Расставаясь, они условились, что завтра вечером Самарин позвонит ему, чтобы узнать, получил ли он отпуск, и, если получил, зайдет помочь упаковаться.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Прошла неделя. Осипов не давал о себе знать. Самарин находился в крайнем напряжении. Хорошо еще, что с коммерческими делами его стало полегче. Магоне остался с ним. Он только завел бухгалтерскую книгу и записал в нее все сделки, потребовав, чтобы Самарин каждую сделку подтвердил своей подписью. Но, слава богу, былой активности Магоне уже не проявлял, и Самарин мог спокойнее заниматься разработкой главной своей операции.
Решение атаковать Осипова принято. Но нужно тщательно обдумать каждую минуту атаки. Цель атаки — заставить Осипова работать по заданиям советской разведки. А если он не согласится? Это ведь не тот случай, когда можно будет сказать: «Не хотите? Жаль... До свидания». Если он откажется, Самарин видит пока только один исход — устранение Осипова. Потом надо уходить... Но сейчас думать об этом Самарин не хочет.
План атаки уже выстроился, все повороты разговора логически связаны. Разговор должен быть так построен, чтобы Осипову предоставлялась самая минимальная возможность влиять на него и тем более круто изменять его направление. Но Самарин знал, что вся его предусмотрительность на этот счет умозрительна и что в ходе разговора могут возникнуть совершенно неожиданные сюрпризы. Как их предугадать? И разве можно предусмотреть?..
Днем Самарин снес Рудзиту на рынок свое донесение в Центр.
«Принял решение в ближайшие дни провести решающий разговор с Осиповым. Ваши советы учел, но, взвесив все, пришел к выводу, что затягивать предварительную работу нецелесообразно.
Возле Рудзита никого не было. От жаркого солнца он запрятался в тень и смотрел оттуда на Самарина весело блестевшими глазами: Самарин бросил ему в кружку бумажный комочек.
— Слышали? Опять им по хребту дали, — тихо сказал Рудзит.
Заросшее лицо его светилось от радости.
— Они сообщили? — спросил Самарин.
— Они тоже... и, как всегда, «с тяжелыми боями отошли на новые рубежи». А я слышал Москву — полный разгром на Курской дуге. Салют был.
— Спасибо за хорошую новость.
Уходя с рынка, Самарин думал только о том, что новость эта ему на руку — еще один удар по нервам Осипова.
А сейчас — к Килингеру.
Профессор получил недельный отпуск и сегодня уезжает в Берлин. Вчера вечером Самарин помог ему упаковать вещи и книги. Кое-что он оставлял здесь, чтобы не подумали, что он уезжает совсем.
Самарину что-то было грустно — не говоря о том, что профессор помог ему в трудную минуту, он стал для него человеком, возле которого можно было немного расслабиться и уж во всяком случае не ждать от него прямой опасности. Килингер был с ним довольно откровенным, а это давало возможность знать, что думают такие, как он, немцы.
Килингер сам открыл дверь.
— Все еще не верю, что еду, — говорил он в тревожном возбуждении и поминутно глядя на часы. — Поверю только в поезде... или нет, тогда, когда сойду на перрон в Берлине. — Он удивленно посмотрел на Самарина: — Правда, какое странное время всеобщей неуверенности в том, что может произойти. Человек не может твердо решить, что он будет делать завтра, потому что это завтра может попросту не наступить. Бомба — и никаких завтра... А это может случиться и когда я буду уже в пути.
— И даже когда выйдете на берлинский перрон, — добавил, смеясь, Самарин. — Так нельзя жить, профессор, вам придется лечить самого себя.
— А что? Неврастения уже есть, — серьезно сказал Килингер. Только сейчас Самарин заметил, как изменилось его лицо — похудело, обострилось, под глазами темные круги. — Сегодня я первый раз прибег к снотворному. До трех часов ночи лежал с открытыми глазами. — Он посмотрел на часы: — Что-то нет машины. Если через десять минут не будет, придется добираться до вокзала самим. — Он показал на два своих чемодана и сверток книг: — Но как добираться?
— Я помогу, профессор. И у вас есть ординарец.
— Он ушел выяснять, что ему делать, пока меня не будет.
— Кто обещал машину?
— Да абвер мой, кто же еще?
— Эти подвести не должны.
За окном — протяжный гудок автомобиля. Самарин рассмеялся:
— Видите? Одевайтесь. Я позову шофера помочь перенести вещи.
Проводником вагона для офицеров был старослужащий солдат, который долго не хотел впускать штатского и чуть не на свет просматривал служебный литер Килингера. Подойдя к нему, Самарин шепнул:
— Что вы делаете? Это полковник Килингер.
В следующее мгновение проводник сам тащил в вагон вещи профессора, сам укладывал их на верхние полки и заверил, что в это купе он больше никого не посадит. Впрочем, во всем вагоне оказалось еще только два пассажира — подвыпившие молоденькие летчики, и уже перед самым отходом поезда появился третий — полковник со знаками различия военно-строительной организации Тодта.
Килингер и Самарин начали прощаться.
— Не задерживайтесь здесь и вы, — торопливо говорил профессор. — Избегайте нервных ситуаций. Дома вам будет лучше. И надо, Раух, лечиться. В Берлине, пожалуйста, без всякого стеснения — ко мне. Адрес вы знаете. Спасибо вам за все.
— Вам спасибо, профессор... Вам... Передайте сердечный привет жене, извинитесь за ту мою ложь.
И вдруг Килингер неловко обнял его за плечи:
— Я хочу вам добра, Раух, только добра. Вы славный молодой человек. Берегите себя.
— Прошу в вагон, господин полковник! — пригласил проводник и протянул руку, помогая Килингеру подняться по лесенке.
Поезд медленно отошел от перрона и вскоре скрылся за поворотом. В этот момент Самарин увидел двух гестаповцев — они стояли в нескольких шагах и смотрели на него. Самарин мимолетно глянул на них и пошел по перрону к выходу. Неудержимо тянуло оглянуться назад. Нельзя! Только перед входом в здание вокзала он остановился у киоска, купил немецкую газету и в это время боковым зрением увидел гестаповцев — они стояли там же, и он их явно не интересовал.
И вдруг Самарин увидел ординарца профессора, сломя голову выбегавшего на перрон. Он его окликнул. Солдат остановился, бросился к нему, но тут же передумал и побежал по перрону, туда, где поезда уже не было. Самарин пошел вслед за ним, предчувствуя какую-то беду.
Возвращавшийся навстречу Самарину солдат остановился перед ним и молча протянул бланк телеграммы из Берлина:
«Ночь на 23 июля твоя жена стала жертвой налета вражеской авиации. Прими мое сердечное соболезнование и сочувствие, постарайся слить свое личное горе с великим горем нации. Телеграфируй приезд на похороны, позвони мне ночью. Твой Фридрих».
— Телеграмма пришла только что... — все еще задыхаясь, с трудом выговорил солдат. — Я бежал всю дорогу. Пожалуйста, подтвердите.
Самарин кивнул. Он думал о профессоре.
— Что же теперь будет? — тихо спросил солдат.
— С кем? — механически спросил Самарин.
— Со мной, — еще тише ответил солдат.
Самарин удивленно смотрел в его белесые глаза: «Господи, где же твоя хотя бы немецкая сентиментальность?» И, возвращая телеграмму, жестко ответил:
— Без дела не останешься, войны хватит на всех.
Самарин пошел к вокзалу. За ним плелся ординарец. «Пожалуй, и хорошо, что он опоздал, — думал Самарин. — А то для Килингера весь путь к мертвой жене стал бы страшной казнью. Мужайтесь, дорогой профессор. И постарайтесь правильно понять и эту жертву Гитлера.»
Дома Самарина ждало письмо из Берлина от Вальрозе — второе за последнее время. В первом он сообщал, что приступил к работе на новой службе, работа интересная, но совершенно нет свободного времени. И ни слова по поводу обещания его отца помочь Самарину перебраться в Берлин.
Это второе письмо умещалось на листке из блокнота:
«Дорогой друг Вальтер! Пишу на службе и дрожу, как бы не нагрянуло начальство. Отец сказал, чтобы я написал тебе: место для тебя есть. Напиши, когда ты можешь приехать. На первое время остановишься у нас, потом вместе подыщем комнату в хорошей семье и в надежном доме. У нас все хорошо, только часто не спим по ночам. Но ничего, мы им готовим такой подарок, что они взвоют. Приезжай поскорее. Крепко жму руку.»
«Ну что ж, спасибо за весточку. Насчет таинственного подарка — надоело. И побольше вам там бессонных ночей! Что же касается моего приезда к вам, то все может случиться на этом свете», — подумал Самарин.
Это «все может случиться» мгновенно возвращает его к Осипову. Да, все может случиться после того мгновения, когда Осипов узнает, с кем имеет дело. Это произойдет после того, как Самарин по-русски произнесет фразу: «Не лучше ли нам перейти на наш родной русский язык?»
Что же будет потом? Пора продумать и это...
«Осипов решит взять меня живьем. Ну как же, им пойман советский разведчик! Подвиг! Орден! Во время разговора надо быть от него подальше. Ну а если схватка все же произойдет, тут уж кто кого... Но надо, конечно, чтобы я — его.
Но пожалуй, так поступить Осипов не сможет. После того, что он говорил, вряд ли у него может быть стремление таким способом выслужиться перед немцами. Но допустим, что он меня схватил. Первый же вопрос к нему: как советский разведчик оказался у него дома? Тут он может придумать версию про то, что он уже давно наколол меня. Но я-то или молчу, или все отрицаю — коммерсант, и все. Но у Осипова могут спросить: почему советский разведчик вышел именно на него? Так или иначе, начнется расследование, а оно будет нелегким. Да и пойдут ли немцы на него? До того ли им сейчас? Просто пустят меня в расход, но награды Осипову повиснут в воздухе.
Но может, он решит тут же меня прикончить? Тогда все решат секунды, но я к этой схватке буду готов больше, чем он.
Но он может поступить и совсем иначе. Скажет: нет, работать на вас не буду, но из личных симпатий даю вам минуту, чтобы исчезнуть. Убирайтесь! Такое решение ситуации на н