Врачи сделали еще одну операцию и установили шунт. Прописали большие дозы стероидов.
После операции к Андрею в реанимацию пришла доктор С. Она была очень печальна, жалела нас и много извинялась. Не вполне понимаю, за что: то ли за то, что должна была назначить полное сканирование, то ли за то, что теперь уже ничего не могла поделать. Она была с нами откровенна и сказала, что хотя есть некоторые варианты лечения, но у Андрея очень мало шансов дать на них хорошую реакцию, просто меньше некуда.
Андрей и мама страшно разозлились на нее за такую честность. Они решили переехать во вторую больницу. Андрей попал к тому самому врачу, который дал второе мнение. Доктор Т. сразу нашел общий язык с мамой и Андреем. Он сказал, что в их больнице могут предложить самые разные экспериментальные методы. Андрей подружился с доктором Т., они по-дружески болтали на каждом приеме, смеялись и шутили.
Мы с Андреем познакомились в конце зимы 2009 года. Андрей устраивал вечеринки под названием “Слуцкий-Фест”. Его мама очень волновалась за него и не отпускала в гости, зато разрешала приглашать всех домой. Она уходила наверх, а дети веселились в подвале. Было темно. Андрей слушал группу Crystal Castles. Я вошла, прямиком направилась к айподу и переключила на Mindless Self Indulgence. В темноте кто-то взвыл: “Зачем ты это сделала?” Это был Андрей. Что было дальше, знают все. Нам обоим понравилось, что мы такие прямые и смелые, и это нас объединило и связало. После этого я постоянно ходила на “Слуцкий-Фесты”, а все остальное время Андрей проводил у меня.
Андрей страстно мечтал учиться за границей. Он рос в Бруклине, в колледж пошел тоже в Нью-Йорке, поэтому хотел вырваться ненадолго. Он почти всегда добивался, чего хотел. Учил французский с первого класса, поэтому Париж был для него очевидным вариантом. Перед этим мы два-три года ездили туда семьей летом, и Андрей считал, что Париж – прекрасное место, чтобы провести там семестр. Он улетел в конце августа 2014 года. Я не очень волновалась, как он там устроится, поскольку Андрей всегда с ходу брал от жизни все и легко сходился с людьми. Маме, конечно, ради душевного спокойствия по-прежнему требовалось звонить ему как можно чаще. Я тоже иногда звонила, но мне все казалось более естественным. Вот и теперь, когда тоска одолевает, я говорю себе, что Андрей просто живет в Париже. Так легче.
В Париже Андрей изучал французский язык и искусство кино. После этой поездки он заговорил по-французски совсем бегло. И потешался над моим произношением, когда я пыталась говорить на своем очень бедном французском. Когда он заболел раком и попал в больницу, там многие из обслуживающего персонала были из франкоговорящих стран, и было сплошное удовольствие смотреть, как легко он болтает с ними по-французски. У них это был словно секретный язык, и все в палате смотрели и улыбались. Андрей сохранял полную ясность мысли до самого конца. Один лаборант родом из Сенегала всегда заходил в свое дежурство проведать Андрея, даже если это не входило в его обязанности, просто поболтать и узнать, как он. В последний день этот лаборант тоже зашел к нему и хотел поговорить по-французски, но оказалось, что это трудно, – и не потому, что Андрей не мог подобрать слов, а потому, что язык у него заплетался от больших доз морфина и разговаривать не получалось. Помню, что лаборант выбежал из комнаты чуть ли не в слезах, а я не могла понять, в чем дело, и рассердилась, но теперь я понимаю, почему он так себя повел. Ему тяжело было наблюдать болезнь Андрея, хотя он каждый день видел умирающих от рака пациентов. Но с Андреем у него все было иначе. Они сблизились. Этот лаборант был в числе сотрудников больницы, которые пришли на похороны. Это многое для нас значило.
Помню один день в Берлине. Мы никак не могли решить, куда пойти. Я хотела в океанариум, Чарльз и Ребекка отказывались. Они предпочитали пройтись по магазинам, а Андрей пошел со мной. Мы попали в зал с насекомыми, там нам на голову падали муравьи. Мы бегали и визжали. Это был самый веселый день за всю поездку. Когда у нас случались споры из-за планов, Андрей всегда вставал на мою сторону, а Ребекка – на сторону Чарльза. Мы шутили, что все думают, будто у нас с Андреем роман. Так я убивала сразу двух зайцев: ко мне не приставали парни, а Андрей, лапочка, носил за мной пакеты с покупками. И вообще он был мой главный стилист. Если он не мог пойти со мной по магазинам, я никогда ничего не покупала, не послав ему фото.
В основном Андрей учился, ходил на вечеринки и разведывал Париж с компанией новых друзей. На парижской неделе моды он работал волонтером в салоне Мэри Катранзу. Поскольку он говорил на трех языках, ему было легко общаться с многочисленными русскими клиентами и переводить с русского на французский. Вместе с другим волонтером-студентом он работал над документальным фильмом – был его режиссером. Фильм рассказывал о неделе моды глазами их друга Юя, который ходил на некоторые показы. Любимым развлечением Андрея был шопинг. Он постоянно охотился на что-то оригинальное. И купил себе на распродажах в парижских бутиках кое-что из вечной классики.
Когда мы с Андреем только познакомились, он не очень интересовался модой. Одевался как обычный старшеклассник-гей. А в колледже у него проснулось настоящее чувство стиля. Мы с ним хотели вместе открыть пиар-агентство. Устраивали большие вечеринки на пустых складах, где можно было пить и танцевать. В колледже мы с Андреем оба любили наряжаться и вести эти вечеринки. У него было отличное художественное чутье и острый глаз. Я покупала себе сумочки, туфли и стильную одежду только с его одобрения. Он всегда тщательно подбирал все элементы наряда. Кэт – фотограф. Он работал у нее стилистом. Любил “Прада”, “Дрис ван Нотен”, “Кензо”. И обувь, и одежду. Кроме того, он выискивал эксклюзивные малоизвестные бренды. Играл с тенями, с силуэтами. Даже теперь, когда я решаю, что надеть, всегда думаю, что сказал бы Андрей. “Шехерезада, сними это немедленно”. Или он бы одобрил? Еще он очень хорошо разбирался в музыке. Перед тем как лечь в больницу в последний раз, он потребовал, чтобы его пустили пожить одного в квартиру его бабушки на углу Тридцать девятой и Парк-авеню. Он поставил себе программу для диджеев – Ableton. И написал песню. Рэп, хип-хоп, танцевальная музыка – он все любил. Мы часто спорили, кто будет играть на вечеринках. Андрей мог скандалить с нами, но отдал бы жизнь за своих друзей.
В декабре Андрею исполнился двадцать один год, и мы с мамой полетели навестить его. Мы прилетели в Париж и сняли квартирку неподалеку от исторического музея. Андрей перебрался из общежития, чтобы побыть с нами. Мы гуляли по городу, который он теперь так прекрасно знал, и он без подготовки устраивал нам велоэкскурсии. Потом мы взяли напрокат машину и поехали во Французские Альпы – катались в Валь-д’Изере на сноубордах, а мама на лыжах. Как это было чудесно – кататься в Альпах: широкие открытые склоны, а куда ни посмотришь, везде бесконечные заснеженные пики. Мы с Андреем обожали сноуборды, разгонялись как только могли, соревновались, кто первый окажется внизу, гонялись друг за дружкой. Он составлял для нас плейлисты, чтобы одновременно слушать, пока мы летим вниз с горы. Мама вечно беспокоилась, что мы катаемся слишком быстро, но для нас с Андреем это было самое восхитительное время.
Был октябрь 2016 года. Андрею стало гораздо лучше. Он снова начал общаться с друзьями и бывал на вечеринках. Как-то раз ты, мама, спросила меня, не может ли кто-нибудь из моих друзей снять на видео твой доклад на торжественном приеме в организации Development of Literacy, куда тебя пригласили в качестве почетного гостя. Андрей с радостью воспользовался случаем. Был в полном восторге, подобрал и арендовал оборудование, все наладил, научился обращаться с беспроводным микрофоном. Мы с Сэмом, Андреем и Чарльзом приехали в “Чиприани” заранее, чтобы посмотреть их большой зал. Андрей настроил оборудование и повесил на тебя микрофон. Это был очень пышный прием, и мы повеселились на славу – выпивали, шутили, танцевали, наслаждались жизнью. Андрей снимал тебя с огромным вниманием, весь погрузился в работу. И бесконечно корил себя за промах со звуком. Это была его единственная ошибка: микрофон он на тебя повесил, а включить забыл.
Андрею стало гораздо лучше. Он снова обрел независимость. Один полетел в Лос-Анджелес, потом на три недели в Берлин. Он прошел химиотерапию, а потом еще участвовал в нескольких клинических испытаниях. В Берлине он раз в неделю ходил в клинику сдавать кровь, а потом посылал результаты доктору Т. Андрею было очень обидно, что в Берлине приходилось по целому дню торчать в больнице. Но под конец поездки он почувствовал слабость. А один раз даже утратил контроль над кишечником и попал в крайне неприятное положение, но его спутники повели себя очень деликатно. Он даже смог посмеяться над этим. Андрей умел держаться так, что в его присутствии у всех улучшалось настроение. Как-то раз в Берлине, когда мы созванивались по видео, я заметила, что его лицо – резкое, точеное – словно бы опухло. Потом мы поняли, что все из-за стероидов, которые он принимал. Андрей прочитал, что это состояние называется “лунообразное лицо”. Его это ужасно раздражало, и он всем говорил, что лицо вернется в норму, как только он перестанет принимать стероиды. Затем у него ухудшилось зрение, и в каком-то смысле это было даже хорошо, поскольку он толком не видел, как страшно изменился.