[1342]. Е. М. Штаерман (1964, 178) не уверена в аутентичности этого сообщения. Нельзя исключить, что эта история появилась позднее, когда проверить ее подлинность было крайне трудно, но зато она позволяла смягчить отрицательный эффект происшедшего для Суллы, проявившего хотя бы задним числом суровую справедливость. К тому же она хорошо вписывается в представления о непредсказуемом характере Суллы. Так или иначе, Сулла мог действительно расправиться с рабом, особенно если учесть весьма враждебное отношение к нему сограждан после взятия Рима (см. с. 114-117, 123-126). Во времена же проскрипций Сулла, ставший диктатором, чувствовал себя куда увереннее и потому не погнушался привлечь к участию в них рабов, уже не наказывая их, но, напротив, поощряя за предательство хозяев. Любопытно, что конкретных случаев такого предательства мы не знаем.
В качестве эпилога остается добавить, что во время кампании 82 г., когда положение марианцев стало отчаянным, они не пожелали принимать рабов в армию, как то сделал сенат после битвы при Каннах. Причем такие предложения, насколько известно, в отличие от 87 г., когда Рим осаждали Цинна и Марий, даже не вносились. В связи с этим вызывают возражения оценки активности рабов в 80-х гг., встречающиеся в историографии. По мнению X. Кюне, в 87 г. рабы «очень многому научились. С этого времени слова servitia sollicitare заставляли сенат вздрагивать». Ф. Сартори, сочувственно цитируя последнюю фразу, пишет: «В длинном ряду движений рабов в первый год Cinnana tempora, когда два призыва к рабам оказались удачными, знаменует собой начало осознания частью рабов того, что они составляют определенный класс, а не пассивную массу в рамках римского общества. Пятнадцать лет спустя те же настроения, но уже более зрелые и осмысленные (disciplinati), вдохнули жизнь в трехлетнее предприятие Спартака»[1343].
Суждение X. Кюне вызывает сомнения хотя бы из-за отсутствия ссылок на источники, подтверждающие, что уже после 87 г. в сенате имели место настроения, которые он ему приписывает. Цицерон немало критикует Мария и его сторонников, но нигде не упрекает их за использование рабов, хотя это было бы весьма важным аргументом против них[1344]. Так что, похоже, за рамки общераспространенной практики марианцы в данном случае не выходили. Не менее спорны и выводы Ф. Сартори, поскольку причины восстания Спартака и его размаха, не говоря уже о настроениях восставших и их лозунгах, остаются объектом более или менее убедительных реконструкций. Рассуждения о «длинном ряде движений рабов в первый год Cinnana tempera», как мы постарались показать выше, также весьма спорны.
Думается, активное участие рабов в гражданской войне 80-х гг. — не столько исторический факт, сколько результат преувеличений, допущенных в античной традиции, причем зачастую весьма поздней. Сохранившиеся источники не позволяют уверенно утверждать, что они являлись частью пропагандистских акций 80-х гг., как это происходило во 2-й трети I в. (достаточно вспомнить обвинения в адрес Клодия и Секста Помпея) — вполне возможно, что, напротив, именно события последующего времени серьезно повлияли на изображение роли рабов в годы первой гражданской войны.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Гражданская война 80-х гг. I в. стала грозным предвестием неизбежного падения Римской республики. Однако стоит отметить то немаловажное обстоятельство, что началась она лишь через 45 лет после выступления братьев Гракхов, положивших начало эпохе bella civilia, и не привела к возникновению принципата, до победы которого оставалось еще полстолетия. Это свидетельствует о том, что римское общество, несмотря на нарастание кризиса, долгое время не было готово смириться с мыслью, что преодолеть его возможно лишь с помощью установления единовластия. Иными словами, республиканская система, несмотря на все меньшую ее пригодность в менявшихся политических условиях, продемонстрировала значительную устойчивость перед лицом нарастающих трудностей. Но в начале 80-х гг. ситуация стала иной. Внешне все выглядело как личный конфликт между двумя полководцами, в отсутствие которого войны могло и не быть, ибо, в отличие от 50-х и 40-х гг., ее никто не готовил, началась она спонтанно. Но рано или поздно столкновение было неизбежно, и особенность событий 88 г. как раз и состояла в том достаточно уникальном стечении обстоятельств, приведшем к гражданской войне, которая при иных условиях могла начаться значительно позднее. Следует, однако, учитывать, что личное соперничество полководцев лишь кажется чем-то второстепенным и случайным — речь шла о реализации теми или иными политиками в свою пользу политических возможностей армии и ее предводителей, что и выявили события 80-х гг. Ведь и гражданская война после разгрома республиканцев в 42 г. носила не принципиальный, а персональный характер.
Bellum civile 80-х гг. весьма значительно отличалась от последующих. В ходе ее не имели особого значения земельный вопрос и обеспечение хлебом городского плебса, в центре же оказались соперничество политиков и их окружения, а также союзнический вопрос — это было вполне естественно, учитывая, что bellum civile выросла из bellum sociale. Долговая проблема при всей своей остроте не служила предметом пропагандистских лозунгов. Популярные в историографии рассуждения о противостоянии аристократии и демократии, оптиматов и популяров, сената и народа, думается, не отражают сути политической борьбы. Ни сенат, ни нобилитет, ни всадничество, ни плебс не представляли собой чего-то единого, их различные части поддерживали одну из конфликтующих сторон. В 87 г. сенат и plebs urbana (по крайней мере в целом) и вовсе оказались союзниками в борьбе против Цинны, Мария и италийцев. Нобили же отнюдь не являлись безусловными сторонниками Суллы, вождем которых он считается многими исследователями. При этом как в собственном окружении Суллы, так и в стане его противников весьма значительную роль играла так называемая «молодая знать», которая боролась за «место под солнцем». Во многом именно она, судя по всему, была одной из движущих сил конфликта. Обращает на себя внимание то, что Марий происходил из homines novi, Цинна имел среди предков всего одного консула, а Сулла стал первым консулом в роду после почти двухвекового перерыва. При этом все они долгое время не демонстрировали склонности к массовым репрессиям — масштабы расправ 88—82 гг. сильно преувеличены, — и лишь в последний год bellum civile, начиная с избиения пленных самнитов после битвы при Сакрипорте, они стали действительно массовыми. Однако особое впечатление произвело убийство марианцами в 87—86 гг. без санкции сената нескольких лиц консульского ранга, что с точки зрения римской верхушки было куда более вопиющим нарушением аристократической традиции, чем бессудные расправы с десятками, если не сотнями cives seditiosi на основе полулегальных senatus consulta ultima.
Что же касается италийского вопроса, то он был в основном разрешен и в прежних масштабах более не возникал. В результате мероприятий марианского руководства оказались заложены основы организации Италии, которая mutatis mutandis просуществует не одно столетие. Но в то же время оказалось, что наделение италийцев гражданскими правами и распределение их по всем сельским трибам, которое стало одной из причин начала конфликта в 88 г., не привело к серьезным переменам в характере и структуре римской политики. Доминировать в ней продолжал римский нобилитет, так и не пополнившийся за счет представителей италийской верхушки. Судя по всему, италийцы быстро осознали, что положение их не так уж сильно изменилось. Это и обусловило их недостаточно активное участие в гражданской войне на заключительном ее этапе и неоднократный переход на сторону сулланцев, что, конечно, не исключало отдельных случаев активного сопротивления Сулле, преимущественно в Этрурии и Самнии. Превратить италийцев в свою надежную опору марианцам так и не удалось, поскольку это, очевидно, требовало от них явно больших уступок, чем те, на которые они оказались готовы пойти. Сыграла свою роль и гибкая политика Суллы, который отказался от жесткой позиции в италийском вопросе, занятой им в 88 г., и пошел на уступки италийцам, пообещав соблюдать обретенные ими права. Вполне возможно, что многие италийские племена, прежде всего самниты и луканы, проявили бы себя куда более враждебно по отношению к Сулле с самого начала, если бы знали, что их ожидало, но он сумел своевременно усыпить их бдительность, а когда они выступили против него в 82 г., изменить положения это уже не смогло.
События 80-х гг. показали, насколько еще сильны были в Риме традиционалистские тенденции. Цинна после репрессий 87―86 гг. быстро перешел к политике сотрудничества с сенатским большинством и добился его поддержки. И хотя в 85-84 гг. он проигнорировал желание этого большинства избежать нового витка гражданской войны (для него и его окружения это был вопрос физического выживания), в то же время он воздержался и от новых репрессий против оппозиции. Впоследствии и сам Сулла лишь недолгое время сохранял власть и принял меры по укреплению не только собственного господства, но и сената. Однако пример использования армии в политических целях не мог оказаться не востребованным в недалеком будущем. Хотя сенат и не был единым, его противостояние (причем не слишком эффективное) как активным сторонникам гражданской войны, будь то Сулла, Марий, Цинна, так и их войскам не вызывает сомнений. В новый центр власти стала превращаться армия. В то же время она еще не до конца осознала свою силу и пока не выдвигала конкретных требований, что во многом и определило ее лицо в гражданской войне 80-х гг. Это станет делом будущего. Куда скромнее, нежели обычно считается, оказалось и участие в первой гражданской войне рабов, к которым: вопреки явно тенденциозным указаниям источников представители сторон обращались за помощью очень мало. В целом же можно сказать, что силы, поддерживавшие Суллу (т. е. прежде всего подчиненная ему армия и некоторые круги нобилитета, также располагавшие определенными военными силами) оказались более активными и организованными, чем их оппоненты. Власть последних держалась лишь на отсутствии в Италии сильного врага (т. е. Суллы), по возвращении которого дала себя знать слабость их опоры.