26 и 27 сентября разгорелись исключительные по своему ожесточению бои корпуса с кавалерией в районе Котовка, Березняги и пехотой противника севернее Казанской. Конница белых, выбитая 4-й кавалерийской дивизией из Ново-Троицкого, Старой Криуши, а 6-й дивизией из Красноселовки и Петропавловки, бросилась к переправе через Дон у Подколодновки. Но переправа уже была захвачена передовыми частями 6-й кавалерийской дивизии, наносившей удар во фланг и тыл противнику с юго-запада. Белоказаки начали беспорядочный отход к станице Казанской. Но если конница противника в панике металась из стороны в сторону, то белогвардейская пехота оказала отчаянное сопротивление. Офицерская бригада Арбузова залегла по высотам севернее станицы Казанской и открыла ураганный огонь по атакующим полкам нашей 4-й кавалерийской дивизии. Начался жаркий бой. Офицеры дрались яростно и в плен не сдавались. Раненые либо кончали жизнь самоубийством, либо пристреливались оставшимися в живых. Особо упорно оборонялись офицеры, сбившиеся у штаба бригады, вокруг черных знамен с двухглавыми орлами. Командир 22-го кавалерийского полка Федор Максимович Морозов с небольшой группой храбрецов бросился в самую гущу офицеров, оборонявших штаб бригады. Под Морозовым убили коня, сам он был дважды ранен, но это не остановило храброго командира. С шашкой в одной руке и с револьвером в другой он, пробиваясь вперед, уничтожил одиннадцать белогвардейцев, в числе их генерала Арбузова.
Страшную картину представляла местность, где происходил этот жестокий бой: повсюду на изрытых, почерневших холмах лежали обезображенные шашечными ударами трупы людей и лошадей, повсюду были разбросаны винтовки и пулеметы.
Проезжая по полю только что закончившегося боя, я увидел Дундича. В этом бою под ним был убит конь, а сам он зарубил семь офицеров. Теперь, раненный, он сидел на земле — отдыхал. Вид у него был измученный, но голубые глаза его светились торжеством победы.
4-я дивизия вырубила в этом бою почти всю офицерскую бригаду белых. После этого Конный корпус устремился к станице Казанской, куда отступали казачьи части противника. Под напором нашей кавалерии казаки бросились к временному мосту, мост не выдержал тяжести сгрудившейся на нем конницы и рухнул. Много белоказаков утонуло, немало их погибло на воде от огня наших пулеметов, а сбившиеся у моста в беспорядочную толпу были захвачены в плен.
Таков был конец группы генерала Савельева. На поле сражения противник оставил больше полутора тысяч убитых, восемьсот белогвардейцев были взяты в плен. Захвачено три легких орудия, свыше тридцати пулеметов, до семисот снарядов и до двух тысяч подвод, груженных преимущественно хлебом.
Кроме того, были освобождены из плена бойцы 56-й стрелковой дивизии.
6
После разгрома группы Савельева в районе Калача и Казанской создавалась реальная возможность для ликвидации противника перед всем фронтом 9-й армии и удара Конным корпусом на Миллерово в духе плана рейдовой операции, задуманной мной еще в период действий корпуса в районе Усть-Медведицкой.
Свои соображения о плане дальнейших действий и о результатах боев за последние дни я решил доложить командующему Особой группы войск Шорину и с этой целью отправился 27 сентября в Калач, где находился штаб нашего корпуса. Без особого труда соединившись с Шориным по аппарату «Морзе», я доложил ему о разгроме группы генерала Савельева и восстановлении положения на участке 56-й стрелковой дивизии — в стыке 8-й и 9-й армий.
Но, к моему удивлению, успешные действия корпуса, начатые по нашей инициативе, не порадовали командующего. Шорин почему-то отнесся к моему сообщению так, будто разгром группы Савельева не улучшал обстановки в стыке наших армий и особенно положение правого фланга 9-й армии, хотя это было очевидным. Даже нагни враги говорили потом, что разгром группы генерала Савельева вынудил их отвести за Дон 2-й Донской корпус, действовавший против 9-й армии. А когда я предложил нанести корпусом удар по противнику от станицы Казанской вдоль Дона перед фронтом 9-й армии, а затем разрешить нам рейд на Миллерово, командующий ответил, не задумываясь:
— Это нецелесообразно.
— Как это нецелесообразно? — горячо возразил я. — Эти действия обязательно приведут к полной ликвидации противника перед фронтом 9-й армии. Противнику даже отступать будет некуда. Казанская в наших руках. А от этой станицы до устья Медведицы переправ и бродов на Дону нет. После ликвидации противника 9-я армия выйдет на Дон, а корпусу может быть поставлена новая задача.
— Не годится, — коротко повторил Шорин и приказал двигать корпус в район Бутурлиновки для действий против Мамонтова, то есть выполнять ранее поставленную ему задачу.
Утром следующего дня в соответствии с письменной директивой, которой Шорин подтвердил свое распоряжение, корпусу был отдан приказ оставить станицу Казанскую и начать марш на Бутурлиновку.
Во время марша корпуса на Бутурлиновку нам стало известно, что Мамонтов, переправившись через Дон в районе Сторожево, начал новый рейд по тылам нашей 8-й армии и занял станцию Таловую. Я отдал уже приказ двигаться на Таловую и вдруг получил новую директиву командующего от 30 сентября. Этой директивой Шорин приказывал корпусу вернуться назад в Казанскую и нанести удар по противнику перед фронтом 9-й армии вдоль Дона на станицу Вешенскую, то есть то, что я предлагал несколько дней назад и что было отвергнуто им, Шориным.
Нельзя было не удивиться такой непоследовательности командующего. Я опять связался с Реввоенсоветом Особой группы войск, сообщил, что корпус двигается для действий против Мамонтова и что возвращение его считаю нецелесообразным. Однако Шорин категорически потребовал выполнять его приказ и при этом заявил, что с моим мнением он считаться не может.
Я ответил, что план удара корпуса на Вешенскую вдоль Дона был предложен мною, когда корпус находился на Дону в районе станицы Казанской. Тогда этого удара требовали обстановка и выгодное расположение корпуса. Теперь же, когда Мамонтов угрожает глубоким тылам 8-й армии и всему Южному фронту, удар корпуса на Вешенскую будет бессмысленным и даже граничащим с предательством, а поэтому корпус выполнять его не станет, а будет продолжать движение на Мамонтова.
Услышав такой ответ, Шорин не стал со мной больше разговаривать. Вместо него к аппарату подошел член Реввоенсовета Особой группы войск Смилга. Он сказал, чтобы я передал привет доблестным бойцам Конного корпуса и выполнял приказ командующего.
Я поблагодарил Смилгу и ответил, что привет бойцам передам, но корпус не будет возвращаться в Казанскую, а пойдет на Таловую, против Мамонтова, как это ему приказано.
Мне очевидно было, что в данном случае Шорин руководствовался не общими интересами борьбы с наиболее опасным врагом, каким в сложившейся обстановке был Мамонтов, а местническими интересами непосредственно подчиненной ему 9-й армии. Кроме того, отдавая Конному корпусу приказ наступать на Вешенскую, Шорин, видимо, рассчитывал этим в случае надобности показать, что мое предложение — нанести удар на Вешенскую — он принял, но что я сам же от него отказался и самовольно двинул корпус на Таловую.
В дальнейшем ход событий показал, что я был прав в своем понимании действий Шорина. В записке по прямому проводу члену Реввоенсовета Юго-Восточного фронта от 4 октября 1919 года В.И. Ленин писал:
«Шорин жульничает, сберегая Буденного только для себя и вообще не проявляя никакой энергии для помощи войскам Юж-фронта. Вы будете целиком ответственны за устранение этого безобразия, равносильного предательству. Телеграфируйте подробно, какие реальные меры серьезной помощи и серьезного контроля за выполнением ее и с каким успехом применяете»[9].
2 октября была получена директива штаба Шорина, в которой он, несмотря на то, что движение корпуса навстречу Мамонтову шло вразрез с его намерением использовать корпус для удара на Вешенскую, вынужден был все-таки санкционировать мое решение. Однако и здесь, вместо постановки корпусу конкретной задачи на разгром Мамонтова, Шорин подчинил корпус командующему 9-й армии, поставив ему задачу с узкой целью — не допустить распространения Мамонтова в восточном и юго-восточном направлениях.
Эта директива Шорина была последней для нас, так как вскоре в целях более разумного использования Конного корпуса в соответствии с указанием В.И. Ленина корпус был изъят из подчинения командующего Особой группой войск и передан в непосредственное подчинение Южного фронта.
Продолжая движение, корпус 3 октября сосредоточился в Воробьевке. Сюда к нам прибыл Е.А. Щаденко, которого я знал еще с 1914 года. Когда в Армавире драгуны запасного кавалерийского дивизиона разгромили тюрьму, в числе заключенных в ней был и Щаденко, встречался я с Щаденко и в 1918 году, во время обороны Царицына — он тогда занимал должность начальника Упраформа 10-й Красной армии. Щаденко привез мне в Воробьевку письмо от И.В. Сталина.
Сталин писал, что Центральный Комитет партии делает все необходимое, чтобы остановить продвижение армии Деникина к Москве, а затем перейти в контрнаступление. Положение, подчеркивал Сталин, остается напряженным. В частности, он писал о большом вреде, который приносит корпус Мамонтова, и указывал на необходимость чрезвычайных мер для разгрома его.
Из письма Сталина видно было, что он возлагает надежды на Конный корпус как на силу, способную разгромить корпус Мамонтова.
«Только бы уцепиться, — думал я, — за этого ставшего популярным в стане белогвардейцев тылового разбойника, и он получит расплату за все свои злодеяния».
В конце письма Иосиф Виссарионович передал привет личному составу кавалерийских дивизий и просил сообщить, что нужно для того, чтобы еще выше поднять боеспособность корпуса.
Щаденко ознакомил меня также с содержанием Циркулярного письма ЦК РКП(б) от 20 сентября 1919 года, в котором говорилось:
«Товарищи, положение на фронтах, особенно на Южном фронте, заставляет ЦК РКП вновь обратиться к вам с призывом удвоить, утроить, удесятерить энергию партийных организаций в деле военной обороны Советской России. Наступление Деникина с юга начинает грозить жизненным центрам Советской Республики так же, как весной подобную же угрозу несли с востока банды Колчака.