Он повернулся и, шаркая галошами, пошел прочь.
Хозяева и соседи смотрели ему вслед.
После бани командиры вышли во двор усадьбы. Здесь их ждали.
— Это кто такие? — спросил командарм, оглядывая стоящий в строю казачий эскадрон в белогвардейской форме с погонами. В стороне, под карабинами красноармейцев, кучка казаков-стариков в форме смотрела исподлобья.
— Делегация до вас, — ответил начальник особого отдела.
От строя отделился казачий офицер и встал перед Буденным.
— Акалов, — нахмурился командарм. — Опять в строю? А ведь обещал против нас не воевать.
— Насильно мобилизовали, — сказал тот. — Вот потолковал с фронтовиками, решили к вам. Да самых ярых скрутили, до вас привели. Решайте!
— Здорово, станичники! — повернулся к старикам Буденный.
— Здравия желаем, ваше превосходительство! — в один голос гаркнули старики.
В ответ грянул хохот красноармейцев.
— Вот сукины дети, беляки! — сказал кто-то.
— Каждому под девяносто, а туда же — шашками махать!
— Ну, деды, — спросил Буденный, — против нас еще пойдете?
— Никак нет…
— Тогда идите домой. Я вашему слову верю. Нарушите, другой разговор будет. А пленных мы не рубим. Понятно?
— Понятно, господин Буденный, — обрадованно загудели старики.
— Этих отпустить? — изумился начальник особого отдела. — То ж — злейшие враги.
— Заблудшиеся они, — тихо сказал командарм. — Пусть идут. Живые, они — лучшие агитаторы. Расскажут другим, им поверят, поймут. Придут к нам. Казаки не офицера. — Он повернулся к эскадрону: — Учтите, назад ходу нет. Твердо решили за народ биться?
— Мы генеральскими делами по горло сыты, — ответил за всех Акалов.
— Годится, — кивнул командарм. — Берем.
— Скидывай погоны, ребята! — крикнул Акалов и спросил: — Мы теперь красные?
— А это мы в завтрашнем бою увидим, — усмехнулся Ворошилов.
Но тут из ряда стариков выступил крепкий рыжебородый урядник.
— Продали, — сказал он казакам. — Продали Тихий Дон и казачью честь!
— Ну, этого-то я возьму на себя, — сказал Бурденко, начальник особого отдела.
— Возьми, — согласился Буденный. Он глянул на часы и сказал Ворошилову: — Что-то гости припозднились. Не случилось чего?
— Раньше вечера и не жди, — ответил тот. — Порядку сейчас на дорогах нигде нету.
От строя отделился коновод с конем в поводу.
— Это тебе, — сказал Акалов Буденному и сдернул с коня попону.
Все ахнули. Редкой золотистой масти буланый жеребец с черным ремнем вдоль спины предстал перед ними.
— Из-под Деникина увели. Казбеком кличут.
— Спасибо, — сказал командарм.
Бойцы окружили жеребца.
— Фигуральный конь, — сказал начальник штаба Зотов.
— Лошадь справная, — согласился Бурденко.
— Сейчас проверим, — сказал командарм и шагнул к коню.
Казак стал подтягивать подпруги, и с каждым пристегнутым ремнем конь собирался все больше.
Раздался топот. Во двор влетел всадник и, с трудом сдержав взмыленного коня, рухнул с седла на землю.
Начальник особого отдела кинулся к нему.
— Измена, — прошептал хрипло окровавленный человек. — Мой полк бунтует. Военкома убили.
— Подробней! — резко обернулся командарм.
— Акты насилия и грабежа под влиянием влившихся в часть бандитских элементов, — с трудом докладывал раненый командир. — Я не говорил — думал, разберусь. Дошло до стрельбы. Гришу убили…
— Строгость жалостью подменяешь! Чьей бригады? — крикнул командарм, застегивая ремни.
— Моей, — отозвался стоявший рядом Маслак.
— Ты комбриг или партизан?
Маслак опустил голову.
— Пойдешь под трибунал! — яростно крикнул командарм. — На высшую меру! Шлепну на месте, ты, Маслак, не можешь сомневаться… Где они? — обернулся он к командиру полка.
— На пустыре! — ответил тот. — Митингуют!
Не коснувшись стремени, Буденный влетел в седло и разобрал повод. Золотистой молнией взметнулся конь, пытаясь сбросить всадника, но задавленный умелой рукой, встал на все четыре.
— Под генералом ходил, а подо мной не хочешь? — выкрикнул Буденный и с места послал коня в галоп, махнул через брошенную тачанку, через высокий забор.
— Куда ж один-то? — крикнул Городовиков и тоже кинулся к лошади.
— Особую бригаду по коням! — пропел начальник особого отдела.
Пройдя бешеным наметом через город, командарм вылетел на пустырь и смаху врезался в орущую, размахивающую оружием толпу. Задавленный удилами конь поднялся над толпой.
— Становись! — задыхаясь, крикнул Буденный.
— Командарм!
— Буденный!
— Сам! — слышались голоса среди наступившей тишины.
Прошло мгновенье — и полк выстроился в шеренгу. В рядах глухо ворчали, лица потупленные, хмурые, злые.
Буденный следил за строем.
— Ра-а-вняйсь!
Подравнялись.
— Смир-р-на-а!
Застыли.
— И я с вами ходил в атаку, — тихо начал командарм, но слышали его все. — Вы не бойцы Красной Армии! Сдать боевые знамена!
Над застывшим полем мертвая тишина. Знамена над строем качнулись. Знаменосцы выехали вперед и опустили их перед командармом. На глазах застывших бойцов появились слезы.
— Клали оружие!
Смятение прошло по рядам. В глазах командарма не было сомнения Он в упор смотрел в лица бойцов. Сломалась первая шеренга. За ней вторая. Оружие легло на землю. По рядам прошел тяжелый вздох. Затем послышались рыданья. Командарм оцепенел.
Бойцы плакали навзрыд, а среди них — озирающиеся волками не сдавшие оружия преступники.
— Бандитов, убийц и провокаторов — разоружить!
Строй нарушился. Кто-то кинулся к лесу. Грянуло несколько выстрелов. Короткие схватки — и вооруженные люди оказались в руках бойцов.
— Да что смотреть! Кончай их на месте!
— К стенке!
— Опозорили!
— Не сметь! — грянул голос командарма. — Судить будет трибунал!
В наступившей тишине возник стремительный топот.
В яростном молчании развернулась лава особой бригады и встала шашками наголо, оцепив шеренгу провинившегося полка.
На плачущих бойцов смотрели пулеметы с тачанок.
— Боевые знамена, — сказал командарм, — останутся в штабе. Приказываю! В завтрашнем бою кровью смыть позор с ваших знамен, во имя дела революции. Взять оружие!
Но строй стоял, не шелохнувшись. Бойцы не верили своим ушам.
— Возьмите оружие… — устало сказал командарм.
Шеренги сломались. Бойцы спешно разбирали оружие и вновь становились в строй. Они застыли без команды и все как один смотрели на командарма, ожидая его слов.
Но он не смотрел на них. Он молча повернул коня.
И строй долго смотрел ему вслед.
— Эх, обидели человека, — сказал молодой конармеец.
…Командиры догнали Буденного у самого города. Ехали молча. Командарм был мрачен.
— Эти махновцы еще себя покажут, — проговорил Бахтуров.
— Командир полка виноват! — горячо заговорил Городовиков. — С бойцами не беседует, на дневках в отдельную избу идет! Покой ему нужен! А что у бойца на душе?..
— Судить будем всех, кто опозорил знамя Первой Конной! — сказал Бахтуров.
— Не выноси сор, — сказал Апанасенко. — Врагу на руку.
— Честно признать ошибки, — сказал Бахтуров, — значит, укрепить наши ряды. А скрыть — ослабить. Вранье всегда на руку врагу, а для бойцов сомнения. Врут и правду прячут от бессилья. Нам это ни к чему!
Командарм ехал молча.
— Зря рисковал, Семен Михалыч, — сказал Апанасенко. — Один перед бандюгами… Могли стрельнуть.
— Хиба тебя спрашивают? — взорвался виновато молчавший Маслак. — Помолчи!
На плацу шли занятия по конной подготовке. На рубку расставленной лозы заходил красноармеец в буденовке. Сидел он неумело, конь шел боком, упрямился, шашка в руке бойца беспомощно и вяло моталась из стороны в сторону.
Буденный остановился и стал смотреть.
На первой же лозе всадник выронил шашку и, потеряв равновесие, повис на шее лошади.
Буденный подъехал ближе.
Построенный взвод и командир угрюма смотрели на потупившегося красноармейца.
— Замучил меня конь, — сказал он. — Я и так, и эдак…
— Перво-наперво конь! — сказал командарм. — Он — друг, он — брат, он бесчисленное число раз жизнь спасает. Сам не доспи, не доешь, а коня уходи. Вторым делом — шашка!
— Мне револьвером удобней… — робко сказал красноармеец.
— Револьвер — пустое, — прервал его Буденный, — патроны сострелил, хоть бросай. А шашка, она всегда вострая. Потому рубить для кавалериста — главное. — Командарм говорил, и глаза его загорались. — Рубить надо зло. То не лоза, то — враг. Срубил — победил. Промахнешься — тебя срубят. Смотри.
Буденный выдернул шашку и пустил в полный галоп коня. Удары шли направо и налево, шашка — в свист. От лозы только корешки. Бойцы рты пооткрывали.
Вернулся командарм, коня сдержал, огладил по тугой шее. Веселый, смеется.
— Вот так! Ясно? Приноравливайтесь, ребята. Завтра в бой.
Перед выстроенным пехотным взводом, одетым в новенькую форму и, самое главное, в синие буденовки со звездами, прохаживался Сурков.
— Будете вы меня слухать аль нет? — вопрошал он, впиваясь взглядом в лица бойцов. — Вы знаете, кто я такой? Скажи, кто я такой? — подступился он к молоденькому красноармейцу.
— Ну, известно кто, — моргнул тот, — взводный Сурков.
— Взводный! — передразнил его Сурков. — Вот и не знаешь. Я есть ваш отец, а вы мои дети. Понимаете? И вы должны меня слушать. Распустились! Куда ни придем — все по избам, харчи шукать. Один Васька остался. Да и то по причине живота. Мне такого позору не нужно… С нынешнего дня в нашем взводе все пойдеть по-другому.
К нему подошел молоденький парень в кивере с султаном и полной гусарской форме.
— Первый взвод?
— А ты кто такой? — сердито спросил Сурков.
Гусар подал ему записку.
Сурков долго читал, а бойцы с любопытством глядели на роскошного гусара.
— По списку будете принимать али как? — хмуро спросил Сурков.
— Зачем? — ответил гусар. — Вот так и приму.