Т-клеток к опухоли и краткой продолжительностью жизни введенных Т-клеток.
Сенсация вокруг CAR-Т-клеток напоминает внимание к CRISPR (коротким палиндромным повторам, регулярно расположенным группами). Этот лабораторный инструмент, в популярной литературе часто называемый молекулярными ножницами, был подробно описан всего несколько лет назад, но уже привел к созданию коммерческих предприятий с оборотом в сотни миллионов долларов, а различные учреждения ведут грязные патентные войны за применение этого метода и при создании “дизайнерских детей”, и при лечении любых генетических болезней, в том числе, разумеется, рака. Проведено великое множество конференций по этичности применения этой технологии для изменения человеческих эмбрионов – еще до исследований, доказывающих, что это в принципе возможно. Наконец появилось несколько публикаций. Первым делом было объявлено, что CRISPR хорошо помогает в случае, когда клетке не хватает того самого белка p53, знаменитого “хранителя генома” и излюбленного объекта онкологических исследований.
Потом появилась и плохая новость: когда CRISPR применяли для того, чтобы вырезать конкретные участки ДНК в человеческих клетках, в результате терялись большие сегменты ДНК – тысячи пар оснований вне вырезанного участка, – а это прямо указывало, что CRISPR способен вызывать мутагенез и рак.
Почему же несколько лет ушло на то, чтобы выявить такую важную и фундаментальную особенность CRISPR? Почему это не было сделано до того, как устроить сенсацию? К чему была вся эта бешеная гонка за коммерциализацией, если еще не были проведены даже самые основные научные исследования? Если все сводилось к техническим вопросам, зачем было так усердно рекламировать CRISPR заранее? Таковы причуды нашей области знания. Наука прекрасна. Ученые – не очень.
Мы предали Андрея. Сотни раз. В первую очередь мы как онкологи не смогли исцелить его от крайне злокачественного и немыслимо мучительного рака. Мало того, мы предлагали ему варианты, которые только сбивали с толку: можешь выбрать этот метод, можешь тот, но на самом деле никакой разницы нет. Он умер тяжкой смертью, а его семья была вынуждена стоять рядом и смотреть, как это происходит, минуту за минутой. Его сестра лихорадочно искала варианты лечения. Я наблюдала все это со стороны и делала, что могла, чтобы она сумела связаться со всеми, с кем просила ее связать. Я понимала, что все это бессмысленно, но, когда Кэт спросила меня, где лечат с помощью CAR-Т-клеток, я позвонила Джасмин Зайн и Стиву Розену, поскольку в их центре City of Hope – “Город надежды” – проводили испытания лечения CAR-Т-клетками при глиобластоме. Стив тут же дал мне координаты руководителя испытаний и предложил личную помощь во всем, что потребуется. Джасмин отнеслась к Кэт с исключительной добротой и чуткостью, ответила на все ее имейлы не просто подробно с медицинской точки зрения, но и с глубоким пониманием и состраданием. Какое счастье, когда у тебя такие потрясающие коллеги! Андрей не подходил для испытаний CAR-Т-клеток из-за шунта. Кэт продолжала рассылать электронные письма тем, кто отвечал за этот протокол, пыталась самостоятельно добиться, чтобы Андрею сделали анализ крови на генетические мутации, ловко обходила абсурдные бюрократические запреты, чтобы переправить пробирку с кровью из одной больницы в другую, хваталась за каждую ниточку, лишь бы обеспечить новое лечение своему любимому младшему братику.
У большинства больных с запущенным раком конец бывает крайне мучительным, что бы их ни убило – болезнь или лечение. Экспериментальные испытания, которые мы проводили, могли продлить жизнь в лучшем случае на несколько месяцев – ценой неисчислимых физических и финансовых потерь.
Спрашивал ли Андрей хотя бы раз, каковы его шансы выжить? Хотели ли он и его родные знать?
Могли ли мы быть с ними честными?
Давайте все же с глубоким смирением признаем: увы, мы предали Андрея Слуцкого.
Андрюша. Ты был такой чудесный младший братик, прямо мечта – и теперь я буду мечтать о таком много-много лет. Но мне повезло, что целых двадцать три года я была твоей старшей сестрой.
У меня нет любимых воспоминаний о тебе: все любимые.
Твой смех – без него теперь будет особенно трудно жить. Его эволюция с годами. Еще младенцем ты хохотал, как старик, голосом Санты: “Хо-хо-хо!” А потом развитие шло в обратную сторону – смех становился все моложе и моложе. Я так любила его, что могла защекотать тебя до слез. Ты предупреждал, что от смеха можно умереть, а я тебе не верила. Но, похоже, ты был прав – в самом прекрасном смысле слова. В твой последний день в больнице в палате стоял хохот, и это была твоя заслуга. Вот почему я так стараюсь в последние несколько дней побольше улыбаться и смеяться: когда кто-то начинает плакать, я твержу, что плакать не надо – надо смеяться. Ведь ты хотел бы, чтобы мы смеялись.
Ты умел жить. Упивался жизнью без лишних размышлений. Теперь я постараюсь делать все, за что берусь, как можно лучше – как делал бы ты. Ты всегда верил во все, чем решал заняться, вот почему у тебя все получалось так красиво и гладко. Все получалось так легко именно потому, что было так важно для тебя. Ты хотел научиться играть что-нибудь на пианино – музыку из “Амели”, Grizzly Bear, Metric, – и у тебя получалось. Ты делал потрясающие микстейпы. Еще в детстве снимал с друзьями уморительные ролики – просто так, для смеха, – а потом, в школе, прекрасные фильмы, заставлявшие задуматься. Ты хотел жить в Париже и учить французский – и добился этого. Мы все так гордились тобой. В последние дни ты говорил по-французски с врачами и медсестрами, которые обнаруживали, что ты знаешь три языка, и было так прекрасно слушать, как ты со всеми разговариваешь, со всеми ладишь безо всякого труда.
Мне хочется всем рассказать, в каких нарядах ты отплясываешь сейчас в неведомом небесном “Бергхайне”: на Андрее черный блейзер от Дриса с цветами на лейбле, белая рубашка бренда Marni и новые “Прада”, которые он купил в Лос-Анджелесе несколько месяцев назад. А еще – солнечные очки от Сен-Лорана и синяя шляпа, которую подарила ему Кэрол всего несколько дней назад, и на ней написано DOING THINGS. Он собирался показывать на эту надпись, когда у него спрашивают, чем он занимается. Выбрать какой-то один образ для Андрея было трудно, и я решила, что нужно что-то на смену. Поэтому у него с собой бутылочно-зеленый шерстяной костюм, который несколько месяцев назад подарила ему бабушка, и разноцветная рубашка с короткими рукавами от Дзюнъя Ватанабе, которую мы вместе купили в Tokio 7.
Андрюша, я надеюсь, эти наряды тебе понравились. Весь твой гардероб просто чудо, но на этот раз выбирать пришлось мне, а это – мое любимое.
Я буду любить тебя вечно.
Андрей и Кэт. С разрешения Кэт Слуцкой
Глава 7. ХарвиСмерть смотрела ему в глаза, а он смотрел на нее
За знаком знак чертит бессмертный Рок
Перстом своим. И ни одну из строк
Не умолишь его ты зачеркнуть,
Не смоет буквы слез твоих поток.
Харви умер 19 мая 2002 года в 15:20. Причиной смерти стала фолликулярная лимфома / хронический лимфоцитарный лейкоз. Смерть подбиралась к нему и раньше: в тридцать четыре года у него нашли рак в первый раз. Многие годы он жил под страхом рецидива, а когда преодолел его, смерть замаячила снова. Оба раза Харви встретил болезнь отважно и оставался поразительно спокойным и умиротворенным даже на смертном одре.
Его сердили всяческие “святоши”, которые постоянно приходили к нему во время частых госпитализаций, особенно в последние полтора года, поскольку мечты о загробной жизни не приносили ему никакого утешения. Я видела, как он колебался, только однажды.
В 1996 году у нашей дочери Шехерезады, которой было два с половиной, поднялась высокая температура и произошел тяжелый астматический приступ. Харви не мог скрыть страха за нее. Мы несколько часов по очереди сидели у нее в палате, держали на руках и укачивали ее крошечное тельце, подсоединенное к ингалятору, и наконец она задремала. Харви попросил меня выйти с ним. Стояла жаркая, душная чикагская ночь, и в тишине он с мукой в голосе произнес:
– Если с ней что-то случится, я покончу с собой. Если есть хоть малейшая вероятность, что эти религиозные фанатики правы и есть жизнь после смерти, я не хочу, чтобы наша малышка была там одна.
Когда же речь шла о нем самом, Харви знал истинное положение дел и принимал его. Это мне иногда становилось тяжко из-за невыносимых мучений, которые приносила ему болезнь, а он оставался спокойным и собранным.
– Я просто вытянул плохую карту, Аз. Ни малейшего повода расстраиваться. – Он принимал свое человеческое состояние с почти нечеловеческой стойкостью духа. – Нас всех так или иначе испытывают. Просто не так, как нам хочется, и не тогда, когда мы думаем.
Уильям Батлер Йейтс писал: “Ум человеческий обязан выбирать, что совершенствовать – работу или жизнь”. Харви повезло: вопрос “или-или” для него не стоял. У него работа была жизнью, а жизнь – работой. Они были неотделимы. Как-то раз, уже ближе к концу, когда я попросила его меньше работать и, возможно, заняться чем-то, на что раньше не хватало времени, он ответил, что такой поступок стал бы глумлением надо всем, что было для него важно и чем он занимался до этого. Работа была для него главной страстью помимо семьи. За три дня до смерти Харви у нас дома прошло рабочее совещание по делам лаборатории, присутствовало больше двадцати человек, и он с типичным для него мальчишеским энтузиазмом разобрал, как идет научный проект у каждого. Он ясно понимал, что конец близок, но надеялся, что строгие научные исследования обеспечат лучшее будущее для других несчастных жертв рака.