оно звучало не раз и не два в ходе пропагандистской борьбы и затем нашло отражение в сулланской историографической традиции, откуда попало в сочинение Аппиана.
С. Криссантос, однако, предположил, что Фимбрию отпустили лишь для виду, на деле же он оставался под надзором людей Суллы и искал убежища в храме Асклепия, где и покончил с собой (Chrissanthos 1999, 58). Не свидетельствует ли в пользу этой версии то что Сулла выдал тело Фимбрии его вольноотпущенникам? Думается, все же нет. Марианский военачальник получил право отправиться к побережью, если он хотел покинуть Азию, что отнюдь не исключает надзора за ним сулланских воинов, которые могли и не отдать тело Фимбрии. Но отсюда еще не следует, будто они собирались причинять ему какое-то зло — тот находился в их власти после измены его армии, а потому необходимость устраивать такой спектакль отсутствовала. (К тому же Сулла, оставляя жизнь поверженному врагу, мог насладиться его унижением, ибо для Фимбрии самоубийство оставалось, в сущности, единственным выходом, поскольку рассчитывать на благоприятный прием в Риме можно было лишь в случае успеха на театре военных действий.)
Другой демонстрацией dementia стало заявление в первом послании сенату: «На всех прочих граждан, в том числе и новых, Сулла обещал нисколько не гневаться (τοΐς δ’ αλλοις πολίταις τε καί νεοπολίταις προύλεγεν ούδενί μέμψεσθαι περί ούδενός)» (Αρρ. ВС. I. 77. 352)[1116]. Перед высадкой в Италии воины Суллы дали ему клятву «не чинить в Италии никаких насилий» (Plut. Sulla 27.3) — очевидно, по просьбе самого полководца, явно заинтересованного в поддержке населения. И эту клятву воины до определенного момента выполняли — по словам Веллея Патеркула (II. 25. 1), «можно было бы подумать, что Сулла прибыл в Италию не как зачинщик войны, но как провозвестник мира (putares Sullam venisse in Italiam non belli vindicem, sed pacis auctorem), (...) такую удивительную заботу он проявил о плодах, полях, городах Кампании». Очевидно, то же имело место и на других территориях, где шло войско Суллы, и это, надо полагать, сыграло определенную роль в том, что он дошел до Кампании, не встречая сопротивления. Как уже отмечалось, не подверглись разорению даже южные районы Самния, но и самниты заняли нейтральную позицию.
Здесь Сулла не только одержал победу над Норбаном при Тифатской горе, но и переманил на свою сторону армию Сципиона, а его самого, преданного собственными солдатами, отпустил вместе с сыном и даже дал им эскорт (см. с. 259-269). Несомненно, этот жест был рассчитан прежде всего на представителей нобилитета. Каких-то видимых выгод он Сулле не принес, однако его репутация в глазах аристократии, несомненно, серьезно пострадала бы, если бы он позволил себе насильственные действия (не говоря уже об убийстве) в отношении консула и патриция, отпрыска знатнейшего рода. Однако «это был последний акт милосердия Суллы в той войне» (Rijkhoek 1992, 174-175). Именно после освобождения Сципиона он начал грабить подконтрольные неприятелю области Италии и совершать массовые расправы над италийцами. В то же время нельзя не отметить, что пленных римлян из числа рядовых Сулла щадил, и даже после взятия Пренесты отпустил их, предав смерти лишь предводителей и подчеркнув при этом, что дарует рядовым римлянам прощение, хотя они и заслужили казнь (Арр. ВС. I. 94. 438).
Легитимность власти и действий Суллы. Важнейшим пропагандистским постулатом Суллы стала идея о том, что он идет на Рим с целью защитить его от тиранов (έλευθερωσων αύτΐν (τήν πατρίδα. — А. К.) άπό των τυραννούντων), о чем он и заявил, причем неоднократно, послам сената, когда они спросили его о цели похода на Город (Арр. ВС. I. 57. 253-254). Та же идея звучит и при описании мероприятий Суллы после взятия Рима, когда он ограничил полномочия плебейских трибунов, «власть которых приняла по преимуществу тиранический характер (τής των δημάρχων άρχής, τυραννικής μάλιστα γεγενημένης)» (I. 59. 267). Любопытно, однако, что не объясняется, в чем эта тирания, с точки зрения Суллы, проявилась (в том, что цитированная ремарка отражает его взгляды, сомневаться не приходится). Казалось бы, все достаточно очевидно - в противостоянии сенату, разжигании мятежей и т.д., благо обвинения мятежных трибунов в стремлении к тирании звучали еще со времен Гракхов (Keaveney 2005а, 53). У Плутарха (Sulla 9.3) expressis verbis говорится, будто во время марша Суллы на Рим сенат «уже не был свободен в своих решениях, но руководился предписаниями Мария и Сульпиция (ή δέ σύγκλητος ήν μέν ούχ αύτής, άλλα τοΐς Μαρίου καί Σουλπικίου διφκεΐτο προστάγμασι)»[1117]. Почти наверняка это сообщение восходит к сулланской пропаганде, поскольку отлично вписывается в ее задачи. Необходимо отметить, что фактов давления на сенат со стороны Сульпиция и Мария в эти дни в источниках нет[1118], хотя упомянуть о них для их врагов было бы чрезвычайно выгодно, а ведь именно они формировали дошедшую до нас письменную традицию об этих событиях. Зато нам хорошо известно о том давлении, которое оказали Сульпиций и Марий на консулов, устроив нападение на них. Кроме того, Сульпиций провел закон о лишении Суллы командования явно в обход сената, поскольку тот мог не дать согласия на это, т.к. сам же и поручил будущему диктатору ведение войны с Митридатом. Иными словами, ведя речь о тирании, Сулла имел в виду прежде всего нелояльные действия трибуна, т. е. Сульпиция, по отношению к себе самому. В то же время, овладев Римом, он неустанно подчеркивал, что сам ни в коей мере тираном не является: постарался придать законное оформление расправе с Марием, Сульпицием и их сторонниками; через какое-то время вывел войска из Города; не оказывал давления на комиции во время консульских выборов. Плутарх (Sulla 10.6), рассказав о поражении кандидатов Суллы на выборах, отмечает, что тот «делал вид, будто это его радует (ό δέ τούτοις τε προσεποιειτο χαίρειν), ведь благодаря ему народ, дескать, и пользуется свободою поступать, как хочет (ώς τού δήμου τφ ποιεΐν α βούλοιτο δι’ αυτόν άπολαύοντος τής έλευθερίας)». Сулла, видимо, публично дал оценку результатам выборов как свободных, и подчеркнул собственную заслугу в этом. Однако слабым местом подобной саморекламы было то, что на свободу выборов и вообще деятельности комиций Сульпиций и Марий, чтобы об этом ни говорили будущий диктатор и его сторонники, явно не посягали — сведений на сей счет в источниках, во всяком случае, нет.
Важным пропагандистским мероприятием стала клятва Цинны и Октавия на верность законам Суллы и Помпея[1119]. Это была клятва per Iovem lapidem, о которой писал еще Полибий (III. 25. 6-7). Цицерон (Fam. VII. 1. 2) относит ее применение к сфере частного права, и ее принесение объяснялось здесь исключительными обстоятельствами[1120], что может свидетельствовать о нетривиальном подходе Суллы к подобным мероприятиям. В то же время Плутарх, красочно описав указанную процедуру, не сообщает о реакции на нее зрителей и о том, напоминали ли Цинне о принесенной клятве, когда он вновь предложил распределить италийцев по всем трибам, что может объясняться скудостью источников, умалчивающих об обсуждении рогации Цинны на сходках. Неизвестно, на какой эффект рассчитывал Сулла, принуждая консулов к клятве, но в сравнительно подробном описании событий у Аппиана она не упомянута, соответственно и обвинения Цинны в клятвопреступлении тоже. Примечательно, что и при изложении содержания писем Суллы сенату о нарушении Цинной клятвы ничего не говорится, хотя изложение это достаточно пространно[1121]. По-видимому, мало кто воспринял упомянутую клятву всерьез, и будущий диктатор, очевидно, это учел. Все свидетельствовало о том, что первый тур в пропагандистской войне он проиграл.
По окончании Митридатовой войны пропагандистская деятельность Суллы вновь активизировалась, и первым ее объектом и жертвой, как мы видели, стал Фимбрия. Обращает на себя внимание заявление Суллы, что тот командует не по закону (ού παρανόμως άρχοι: App. Mithr. 59.242). Это утверждение весьма любопытно: ведь таким образом решение сената о назначении Фимбрии командующим (очевидно, в ранге проконсула — см. с. 309-310, прим. 12) оказывалось незаконным (см. Wosnik 1963, 73-75). (При этом, если исходить из текста источника, Сулла даже не сослался на убийство Флакка.) Надо полагать, здесь имела место та же логика, что и в Plut. Sulla 9.3 — patres, по мысли Суллы, действовали не по собственной воле, и потому исходившее от них назначение было не их решением, а истинных властителей Рима — марианцев. Это было, в сущности, одно из краеугольных положений пропаганды Суллы, ибо позволяло ему не подчиняться «неудобным» решениям сената, а единственной законной властью до уничтожения марианцев оказывался он сам. Именно потому он, видимо, считал допустимым рассуждать в послании сенату о том, что не гневается на сограждан, за исключением Цинны и его сторонников (см. выше).