Группа стоявших рядом командиров настороженно следила за приближавшимися офицерами.
— А ничего ребята, — сказал Буденный. — Видно, их основательно жучили… Карпенко, будешь брать?
— На хрена мне нужны эти фендрики! — отмахнулся тот. — Ворон пугать? Не то старые офицеры, не то черт-те что! Они же в первом бою убегут. «Мама!» — закричат.
— И ты не будешь брать? — с улыбкой спросил Буденный Баранникова.
— Прошу ослобонить, товарищ командарм. С ними, с корнетами, только наплачешься.
Офицеры перешли на четкий строевой: щелкнули каблуки, звякнули шпоры.
— Товарищ командующий, выпускники Петроградских кавалерийских курсов красных командиров прибыли в ваше распоряжение.
— Так вы, стало быть, питерские? — пряча усмешку в усы и явно любуясь молодыми командирами, спросил Буденный. — Значица, к нам. Ну, в час добрый… Правду сказать, наша братва не дюже привечает вашего брата.
Командиры стояли не дрогнув. Только султаны киверов колыхались на ветру.
— Обижаются, — сказал Буденный, — своего разве мало народу.
Офицеры, совсем мальчишки, стояли с застывшими бледными лицами.
— Да ведь всяко бывает, — уже добрее продолжал Буденный. — Народ вы молодой, необстрелянный. А вдруг сдрейфите с непривычки? А у нас на этот счет строго. В бою были?
— Так точно, — сглотнув от волнения, четко ответил стоящий справа. — Юденича били!
— Хорошо! — сказал Буденный. — Ну, а командовать приходилось?
— Были старшими курсантами. Командовали строевыми взводами. Я взводом разведки, — вновь доложил самый молоденький на вид.
— Вот это добре.
Тогда вперед выступил Карпенко.
— Товарищ командарм, выделите мне двоих.
— И мне, пожалуй, одного… — сказал Баранников. — У меня пехотный взвод без командира. Только вот форма… Как бы насмешки от бойцов не вышло…
— Форма гвардейских гусар. Парадная. Выдана приказом петроградскому гарнизону. Другой на складах не оказалось, — четко ответил молодой командир и, покраснев, добавил: — Лермонтов в такой ходил…
— Ну, если Лермонтов… — сказал Буденный. — Тогда принимайте пехотные взводы. Утром выступаем…
— Только мы в пехоту не пойдем! — твердо заявил молодой командир.
— Что за разговоры? — нахмурился Буденный.
Молодой командир побледнел от волнения.
— Виноват, — сказал он. — Только мы просились в Конную Армию. Дайте нам коней.
— У меня коней нет, — сказал Буденный. — Разве что своего отдать?
— Они с ним и втроем не управятся, — сказал Баранников и засмеялся.
— Зачем вашего, дайте свободных…
— Свободные все под белыми ходят, — ответил командарм. — В завтрашнем бою и попроси у них. Может, кто и отдаст.
Взвод разведки спешился и стоял в строю. Усталые бойцы слушали инструкцию командира.
— Правое плечо вперед, — скомандовал им Буденный. — Прямо, марш! — И распахнул двери.
Оторопевшие бойцы заполнили предбанник.
— Раздеться! — приказал Буденный.
Но бойцы робко стояли по стенкам, боясь пыльными сапогами ступить на роскошные ковры.
— Как в цирке, — сказал взводный Новиков.
— Молчать, — нарочито грозно оборвал его Буденный. — Руки по швам! Приступить к помытию без разговоров.
Бойцы радостно загоготали и уже через мгновенье два десятка голых бойцов заполнили баню.
— Приустала разведка, — сказал командарм начштаба Зотову. — Банька им в самый раз.
А под жарким солнцем, на городском пляже, в радугах водяной пыли, бойцы с хохотом и гиканьем нагишом въезжали в воду на расседланных лошадях.
В стороне ото всех купались медсестры. Впереди плыла полногрудая Дуська. Шлепая ногами и поднимая тучу брызг, ее догоняли строгая Полинка и светловолосая Варя.
Дуськино круглое лицо вдруг исказилось от ужаса, и она завизжала на всю реку:
— Ой, мамыньки! Ой! Ой! Утопаю!.. Тю, черт, дурак! — напустилась она на вынырнувшего рядом Матвея. — Я Суркову скажу. Он те всыпет!
— Во, напужала! Твово Суркова обратно в рядовые переводят, — заржал Матвей.
— Это почему же? За что? — возмутилась Дуська.
— Стар больно. Помоложе нашли.
— Уж не тебя ли?
— Не-е… Покрасивше. Из Питера… Лермонтовым кличут.
— Ладно, плыви отсюда, — строго сказала Полинка. — Нам выходить надо.
Мощными саженками Матвей рванул к другому берегу.
А девушки, подождав, вышли из воды. Отжимая капли воды, Варя провела руками по бедрам.
— Складная ты, Варь, — сказала Полинка.
— Тебе бы еще косу… — добавила Дуська.
Варино лицо помрачнело.
— Была коса… — горько сказала она.
А в бане поддавали пару.
— Ну и что? — хрипел с верхней полки толстый комбриг Маслак. — Погуляли хлопцы, и баста! Хиба ж то плохо?
— Погуляли? — кричал Ворошилов, и его веник яростно заходил по спине комбрига. — Погуляли! А две скирды где?
— Так коням скормили! То ж народное достояние…
— То-то до меня народ и ходит! А поп?
— Что — поп? — спросил Маслак.
— Кто к попу в постель залез? — спросил Ворошилов, опуская веник на спину комбрига.
— Ну, боец! — сипел Маслак. — Так он не виноватый. На той койке раньше дивчина спала, у колидори. Ночью темно. Боец пощупал рукой — волос длинный, ну и…
— Понятно, — сказал Буденный.
— И что до меня уси чепляются? — хрипел багровый Маслак. — Дехвехты! А ты за положительные дехвехты скажи! Хто у Попова батарею забрав? Я! Хто офицерский полк порубав? Я!
— Конармия, — сказал тогда Ворошилов и с силой опустил веник на могучую спину Маслака. — Конармия — это социальный фокус, который производит ЦК нашей партии. Кривая революции бросила в первые ряды казачью вольницу, пропитанную многими предрассудками, но ЦК, маневрируя, — Ворошилов перебросил веник в другую руку и с новой силой опустил его на спину Маслака, — продерет их железной щеткой…
— Ой, лихо мне! — кричал Маслак.
На улицах все еще продолжалось движение, но это уже были одинокие всадники, неторопливо снующие с поручениями, отставшие тачанки, взводы, заблудившиеся в поисках своих частей.
Основная масса армии уже расквартировалась. Во дворах видны были кони у тачанок с сеном, бойцы, приводящие в порядок амуницию, дымящиеся кухни и стайки ребятишек около них. Отовсюду доносились веселые крики, разговор, пение. Кто-то уже тащил в хату ведра от колодца, кто-то подправлял покосившуюся изгородь, кто-то колол дрова. Город успокаивался.
По дощатым тротуарам шли медсестры.
— Конечно, хорошо при себе постоянного мужика иметь, — говорила весело Дуська. — Матвей ведь как муж тебе? — спросила она Полинку.
— У нас с ним все в порядке, — строго ответила Полинка. — Воевать кончим — поженимся.
— А ты? — спросила Дуська Варю. — Небось на расхват шла?
— Нет, — ответила Варя. — Никого у меня не было.
— Вот и врешь! — закричала Дуська. — А Андрюшка Добров, артиллерист, офицер бывший?
— Мы дружим с ним, — ответила Варя.
— Ну и дура, — заключила Дуська. — Значит, не любишь! Вон их, мальчиков, сколько, а я всех их люблю…
— В таком случае, Дуся, ты еще никого по-настоящему не любила, — сказала Варя. — Любить можно только одного человека…
— Раз жить, раз помирать, — отчаянно крикнула Дуська. — Как откажешь, ведь его убить могут завтра… Да они все хорошие!
— Врешь, — вмешалась Полинка.
— Ей-богу!
— А как же Сурков?
— Тю! Что Сурков? — отмахнулась Дуська. — Скушно с ним, разве что только замуж идти.
Из ворот навстречу им вышел боец. Ноги его были перевязаны, он был в галошах, и грязные бинты волочились за ним по дороге.
— Пашка! — изумилась Дуська. — Тихомолов, ты куда?
— В эскадрон, — буркнул казак
— Так у тебя ж ноги…
— Положил я на эти ноги, — ответил Ти-хомолов. — Я шашку руками держу…
— Ну и дурак! — сказала Дуська вслед уходящему казаку.
Они вошли во двор, где расположился лазарет. Бойцы ждали перевязки. Около них хлопотала молодая строгая женщина, развешивая на веревки простиранные бинты.
— Надежда Ивановна, вы, что ль, Пашку отпустили?
— Нет, — ответила устало женщина. — Сам ушел.
Прямо с крыльца Афонька сел на лошадь, взгромоздил перед собой узел и выехал за ворота.
— Наше вам с кисточкой, — сказал он, проезжая мимо идущего Пашки, и перешел на рысь. Но Пашка разглядел узел в его руках.
— Измена, — пробормотал он, торопливо вскинул карабин, выстрелил и второпях промахнулся.
Афонька повернул коня, лицо его было красно и сердито.
— Слышь, земляк, — тихо сказал он. — Как бы я не стукнул тебя, земляк, к такой-то матери…
Но было уже поздно.
Бойцы, чинившие изгородь в соседнем дворе, уже бежали к ним.
— Тебе больше других нужно? — спросил Афонька.
— А ну, слазь…
Из избы донесся сдавленный крик.
— В дом, быстро! — приказал Пашка, и двое бойцов кинулись к двери.
— Афоня, — сказал тогда Тихомолов. — Афоня, республика наша Советская живая еще, рано дележку ей делать, скидай барахло, Афоня.
— Я же говорю, — закричал окруженный бойцами Афонька. — Нету тута ничего… — И бросил узел. — Не барахольщик я.
— А-а, знаем мы вас, были вы у нас — самовара не стало, — насмешливо сказал боец и развернул узел.
Добра в нем было достаточно.
Тут распахнулись двери, и трое, сцепившись в плотный клубок, скатились во двор, подминая траву.
Пашка кинулся к ним и пристукнул третьего рукоятью нагана. Тот с хрипом отвалился.
— Ну и здоров, гад, — поднялся с земли боец. — Было задушил!
— Не забогатеем, ребята, коли энтим временем не попользуемся, — сказал Афонька. Забирайте себе барахло, а меня пустите. — Он оглядел хмурые лица бойцов и подходящих местных жителей и спросил: — Так как же — зараз нас в трибунал или как войну закончим?
— Зараз, — ответил Пашка. — Веди их к Дуплищеву в особый отдел.
— Ой, товарищок, який же вы добрый человек! — сказала вышедшая на крыльцо девушка. Из-за спины ее выглядывала напуганная насмерть старуха.
— Не бойтесь, хозяева, — сказал Пашка. — То не наши бойцы, то бандиты, сынки махновские… Так что, извиняйте.