Самарин заметил, что входят в здание люди больше штатские. Это — хорошо.
В вестибюле у начала лестницы стоял столик, за которым сидел мужчина в непонятном кителе темно-серого цвета. Самарин решительной походкой приблизился к нему и спросил небрежно:
— Где регистрация приезжих из Германии?
— Второй этаж, комната восемь, — последовал ответ и приглашающий жест подняться по лестнице.
По коридору на втором этаже сновали чиновники с папками в руках. Они на него не обращали внимания.
Вот и дверь с табличкой: «8». Что там, за ней?
Комната большая. Четыре стола. За тремя сидели мужчины, и за одним — женщина.
Самарин подошел к ней:
— Здравствуйте. Мне нужно зарегистрироваться. Я приехал из Германии. Коммерсант.
Она глянула на него безо всякого любопытства и, ничего не говоря, протянула руку.
— Что вам нужно? — спросил Самарин,
— Разрешение на въезд в Остланд.
— Наконец-то! — улыбнулся Самарин. — На получение этого разрешения у меня ушла целая неделя, а до сих пор никто его не спросил. Пожалуйста.
Женщина бегло посмотрела документ, перевернув, положила его на стол, и ее рука протянулась к карусельке со штампами.
— Вы сколько здесь пробудете?
— Как пойдут дела.
— Я поставлю срок десять дней.
— А если я не успею?
— Придете к нам опять.
— Тогда все в порядке.
Самарин получил свой документ, тоже теперь украшенный современным немецким штампом, и спросил:
— Вы не можете рекомендовать мне отель?
— Отели переполнены, — ответила женщина. — Вы легко наймете комнату по объявлениям на окнах.
— Но меня пугали, что русские расплодили, здесь клопов, а я их ужасно боюсь.
Женщина рассмеялась. Мужчина, сидевший у окна, спросил:
— Я что-то не понял, кого вы боитесь — русских или клопов?
— Клопов, конечно, — ответил Самарин, и все в комнате засмеялись.
— До свидания. — Самарин уже сделал шаг от стола, но его остановила женщина:
— Минуточку. А как вы собираетесь питаться?
— А что, здесь и поесть негде? — притворно испугался Самарин.
— Вы свои карточки на продовольствие, уезжая, сдали?
— А как же? Без этого же не дают разрешения на въезд сюда.
— Тогда можете кушать в любом ресторане, но нужно предъявлять талоны о сдаче карточек.
— Все ясно. Спасибо. Еще раз до свидания.
Самарин вышел из здания, прошел в парк напротив и сел на скамейку.
Все шло без задоринки, но почему-то радости Самарин не испытывал. Наверное, сказывалось напряжение, в каком он находился все это время. И он вспомнил выражение Ивана Николаевича: «Опасный комплекс одиночества во враждебной среде». Это когда разведчик даже в полосу удач вдруг начинает ощущать свое одиночество, которое может породить в нем озлобление на окружающую его враждебную среду. Это ощущение одиночества, говорил Иван Николаевич, происходит оттого, что цепь действий разведчика непрерывна: миновало одно звено этой цепи, и уже надвинулось следующее. А в каждом звене — своя опасность, свой риск. И перед каждым звеном ты один все должен обдумывать и решать. А в каждом твоем решении твоя жизнь. Прошел одно звено — все в порядке, прошел второе — все в порядке, третье... но только ты знаешь, чего стоит это «все в порядке». Но ты же человек, и поэтому, удачно пройдя через несколько опасных испытаний, тебе вдруг захочется остановиться. Появляется даже что-то похожее на обиду, что ты должен в одиночку изо дня в день, из часа в час, рисковать, рисковать, и этому нет конца. И тут ты решаешь с новыми; звеньями не спешить, решаешь только потому, что просто устал рисковать. Но разведчик, ведущий операцию, как правило, себе не принадлежит, на него возложено дело государственной важности, перед которым его личная судьба — пылинка. Но одновременно как же он велик, этот разведчик, если Родина избрала его для выполнения такого важнейшего поручения! Эти два самоощущения не должны исключать друг друга или вступать в противоречие. И вот почему ты можешь отдохнуть, но только когда видишь, что твоя усталость может привести к ошибке, а то и к провалу дела. Ты можешь отложить или даже отменить какой-то свой шаг, но только когда уверен, что это может оказаться шагом к беде.
И еще Иван Николаевич говорил: «Для разведчика нет ничего опаснее поспешности. Особенно во время внедрения. Как только он начинает искусственно подталкивать это дело, он неминуемо вызывает к себе внимание среды, в которую внедряется. Камень можно бросить в воду шумно, а можно и тихо опустить его на дно. В это время каждый свой шаг вперед разведчик должен проверять единственной мерой — естественностью поведения по легенде. Как ошибка — так круги по воде. Талант разведчика — в его умении в пределах этой естественности поведения всегда находить наиболее результативный новый ход вперед».
Сидя на скамейке в парке против гебитскомиссариата, Самарин вспомнил эти наставления Ивана Николаевича и почувствовал себя как-то неловко, словно рядом с ним сейчас сидел его наставник.
«Нет, нет, Иван Николаевич, я каникул себе не устраиваю! Но вы поймите меня, ведь для меня все это — в первый раз. И это еще только начало...»
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Какое-то подразделение армейского интендантства, ведавшее продовольственными делами, занимало только первый этаж здания. Когда Самарин вошел туда, подумал, что попал в обеденный перерыв: в коридоре никаких признаков жизни. Приоткрыл одну дверь — пустые столы и никого. Приоткрыл другую — то же самое. Приоткрыл третью и увидел высокого военного, стоявшего к нему спиной перед раскрытым окном, за которым шумела улица.
— Можно?
Военный вздрогнул, резко обернулся и, видимо, страшно удивился штатскому гостю:
— Да...
— Меня направили сюда из гебитскомиссариата.
— Проходите, садитесь, — сказал офицер и тоже сел за стол. — Что у вас?
— Я представляю гамбургскую торговую фирму «Раух и сын». Я и есть сын. У себя на родине мы занимаемся оптовой продажей кожи интендантству. Отец послал меня выяснить здесь возможность оптовых закупок кожи.
— Возможность есть, нет кожи, — улыбнулся офицер. — Тут поработали русские. А теперь и мы год не спали.
— Так я и знал! — сокрушенно произнес Самарин. — Я говорил отцу: откуда быть коже, если там идет война? А он заладил одно: фюрер завоевал нам эти земли не для престижа, а во имя благополучия немцев.
— Ну что же! Видимо, это тот случай, когда и вы правы и ваш отец тоже. Сейчас, когда идет война, здешним крестьянам не до разведения скота. Но когда война кончится, все эти места будут работать на нас. — Немец сказал это вроде и серьезно, и вместе с тем с еле уловимой иронией.
Самарин внимательно наблюдал за ним. Немцу было лет сорок. Породистый, голубоглазый шатен. Звание — капитан, но знаков интендантской службы не носит — наверное, стесняется своей тыловой должности, и тогда возможно, что он военный не профессиональный, а призван из резерва. Об этом говорили и его белые холеные руки. Узнать бы, что он делал, находясь в резерве!
— А мясо на местном рынке бывает? — опросил Самарин.
— Редко и плохое. Но любой рижанин с деньгами ест мясо высшего сорта, ему везут его из деревни собственные поставщики. С этим «черным рынком» мы пытаемся вести борьбу.
— В общем, ясно, я приехал зря, — вздохнул Самарин, хотя на самом деле радовался, что все идет так, как и ожидалось.
— О каком количестве мяса может идти речь? — вдруг спросил капитан.
— Потребность безгранична, — ответил Самарин и затаил дыхание. В схеме выхода на всякое гитлеровское начальство главный расчет был на прославленное его корыстолюбие.
— Хорошо, что ваша фирма уже имеет дела с военными организациями, — сказал капитан;
— А разве это что-нибудь меняет?
— Меняет. И даже очень, — ответил капитан, и в глазах у него блеснуло непонятное оживление. Самарин ждал объяснения, но услышал неожиданный, но все сказавший ему вопрос капитана: — Вы обедали?
— Только собирался.
— Я приглашаю вас. Там мы и поговорим. — В глазах немца, оживление не гасло.
— С удовольствием, но при условии, что счет оплачиваю я...
Немец привел Самарина в подвальный ресторан неподалеку на углу улицы Мельничной и Вальдемарской. О существовании здесь ресторана под названием «Фокстротдилле» Самарин знал, но сейчас этого названия у ресторана уже не было.
Здесь капитана знали, и им сразу предоставили отдельный кабинет. Немец заказал обильный обед с вином.
— Между прочим, до того как надеть этот мундир, — начал рассказывать немец, — я тоже имел отношение к коммерции. Работал чиновником в лейпцигском промышленном рейхсбанке. Но в тридцать девятом пришлось надеть мундир и отправиться в Польшу. При этом мне страшно не повезло. Другим достались Варшава или Краков, а я попал в ужасающую дыру, где население гордилось только тем, что в их местах брала свое начало река Висла. Там не было даже красивых полек. — Капитан засмеялся.
— Зато вам повезло теперь... Рига вполне европейский город.
Немец промолчал. В это время кельнер принес им жаркое. Когда он ушел, немец, вогнав вилку в сочащийся кровью кусок мяса и смеясь, сказал:
— Ну вот вам и отличное мясо!
— Беру, но этого мне мало! — тоже рассмеялся Самарин.
— Много есть мяса, говорят, вредно, — покачал головой немец и серьезно добавил: — А не очень много достать можно.
Самарин смотрел на него вопросительно.
— Но при условии из двух пунктов, — продолжал немец. — Первый пункт — должен быть документ, что ваша фирма снабжает мясом какие-то военные учреждения. Пункт второй — бесплатно помогать я вам не буду. Коммерция так коммерция, со всеми, как говорится, вытекающими из нее... — он улыбнулся, — документами...
Самарин помолчал, подумал и ответил:
— Пункт второй — естественный, и напоминания о нем не требовалось. А вот пункт первый... не знаю... Я должен связаться с отцом... может ли он получить такой документ.
— А тут, может быть, помогу вам я. Возможно, что такой документ вы получите и здесь.