це.
Мехмед провел больше половины жизни, воюя и командуя войсками. Сколько еще будет войн в этом мире – на то воля Аллаха! Но очередная война, которую Оттоманская Порта вела с безумным русским царем, должна была стать главной в его жизни. Великий визирь привел в Молдавию стотысячную армию при почти пятистах орудиях и огромном обозе. Своей начальствующей волей он создал это непобедимое войско из разноплеменных и разрозненных ополчений и отрядов со всех концов бескрайних владений Османской Порты, учел и взвесил все, даже количество гвоздей для подков, и вдумчиво выверил каждый шаг войска. Крымского хана Девлет-Гирея, мощного, но своевольного союзника, он сумел сделать другом. Вместе они ваяли великое здание войны, как братья-зодчие, объединенные общей волей. Победа, величайшая из всех побед, станет вечным памятником некогда безвестному родопскому пастушонку, силой и жестокостью добившемуся бессмертия!
Он, Балтаджи Мехмед-паша, сумел направить превратности битв в русло своего безжалостного разума. И вот победа уже в одном шаге. Лагерь безумного Петро осажден, у московитов мало воды и почти не осталось провианта, боевые припасы также на исходе. Враги истощены и измотаны, они сражаются на пределе человеческих сил, даже надежда на спасение не украсит их последний час. Московиты отвергают плен? Что ж, тогда их ждет смерть. А сумасшедшего царя Петро великий визирь привезет своему повелителю султану в железной клетке, как пойманного русского медведя! Завтрашний день положит конец краткому веку удач этого нового московского войска, дерзнувшего бросить вызов могуществу Дома Османов. Ангел смерти Азраил устанет носить с кровавого поля души воинов!.. Там, куда они уйдут, когда-нибудь окажется и его собственная душа. Интересно, как ее будут там звать, Мехмед или Бисерко? Что скажет он необозримому сонму душ, посланных им в смерть? «Здравствуйте, братья. Я один из вас…»
Перед решающей битвой сон не шел. Великий визирь Балтаджи Мехмед-паша коротал ночь в своем шатре над старинной картой равнины под Станилешти, угадывая, куда старый волк Шеремет-паша направит завтра свой главный удар. Вражеский полководец вызывал у Мехмеда искреннее уважение; победа над таким будет особенно славной! И еще какое-то смутное любопытство внушали рассказы о следующей за Дели Петро прекрасной женщине. «Увидеть бы ее! Говорят, она так же умна и сильна духом, как и красива. Редкое сочетание для женщины», – думал визирь. И тотчас поправлял себя: быть может, и не редкое, просто ему было некогда узнать женщин дальше их пленительных изгибов и горячего лона. Воину нет времени читать узорчатые письмена изменчивой и смутной женской души. А жаль…
– Мой паша! – эмир-субаи[62] Зейбек Хасан, служивший при Мехмед-паше седьмой год, имел право по неотложному делу войти к нему в любое время. – Прости, что прервал твои размышления. Великодушно дозволь мне говорить!
– Раз ты пришел, Хасан, значит, твое сообщение стоит твоих слов.
– Из лагеря московитов к тебе пришла женщина… Та самая, женщина Дели Петро, благородная госпожа! С нею эфенди Шафиров и молодой нукер из пленных татар с какой-то ношей… Они хотят говорить только с тобой, мой паша! Что ты прикажешь?
– Пропусти. Пусть говорят.
Полог шатра откинулся, подхваченный невидимыми изнутри руками янычар-часовых, и в жизнь Мехмед-паши вошла Она, благородная госпожа. Толстого эфенди Шафирова, визиря Дели Петро, и молоденького татарина, тащившего какой-то мешок, Мехмед едва заметил, и то лишь потому, что был наделен цепким к мелочам взглядом. Он смотрел только на нее, пытливо, жадно, испытующе, и впервые в жизни пытался прочитать в ее чертах, в ее темно-вишневых глазах книгу женской души. За всех женщин, которые были в его жизни, и за всех, которые еще будут!
У невесты русского царя было удивительное лицо. Оно было спокойно, одухотворено и решительно, словно у вождя войск перед решающей битвой или у ученого мудреца перед великим открытием… Но Мехмед-паша никогда бы не сравнил лик своей гостьи ни с грубым лицом вояки, ни с сухими чертами философа. Она была полна тихой и в то же время несокрушимой силы, присущей одним лишь женщинам. Вернее, подобную силу Мехмед встречал лишь однажды – у своей матери. Рассматривая женщину, великий визирь подумал, что руки у нее, благородной госпожи, должно быть, мягкие и горячие, а не загрубевшие от тяжелого труда, как у его матери. И хорошо, что мягкие, ибо это руки Возлюбленной Девы; именно такой он видел ее, хотя округлившийся под дорожным плащом стан говорил о скором материнстве. О, если бы эти руки хоть раз коснулись его лба, он бы, наверное, исцелился от жестокости. Однако руки эти, и бестрепетные вишневые глаза, и нежный строгий лик, и соблазнительные перси – все это принадлежало безумному царю московитов. Правду говорили острословы на истанбульском базаре: судьба благоволит безумцам! Самому, что ли, попробовать свихнуться после завтрашнего сражения?
Намеренно помедлив с приветствием, Мехмед-паша учтиво приложил руку к челу, к устам и к сердцу и слегка поклонился, не вставая с подушек.
– Мир вам, благородная госпожа! Прошу преступить мои низкие пороги! И тебя приветствую, эфенди Шафиров, и сожалею, что могу предложить столь искушенному человеку, как ты, только роль толмача. Пусть говорит благородная госпожа, я вижу, что она пришла за этим. Извольте, подкрепите свои силы скромным угощением солдата.
Он призывно хлопнул в ладоши. Чернокожий великан-слуга, с детства лишенный работорговцем языка, и потому ценившийся особенно дорого, расторопно расставил перед гостями кувшины с прохладным шербетом, блюда со сладостями и фруктами.
Екатерина едва заметно покачала головой и осталась стоять. А вот Шафиров, наоборот, с видимым удовольствием расположился на узорчатых подушках и налил себе полную чашу шербета: дерзость в ответ на дерзость. Впрочем, дерзость едва заметная, позволительная дипломату. Рустем неподвижно стоял позади Екатерины, опустив свою ношу и картинно скрестив руки на груди: он усердно копировал позу, виденную им у ханских сейменов[63].
– Госпожа Екатерина Алексеевна желает тебе, доблестный Мехмед-паша… – начал переводить Шафиров, но визирь нетерпеливо махнул рукой:
– Благородная госпожа, оставим словесные украшения! Я слушаю вас. Чего угодно от меня прекрасной госпоже?
Шафиров перевел, но вместо ответа женщина вдруг шагнула к Мехмеду почти вплотную и пристально взглянула ему в глаза – сверху вниз. Она вдруг спросила неожиданное: «Я слышала, вы бывший христианин?» Шафиров перевел и буквально вцепился в Мехмед-пашу любопытными глазами. Интересно, что сейчас будет говорить Мехмед, которого высокоумные улемы и муджтахиды[64] при султанском дворе не раз упрекали в небрежении к вере?
– Такова была вера моей матери, – осторожно ответил Мехмед-паша, но его стальные глаза сверкнули, как предостерегающе выдвинутое из ножен лезвие ятагана. Он не замедлил нанести ответный удар:
– А какой веры вы, благородная госпожа? Я слыхал, что и вы поменяли веру.
– Я осталась в христианской вере, экселенц! – ничуть не смутившись, ответила Екатерина. – Различия между христианами несущественны…
– Наверное, именно поэтому ляхи всегда воевали с Русью[65] и московитами, а франки резали франков из-за этих несущественных различий. – Мехмед парировал с опасным изяществом, как опытный фехтовальщик. – Я отрекся от христианства ради правой веры!
– Устами или душой? – Екатерина очевидно балансировала на грани допустимого, но Шафиров исправно переводил. Быть может, неслыханная дерзость этой женщины окажется успешнее всех его хитроумных ухищрений?
– Что такое душа, госпожа? – прищурился визирь. – Мой постоянный знакомец Азраил способен унести тысячи душ одним взмахом своих черных крыльев!
– Но ведь уничтожить душу не в его силах! И ваша душа все та же, что в детстве, когда ваша мать, наверное, учила вас молиться, экселенц!
Как же переводить этого чертова европейского «экселенца», думал Шафиров. Уважительно: «паша», или уничижительно: «бей-эфенди», чтобы попытаться вывести Мехмеда из его неколебимого равновесия?
Но несгибаемый Мехмед-паша, кажется, уже заколебался! Чтобы собраться с мыслями для ответа, он указал Екатерине на мягкие подушки подле себя.
– Отдохните, благородная госпожа. От моего внимания не укрылось, что вы в тяжести, – попросил он неожиданно мягко.
Екатерина только теперь позволила себе присесть, и ее глаза встретились с глазами великого визиря очень близко, почти в упор. Мехмеду захотелось отвести взгляд: чудные дела, он, бесстрашный воин и правая рука султана правоверных, чувствовал себя неловко!..
– Экселенц, я умоляю вас вспомнить о милосердии, которому учит моя вера, которая была когда-то вашей! – вдруг горячо воскликнула Екатерина. – К сожалению, я мало знаю о вашей нынешней религии, но, уверена, она тоже учит добру! Вы уже одержали замечательную победу, так зачем же омрачать гордую славу победителя напрасным убийством многих тысяч людей?! Не только наших людей, но и ваших, жизни которых возьмет последнее сражение! Государь Петр, мой жених, пойдет на все ваши условия, кроме безусловной капитуляции и дани Крымскому ханству…
Тут несколько смутилась уже сама Екатерина, но, справившись с собою, продолжала:
– Мы с господином Шафировым хотим сделать вам, экселенц, некое приватное предложение…
– У вас с эфенди еще остались предложения? – Мехмед-паша злорадно оскалился, приняв колебание своей собеседницы за слабость.
Вместо ответа Екатерина обернулась к Рустему и кивнула ему. Молодой татарин поклонился и, перевернув мешок, высыпал прямо на ковер его содержимое. Всеми цветами радуги засияли драгоценные камни, маслянисто заблестело золото, замерцало, лунно заструилось серебро. Великий визирь уставился на эту роскошь с изрядно оторопелым видом.