Пока Граве доставал из холодильника коньяк, наполнял рюмки, Пухлый сказал со скорбным лицом:
— Теперь все понимают, что решение еврейского вопроса — благо для Германии. Но для нас решение этого вопроса — наша ежедневная работа. Кошмарная работа! Уверяю вас, потяжелее, чем на фронте.
— Догадываюсь, — тихо и сочувственно отозвался Самарин.
— Нужны железные нервы и железные силы, — продолжал Пухлый. — И наши люди доказали великую свою преданность фюреру и партии. Выпьем за них с благодарностью,
Самарин только пригубил рюмку. Пухлый посмотрел на него удивленно, потом, видимо, вспомнил:
— Ах, да-да!.. С вашей болезнью шутить нельзя. А мы так просто кровно заинтересованы в вашем здоровье! — рассмеялся он, выпил коньяк единым махом и, поставив рюмку, сказал: — И вот мы решили сделать нашим героям небольшие подарки. Но не за счет Германии. И для этого — наша сделка с вами, Раух...
Вот, оказывается, какое объяснение придумали они своей афере.
— Я рад оказаться полезным вам в этом хорошем деле. И с тем большей радостью я приехал сюда, имея возможность сообщить, что отец сделку решительно одобрил и у него наладилось дело с валютой.
— Вот это уже дело! — воскликнул Пухлый. — За его успех! — Он поднял свою рюмку, за ним — Граве, Самарин к своей только притронулся.
— Более того, — продолжал Самарин. — Отец спрашивает, нельзя ли сделку расширить, причем значительно, до суммы 50 тысяч?
Гестаповцы переглянулись.
— Это следует обдумать, — помолчав, сказал Пухлый. — Но не пора ли завершить то, о чем мы договорились?
— Конечно можно! — с готовностью ответил Самарин. — Остается только одно: отец по-прежнему требует, чтобы я увидел хотя бы образцы товара и убедился, что это действительно золото.
— Граве, покажите образцы! — распорядился Пухлый.
Граве сходил в другую комнату и принес небольшой сверток. Он положил его на стол перед Самариным и развернул. Там было несколько сломанных обручальных колец, два сплющенных корпуса от карманных часов и какая-то коробочка вроде пудреницы, тоже сплющенная, какие-то комочки золота — не зубы ли?..
Самарин стал внимательно рассматривать куски колец.
— Видите? Это проба 96, — сдавленным голосом говорил он. — А на этом... пробы не разобрать.
— В коробочке лежат камни, посмотрите! — несколько нервно сказал Пухлый, все это время не сводящий глаз с Самарина.
Самарин неторопливо раскрыл коробочку — в ней лежали несколько маленьких бриллиантов.
— Это так называемые орнаментальные камни, — сказал Самарин. — Ими украшают броши, браслеты, это фактически не граненые алмазы. — Самарин замолчал, смотря на рассыпанные по столу обломки вещей. На него нахлынуло опасное ощущение, будто он смотрит на останки людей, которых убили эти сидящие рядом с ним палачи. Самарину казалось, что он видит руки, с которых сорваны эти кольца. Та первая его жизнь, которую он оставил за порогом этой виллы, сейчас ворвалась сюда, металась за его спиной, возмущалась, требовала.
— Я не очень компетентен, разница в цене золота той или другой пробы большая? — спросил Пухлый.
— Не очень, — ответил Самарин осевшим голосом. — Кроме того, отец сказал мне, что есть цена на золото европейская, которую выплачивают швейцарские банки, но есть еще и другая цена — американская.
— Разница большая? — поинтересовался Граве.
— Нет.
— Мы согласны на меньшую, — сказал Пухлый.
— Это хорошо, — кивнул Самарин.
— Еще бы! — усмехнулся Пухлый. — Ну а камни по какой цене?
— Тут я просто не знаю, как быть. — Самарин задумался. — Может быть, мне придется воспользоваться консультацией какого-нибудь местного ювелира.
— Нежелательно! — отрезал Пухлый. — Может быть, мы поступим так: вы на каждый камень скажете свою цену, а мы посмотрим.
— Но я-то себя не обижу, — улыбнулся Самарин.
— А тут вам будет самое время вспомнить, что мы с вами товарищи по партии и, обижая нас, вы обидите тех наших товарищей, ради которых мы устраиваем эту сделку.
— Это надо обдумать, — помолчав, сказал Самарин.
— Но недолго, Раух... И давайте наконец закончим нашу первую сделку. И после этого мы начнем переговоры о сделке новой. Договорились? Когда расчет по этой?
— Возможно, даже завтра...
Самарин видел как напряжены оба гестаповца. Сам старался держаться свободно, раскованно, как надлежало коммерсанту, у которого успешно проходит выгодная сделка.
— Вы должны отметить, господа, что я испытывал ваше терпение не так уж долго. Завтра, я думаю, мы все покончим к обоюдному удовольствию. Но как все-таки с расширением нашей сделки? Теперь ведь все будет просто: вы кладете на стол товар определенного веса, я кладу валюту — и мы прощаемся.
Пухлый глянул на Граве и сказал:
— Идею мы одобряем, но теперь время необходимо нам.
— Много?
— Не думаю... не думаю...
— Вам позвонит. Фольксштайн, — добавил Граве.
— Я жду, господа...
В передней квартиры Самарина встретил хозяин Леиньш. После того разговора, когда Самарин припугнул его, он при встречах почтительно здоровался, но уже никогда не затевал никаких разговоров. А тут вдруг спросил:
— Можно к вам на минуточку?
— Заходите. Что у вас? — спросил Самарин, снимая плащ.
Войдя в комнату, Леиньш прикрыл за собой дверь и сказал тихо:
— Услуга за услугу. Вами интересовалось гестапо.
— Во-первых, я вам никаких услуг не оказывал. Во-вторых, гестапо обязано интересоваться всеми, это его обязанность.
— Ну да, ну да, — мелко закивал Леиньш. — Я это хорошо знаю. Но тут они особо интересовались.
— Что значит особо?
— Специально приходил сюда один и спрашивал только о вас, потребовал открыть вашу комнату.
— Ну и что?
— Но я-то о вас сведений в полицию не давал! Почему же он сразу называет вашу фамилию и говорит, что вы живете именно здесь?
— Объясните-ка лучше, почему вас так испугала нормальная работа гестапо? — Самарин в упор, прищурясь, смотрел в глаза Леиньша и видел, как в них отражалась напряженная работа его тупого мозга.
— Я думал... я думал...
— Мне неинтересно, что вы думаете, господин Леиньш. — Самарин отвернулся от него: — Оставьте меня, пожалуйста,
Леиньш попятился из комнаты.
«Все ясно: проверяли Пухлый и Граве. Никто, кроме них, не знал, что я живу в этом доме».
С ночи зарядил сильный обложной дождь. Просыпаясь ночью, Самарин слышал его ровный шум и думал, авось к утру стихнет. Снова засыпал, и ему снилось детство — палатки пионерского лагеря, по которым барабанит дождь.
Не утих дождь и утром.
Когда Самарин вышел на улицу, он увидел стоявшего под деревом Осипова. Он, как всегда, был в штатском, только дождевик на нем был черный, с пелериной на спине, какие носили военные.
— Вам куда? Подвезти? — предложил Осипов.
Как раз в это время подкатила его машина.
Мгновенное раздумье — и ответ:
— Спасибо. Я пойду, помня завет гитлерюгенда, что погода немцу не помеха.
— Вождь вашего гитлерюгенда Ширах в дождь вряд ли ходит! — рассмеялся Осипов, садясь в машину.
Самарин кивнул ему и, подняв воротник плаща, шагнул под дождь, думая, что, отказавшись от приглашения, он поступил правильно: лезть к Осипову напролом нельзя. И без того эта их вторая и уже действительно случайная встреча свое сделала — еще чуть приблизила его к Осипову. Лиха беда — начало.
Самарин шел к Фольксштайну, который его ждал, чтобы снова отвезти к Граве.
Фольксштайн уже ждал в своем «оппеле» у подъезда интендантства. Но на этот раз он отвез Самарина на улицу Рупницибас и высадил у подъезда на вид очень скромного дома.
— Второй этаж, квартира шесть, — сказал Фольксштайн и умчался.
Здесь, по-видимому, жил Пухлый. Самарин до сих пор не знал, кто он. Квартира была громадной и роскошной. Фарфоровая люстра свисала в гостиной над круглым дубовым столом. В другой комнате — стильная мебель из карельской березы. Стеклянные горки с художественным фарфором и дорогим хрусталем. Но было видно, что все это не свезено сюда из разных мест, а давно и со вкусом подбиралось, очевидно, бывшим хозяином квартиры.
Пухлый и Граве провели Самарина в комнату, стены которой были закрыты книжными шкафами и увешаны картинами. Все уселись в кресла. Граве был в форме и, опустившись в низкое кресло, вытянул вперед лакированные сапоги. На Пухлом сегодня была охотничья, что ли, темно-зеленая куртка, бриджи, гетры и ботинки на толстой подошве.
— Что нужно делать? Давайте не затягивать, — холодно попросил Пухлый и, взяв со стола сигару, начал ее неторопливо приготавливать к курению.
Самарин достал из портфеля и положил на стол пачку долларов.
— Здесь пять тысяч, — сказал он спокойно. — Вторую половину я вручу вам максимум через две недели. Ее привезет мне отец, или мне придется съездить за ней в Гамбург. — И не давая им опомниться, продолжал: — Товар по вашему усмотрению: или вы сейчас, отдаете мне половину, или все, когда я вручу вам остальную сумму. Фирма не имеет права не доверять вам. Тем более мы верим, что наша сделка этим не ограничится. Как вы решаете?
Наступило долгое молчание.
— Я думаю, — заговорил наконец Пухлый, — лучше полный обмен произвести, когда у вас будет вторая половина суммы.
— Как хотите, — легко отозвался Самарин и, кивнув на доллары, сказал: — Это я могу оставить у вас, дайте только расписку — это элементарно.
Снова долгое молчание. Затем Пухлый подвинул к себе лежавший на столе большой блокнот, вырвал из него лист и размашисто написал расписку, сказав:
— Пишу, не пересчитывая деньги.
Самарин прочитал расписку, обратил внимание, что подпись неразборчивая, но спокойно сложил ее вчетверо и спрятал в бумажник.
— Я оставляю вам солидный задаток, — сказал Самарин с улыбкой, — и делаю это во имя расширения нашего дела. Не так ли?
Пухлый чуть шевельнулся в кресле:
— Так или иначе, за эти деньги вы можете быть спокойны.