— Эту виллу занимал какой-то красный бонза, и, очевидно, он презирал роскошь. Но так как я здесь только ночую, и то не регулярно, меня это не волнует. Садитесь. — Граве показал Самарину на кресло возле низкого столика и, открыв стоявший тут же холодильник, достал из него какие-то бутылки и тарелку с нарезанным ломтиками лимоном.
— Пьянства, однако, не будет, — сказал он, — тем более что Фольксштайн говорил, у вас неважно с сердцем. Где это вы успели его надорвать?
— Врожденный порок от покойной матери, — ответил Самарин.
Граве тоже сел к столику и наполнил рюмки коньяком.
— Чисто символически, — сказал он и, не прикасаясь к рюмке, без паузы заговорил о деле. — Удалось вам найти здесь что-нибудь стоящее? — спросил он.
— Пока только сущую безделицу, — небрежно ответил Самарин.
— Юргенсон? — мгновенно спросил Граве.
Самарин удивленно уставился на него и молчал.
Граве рассмеялся:
— Маленькая шалость с моей стороны! Я знаю, что вы были дома у этого ювелира... Кстати, вас видели с одним нашим офицером. Это ваш знакомый? Вы вели его в отель, как верный и заботливый друг. — Граве снова рассмеялся: — Ну что вы так смотрите на меня? Я же все-таки из гестапо. И если я собираюсь вступить с вами в деловые отношения, я должен знать о вас хоть кое-что. Навел справки даже о вашей фирме. И все это естественно.
Самарин подумал: как хорошо, что он в последние дни изображал попытку связаться с местными коммерсантами.
— На какой вопрос вам отвечать? — спросил он сухо.
— Сначала о нашем офицере.
— Мы вместе с ним ехали сюда из Германии. Словом, случайный попутчик.
— Вы ему о своей идее сказали?
— Нет, конечно.
— Прекрасно. Теперь о том, что вы имеете от Юргенсона?
— Ничего. Он, наверно, до сих пор дрожит, думая, что я из вашего учреждения. С ним невозможно было разговаривать, я все время боялся, что у него выпадет вставная челюсть.
Граве сказал:
— По нашим сведениям, он собирается уехать в Швецию. Там у него брат. Значит, так ничего вы у него и не нашли?
Самарин усмехнулся:
— Раз вы все знаете, приходится сознаться — одну вещицу я у него купил.
Самарин достал из кармана портмоне и вынул из него завернутое в папиросную бумагу золотое колечко с маленьким бриллиантом. Оно было из его московских запасов, и он уже давно таскал его с собой на всякий случай.
Граве внимательно осмотрел колечко и даже поднял его к свету, чтобы увидеть игру камушка. Положив его на стол, оказал:
— Очень милая вещица. Ну и что же вы будете делать с ним?
— Это уже прерогативы отца..
— А он что будет делать? Ну что вы опять так на меня смотрите?
— Вы что же, хотите, чтобы я сделал донос на отца? — изумленно сказал Самарин.
— Послушайте, Раух, так мы не сможем нормально поговорить. Мои вопросы к моей службе не имеют никакого отношения. Не улыбайтесь, пожалуйста, я говорю правду.
Самарин видел, что он злился.
— Может, вы тогда объясните, чем вызваны эти ваши вопросы? Любопытно, какое оправдание вы придумаете?
— Хватит, Раух! — вдруг почти крикнул Граве и тоном пониже добавил: — В конце концов, мы можем...
— Можете, можете, и вот это уже правда, — прервал его Самарин.
Оба помолчали немного, и Граве рассмеялся:
— Отец говорил мне: не женись на баварке — умрешь от ее упрямства. Хорошо, подойдем к стене с другой стороны. Как бы вы реагировали, если бы купить ценности я предложил вам у меня?
Самарин видел, он не шутит.
— Я бы спросил, какие именно, и поинтересовался ценой, — спокойно ответил Самарин.
— Допустим, что вещи и их цена вас устроили?
— Это разговор абстрактный? — помолчав, спросил Самарин.
— Пока да. Но через минуту он может стать конкретным.
Самарин пальцами изобразил перед собой тюремную решетку:
— Вы имеете в виду это?
— Вы просто невыносимы, — вздохнул Граве.
— Отец всю жизнь учит меня осторожности... Но раз разговор пока абстрактный, отвечу: я бы у вас эти вещи купил. Но в случае необходимости оперировать большими суммами я съездил бы домой проконсультироваться с отцом.
— Да оставьте вы в покое вашего отца! Но вот какое обязательное условие — сделка только за иностранную валюту.
— Какую именно? — спокойно спросил Самарин.
— В мире остались две авторитетные валюты: доллар и фунт,
— Кроме нашей еще, конечно, — вскользь обронил Самарин.
— Естественно! — так же вскользь согласился Граве и добавил: — Ну вот, в данный момент мы находимся на рубеже абстракции и конкретности. От вашего ответа зависит, перейдем ли мы этот рубеж.
Помолчав немного, Самарин сказал:
— Извините, но тут уж без отца я ничего решить не могу... не имею права... И это, я надеюсь, вы понимаете.
— Как вы с ним снесетесь? — спросил Граве.
— Во всяком случае, не по телефону или телеграфу.
— Это понятно. Но как же?
— Это все еще абстракция? — улыбнулся Самарин.
— Нет, началось дело, — серьезно ответил Граве.
— У нас с отцом есть договоренность: если у меня здесь возникнет какое-нибудь крупное дело — мы встретимся с ним в Берлине. При необходимости он вместе со мной может приехать сюда.
— Сколько на это потребуется времени?
— А куда вы торопитесь? — спросил Самарин. — Если дело крупное, оно требует обстоятельности, а не спешки. Может, поскольку рубеж мы перешли, вы хотя бы приблизительно скажете о размерах сделки?
— Сделка не маленькая, — повел головой Граве.
— Хотя бы приблизительно!
— Не хочу возвращаться в абстрактность, — улыбнулся Граве, — и торопиться действительно не следует! Давайте завершим этот наш разговор таким образом: подобная сделка в принципе возможна. Да?
— Во всяком случае, в ней нет ничего невозможного, — ответил Самарин. — Нечто подобное наша фирма и в Брюсселе делала.
— Я нашим разговором доволен, — сказал Граве. — Вы что-нибудь сообщите отцу?
— Пока сообщать просто нечего, — пожал плечами Самарин. — Отца может интересовать прежде всего характер и размер сделки,
— Об этом мы будем говорить в следующий раз.
— Когда это будет? Хотя бы примерно! Дела у меня тут идут плохо, а бездельничать не в моем характере и тем более не в отцовском.
— Недели через две, — ответил Граве.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Гроза ворвалась в мучительный сон Самарина...
Он видел то, чего в жизни с ним никогда не было. Будто стоит он посреди необозримой горящей степи, а мимо него, с грохотом, обдавая жаром, проносятся черные танки с белыми крестами на башнях, из которых выглядывают высунувшиеся по пояс и хохочущие танкисты. И где-то поблизости духовой оркестр играет веселый марш. Танки шли лавина за лавиной. Каждая новая лавина, казалось, мчалась прямо на него, вот-вот вдавит его в землю, но в последнее мгновение лавина перед ним размыкалась, и танки мчались дальше. И это продолжалось долго-долго...
Он проснулся, точно вынырнул из-под воды — тяжело дышал открытым ртом.
Откуда эта чертовщина? И вспомнил: вчера он слышал радиорепортаж о немецком наступлении в России — они рвутся к Волге. Было слышно, как ревели и стреляли танки, репортер восторженно описывал горящую степь. И все это сопровождалось маршеобразной музыкой. Черт бы их побрал!
Около полуночи, когда ложился спать, он, погасив свет, раскрыл окно, и в комнату пахнуло предгрозовой духотой. Сейчас гроза буйствовала над городом. Комнату беспрестанно заливало голубым трепещущим светом, и с неба рушилось грозное громыхание, а дождя еще не было. Воздух точно спрессованный — дышать тяжело.
Часы показывали начало третьего.
Вряд ли он заснет еще. Ведь уже наступил день его встречи с радисткой Ирмгардей. Сегодня начнется его совершенно новое самоощущение. Все будет вроде так же, как было вчера, но где-то рядом уже будет радистка, будет связь с Центром, с Иваном Николаевичем, и это не может не изменить восприятие им всего происходящего.
— Я начинал работать, когда радиосвязи у разведчиков не было. Радиотелеграф, передатчики появились позже, и это было поначалу очень сложное, громоздкое и тяжелое на вес хозяйство. Оно могло нормально работать, будучи прочно стационарным. Обычно такой центр связи оборудовался в какой-нибудь нейтральной стране, и через связных он обслуживал нескольких разведчиков. Обычно на связь в обоих направлениях уходило не меньше недели. Сейчас совсем другое дело. Но я хочу сказать тебе кое-что о психологическом аспекте этого вопроса.
Еще до войны руководитель фашистской военной разведки адмирал Канарис пустил в ход такую фразу: «Разведчик без регулярной связи похож на деньги, зарытые в землю. А как известно, деньги, которые не в обращении, ничего не стоят». Канарис любит крылатые фразы. Наверное, эта фраза была ему нужна, чтобы выколотить побольше средств на радиосвязь. И надо признать, их агентура сейчас радиосвязью вооружена хорошо. Первую половину адмиральской фразы можно принять. Да — зарытые в землю деньги. Однако вторая половина фразы абсолютно неверна. Зарытые деньги действительно не в обращении, но объективную ценность они все же имеют. Так же и о разведчике без связи нельзя сказать, что он ничего не стоит. Я бы разведчика без связи сравнил с миной, заложенной под объект и ждущей включения взрывного контакта. Причем мина эта обладает любопытным свойством, чем дольше она лежит под объектом, тем все больше нарастает ее взрывная сила. Но... есть предел, когда взрывная сила перестает нарастать и даже начинает уменьшаться. Предел этот зависит от характера задачи, стоящей перед разведчиком, и фактора времени. Может даже так случиться, что, когда пришла возможность включить взрывной контакт, в самом взрыве уже нет необходимости. Но возможность взрыва могла наступить и вовремя. И тогда разведчик, долгое время бывший, без связи, все равно свое задание выполнит.
Одна из твоих задач — фиксация преступлений оккупантов — как, раз такого характера, когда ты вообще можешь обойтись без радиосвязи. Знай собирай материал и храни его для будущего суда над мерзавцами. Но для работы по изучению обстановки радиосвязь тебе необходима, ибо разные детали обстановки мы должны получать от тебя оперативно. Мы предпримем все, чтобы ты получил связь в назначенный срок.