Интересные наблюдения сделал X. Штрасбургер: термин «популяры» применялся либо в абстрактном смысле, либо по отношению «к определенным личностям или политической тематике, но никогда какой-либо политической общности (Gemeinschaft). Popularis также соответствует коллективному понятию optimates исключительно в идеологическом, а не в социологическом смысле» (Strasburger 1939, 782).
Ж. Эллегуар отмечает, что популяров (как и оптиматов) связывали отношения родства, дружбы и клиентелы. Популяры не были «демократичны» в современном смысле, поскольку благо народа не было их осознанной целью — даже Гракхи предпочитали опираться, по мнению ученого, на всадников, а не на плебс. Тем не менее Гракхи все же были инициаторами демократического движения, тогда как «партия популяров» преследовала чисто личные интересы (Hellegouarc’h 1963, 524-525).
А. Б. Егоров (2009, 214, 216) пишет, что «анализ использования прилагательного popularis демонстрирует наличие вполне определенного идейно-политического течения, а возможно, и некоего “партийного” объединения с определенной идеологией, совокупностью организационных форм и “стилем политики” и, наконец, со своими лозунгами и методами манипуляции массами. Даже если мы оставим вопрос о “партии”, нельзя не признать наличие того, что Хр. Мейер именовал “политикой популяров” (popula е Politik), проводимой определенными людьми и их объединениями. [...] Термин popularis имел не только собирательное значение, но обозначал некую общность, имеющую определенные внутренние связи».
А. Н. Токарев (2011, 60-52), наконец, считает, что, «говоря о popularis, следует подразумевать определенную группу римских политиков (родом из высших сословий), опиравшихся на народное собрание, которые, вне всяких сомнений, не формировали политической партии. Но в то же время не следует впадать в другую крайность и сводить эту традицию до уровня политического стиля или линии поведения большинства римских политиков». Скорее, как и в случае с оптиматами, речь идет об идейно-политическом течении.
Возникает вопрос, можно ли считать Сульпиция, Мария, Цинну демагогами, искателями народного расположения, опиравшимися на комиции и угождавшими народу? С популярами еще Цицерон (Sest. 103) связывал земельные и хлебные законы, демократизацию системы выборов. Однако в законодательстве П. Сульпиция[1224], а затем циннанцев эта тематика, как известно, не отразилась[1225]. Если говорить о методах, разве что Марий добился командования благодаря голосованию народа[1226]. Цинна и вовсе столкнулся с вооруженным сопротивлением сограждан, а во время осады о его опоре на комиции говорить не приходится тем более[1227].
Таким образом, даже если в отдельных случаях можно использовать понятие «оптиматы» при рассмотрении событий 83—82 гг., это мало что дает — мы не знаем, использовались ли эти термины в то время[1228], и уж тем более мы не можем говорить о противостоянии в ходе гражданской войны оптиматов и популяров.
ГЛАВА СЕДЬМАЯНЕКОТОРЫЕ СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙНЫ 80-х гг.
В этой главе рассматриваются некоторые сюжеты, связанные с социально-политической обстановкой в Риме во время гражданской войны, уже проанализированные выше, но требующие, на мой взгляд, дополнительной проработки. Поэтому содержание главы носит несколько выборочный характер.
СЕНАТ, ВСАДНИЧЕСТВО И ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО СУЛЬПИЦИЯ
В историографии господствует мнение о конфликте трибуна с сенатом или его большинством[1229] (других точек зрения на сей счет, насколько мне известно, нет). В то время как всадники, чьи интересы как будто выражал Сульпиций, стали одной из важнейших сил, на которые он опирался, или даже сами во многом направляли его действия[1230]. На чем же основываются эти тезисы?
В пользу мнения, о враждебных отношениях Сульпиция с сенатом многие исследователи указывают на lex Sulpicia de aere alieno senatorunti[1231], «согласно которому сенаторам запрещалось иметь долг, превышающий две тысячи драхм (денариев. — А. К.) (νόμον δέ κυρώσας μηδένα συγκλητικόν ύπέρ δισχιλίας δραχμάς όφβίλειν)» (Plut. Sulla 8.4)[1232]. Это сообщение включено в состав инвективы против Сульпиция как человека глубоко порочного (άνθρωπον ούδενός δεύτερον εν ταΐς άκραις κακίαις), ожидать от которой полноты и объективности изложения не приходится. О каких долгах идет речь, а также имелись в виду сенаторы уже действующие или будущие, неизвестно.
Еще Т. Моммзен высказывал точку зрения, что трибун, предлагая свой закон, подразумевал под ним борьбу с «чрезмерной задолженностью сенаторов»[1233], по мнению других ученых — с коррупцией[1234]. Т. Франк полагал, что целью этого «безрассудного плебисцита»[1235] «было, очевидно, удержать аристократию от принятия на себя таких финансовых обязательств, которые побудили бы ее использовать свои органы власти (сенат и суды) против всадников и ростовщиков»[1236]. Однако это не более чем декларация, поскольку аргументов в пользу такого толкования ученый не приводит. Налицо также очевидные несообразности: Т. Франк отделяет ростовщиков от всадников, хотя первые зачастую были представителями ordo equester. Закон преподносится как акт, принятый в защиту всаднического сословия[1237], однако у Плутарха говорится лишь об ограничениях, наложенных на сенаторов; кроме того, мы не знаем, у кого больше они брали в долг — у других patres или у équités. Неясно также, были ли заинтересованы последние в резком сужении возможностей кредитования сенаторов.
Л. Томмен считает, что эта мера, относившаяся, по сути, к числу законов о роскоши (Luxusgesetze), имела целью разрешить проблему не только задолженности сенаторов, но и кризиса кредитной системы, в конечном же счете — улучшить экономическое положение. Предполагалось что задолжавшие patres продадут свои земельные владения, чтобы всадники обрели новые возможности для надежного вложения денег. Помимо этого, Сульпиций стремился сохранить старинный «идеал», в соответствии с которым сенаторы не должны заниматься ни торговлей, ни денежными операциями[1238].
Эта точка зрения не может быть принята по причинам, частью уже изложенным выше — ни о каких «новых возможностях» для всадников речи не шло, так как они утрачивали обширную клиентуру в лице сенаторов, да и всадников в данном контексте не следует жестко отделять от сенаторов, поскольку многие patres также занимались (достаточно вспомнить Катона Старшего) ростовщичеством и коммерцией, а многие всадники, подобно сенаторам, имели земельные владения[1239]. К тому же в источнике не сказано, что сенаторы должны были продавать земельные владения — мелкие долги могли быть покрыты и иными средствами. Спорен и вывод о стремлении реформатора помешать сенаторам заниматься торговлей и финансовыми сделками — деньги требовались для самых разных видов деятельности, в том числе и для политической борьбы.
А. М. Стоун предполагает, что мотивы Сульпиция носили карательный характер — он желал очистить сенат от всех, у кого была хоть какая-то задолженность, а заодно ограничить возможности финансирования «улицы» со стороны Цезарей. Впрочем, как признает исследователь, и сам Сульпиций, когда-то весьма богатый, по той же причине увяз в долгах, что стало известно лишь после его смерти. Кроме того, этот закон снискал ему поддержку тех самых ростовщиков, которые всего год назад убили Семпрония Азеллиона (Stone 2002, 210).
Прежде всего непонятно, как сам Сульпиций избежал бы исключения из сената за долги — скрыть таковые, учитывая их масштабы (если, конечно, верить Плутарху), было бы невозможно. А такие ограничения для сенаторов, как уже говорилось, резко сузили бы сферу кредитования, в чем ростовщики вряд ли были заинтересованы. И уж вовсе умозрительный характер носит предположение А. М. Стоуна относительно Цезарей, не подтверждаемое даже косвенными данными источников.
По мнению Р. Эванса, посветившего этому закону специальную статью, цель Сульпиция состояла в том, чтобы очистить сенат от большинства его тогдашних членов и открыть дорогу новому поколению patres из числа всадников[1240]. При этом Марий, союзник трибуна, никакого ущерба, как человек очень богатый, от закона не нес (Evans 2007, 85-94).
Согласиться с этой трактовкой также невозможно. Прежде всего необходимо учитывать, что в источнике не сказано об исключении из сената тех, чьи суммы превышали 2000 денариев, а также не уточнено, идет ли речь о действующих сенаторах, или о будущих. Наконец, если бы закон предусматривал чистку среди сенаторов, как обычно считается[1241], «это стало бы революцией куда большей, чем те, какие видел Рим»[1242]. Ведь речь шла о сумме, даже не относительно маленькой (Evans 2007, 85), а просто ничтожной (Neumann 1881, 512). Это вызвало бы взрыв возмущения в сенате, что, безусловно, отразилось бы в античной традиции. Однако мы узнаем о законе, как отмечает сам Р. Эванс, л