. Мириться с нахождением в Ливонии иноземных солдат магистр не собирался[109], а потому 24 января 1479 года на ландтаге в Вендене заключил с вассалами архиепископа соглашение о совместных действиях против шведов и «богемцев»[110]. В течение февраля-марта владения архиепископа были оккупированы войсками ордена, сам он попал в плен, а командир «богемцев» Генрих фон Хоенберг казнен; вассалы архиепископа присягнули магистру в верности, после чего он вступил во владение епархией[111], о чем не замедлил сообщить руководству Немецкого ордена в Пруссии[112]. Он просил у верховного магистра обратиться в Рим с посланием, в должном свете представить папе его конфликт с главой Рижской церкви и просить папу воздержаться от враждебности в отношении ордена. От своего непосредственного начальника, чьим «старшим гебитигером» он считался, ливонский магистр не скрывал главной цели своего демарша: «Святой отец, папа, должен соизволить пожаловать, дать, разрешить и утвердить [передачу] ордену Рижской епархии, которую они [рыцари ордена] приобрели мечом в порядке правой самообороны, в светском ее состоянии, а именно, земли, люди, замки и крепости и все мирские принадлежности, к возрастанию и процветанию, к преуспеянию и преумножению христианства»; Рига, богатейший город Ливонии, также переходила под нераздельную власть магистра[113].
10 апреля на ландтаге в Вейзенштейне от имени ордена, рыцарства и городов Ливонии была составлена жалоба на архиепископа («вейсенштейнский рецесс»), которую надлежало довести до сведения папы Сикста IV и коллегии кардиналов[114]. После смерти архиепископа Сильвестра, последовавшей 12 октября 1479 года, ливонский магистр предложил на его место своего кузена, ревельского епископа Симона фон дер Борха[115], однако действия ливонского магистра не были одобрены в Риме. Папа оставил без внимания желание магистра видеть в должности Рижского архиепископа своего родственника и отдал предпочтение Тройскому епископу Стефану Грубе (1480–1484)[116]. Более того: в Ливонию стали поступать известия о намерении папы отлучить Ливонский орден от церкви[117], и потому магистр испытывал насущную потребность в оправдании своего беспрецедентного демарша. 25 января 1479 года он писал верховному магистру: «Мы со смиренным рвением просим вашу милость написать нашему всемилостивому государю императору и государю венгерскому королю и самым основательным образом [представить] положение дел нашего ордена в Ливонии, чтобы они дружеским и благожелательным образом изложили в своих письмах к нашему наисвятейшему отцу папе, что, как это значится в наших прошлых посланиях, [лишь] мы можем удержать рижскую епархию, которой русские так намереваются причинить еще больше бед. Поскольку во все времена в епархиях [Рижской и Дерптской] мы препятствовали этому, то милостью Божьей [и сейчас] придем к столь благословенному концу<…>. Если святой отец папа не станет чинить нам препятствий, то мы всех их [русских] принудим к послушанию святой римской церкви»[118]. В свете усилий магистра фон дер Борха, направленных на сохранение мирных отношений с Псковом, о которых говорилось выше, это его заявление воспринимается как манифест, призванный подчеркнуть значение ордена как оплота веры, но отнюдь не как программа действий. Интересно другое: с той поры постулат об обращении «схизматиков» в католичество, как и «русская угроза», стал одним из основных мотивов орденских посланий, адресованных в папскую курию, от которой напрямую зависел исход противостояния Ливонского ордена и епископата, а также к западноевропейским государям. Подобных заявлений, однако, не встречается во внутренней переписке ливонских ландсгерров и городов, и подобная адресность, в свою очередь, может быть признана свидетельством искусственного происхождения такого рода деклараций.
Таким образом, случилось, что после аннексирования орденом Рижской епархии и пленения Рижского архиепископа у магистра Берндта фон дер Борха возникла насущная потребность в «маленькой победоносной войне» с «русскими отступниками», которая отвела бы от ордена угрозу интердикта за столь бесцеремонное обращение с князем Церкви, а заодно содействовала появлению папской санкции на передачу ордену светских прерогатив (Herrschaft) в отношении Рижской епархии. Двухсотлетняя борьба ливонских ландсгерров за лидерство внутри страны близилась к исходу, и Ливонскому ордену, претендовавшему на первенство, необходимо было продемонстрировать всему католическому миру свою способность в качестве государя «всея Ливонии» гарантировать подданным защиту от внешнего врага и «справедливость» в ее средневековом восприятии. При подобном раскладе для объявления войны Пскову ливонскому магистру требовался особый повод, который акцентировал его верность католической церкви, праведность устремлений и служил неоспоримым доказательством его состоятельности в роли государя. Этой цели полностью отвечало его намерение вернуть Рижской епархии, при сложившихся обстоятельствах — ордену, спорную или, говоря языком русских летописей, «обидную» землю Пурнау (Пурнове), расположенную между русской Опочкой и орденской крепостью Мариенбург (Алуксне). Согласно старинным договоренностям, восходившим к XIII веку, эта полоса приграничной земли являлась владением Рижских архиепископов, но по условиям псковско-дерптского договора 1463 года, подписанного при участии и содействии представителей великого князя Московского после очередного военного поражения Ливонского ордена, она «на воле Псковской» была передана Пскову. Постройкой укрепленного Вышгородка псковичи продемонстрировали стремление закрепить эти земли за собой навечно, с чем ливонцы, продолжавшие считать их своими, не желали мириться[119]. В 70–80-х годах XV века Пурнау неизменно выступала в качестве места свершения недружественных акций, доводивших подчас до кровавых стычек, причем каждая из противоборствующих сторон считала себя правой: ливонцы полагали, что псковичи горят желанием в обход старинных договоренностей «протиснуться к [ливонской] земле, воде и рыболовным угодьям», а те, в свою очередь, утверждали, что пользуются этой землей исстари. Возвращение утраченных земель в те времена рассматривалось как causa justa, справедливый повод для объявления войны[120], и потому отказ псковичей от возврата Пурнау, как и вооруженные нападения 1478 года, позволили магистру представить конфликт ордена с Псковом как акт справедливого возмездия (wrаkе) «русским схизматикам» и как «священную войну», которая, что немаловажно, в сознании католиков ассоциировалась с отпущением грехов, индульгенцией. Ответственность за развязывание войны магистр фон дер Борх возложил на Ивана III: «Мы недолго сохраняли мир в этих [ливонских] землях, поскольку великий князь вместе с Новгородом, Псковом, Москвой, татарами и другими хочет прибрать эти земли к рукам и покорить, [а потому] пусть его святейшество одарит эту часть христианского мира особой милостью и индульгенцией, благодаря чему мы получим наемников (vоlk) и деньги и окажем сопротивление неверным (unglelobigen), которых сможем принудить к послушанию римской церкви»[121]. Упоминания о захватнических планах великого князя Московского в сочетании со стереотипными описаниями бесчеловечного обращения русских с ливонцами представляли политику магистра в выгодном свете, позволяли тому надеяться на прощение и, коль скоро его борьба с русскими обретала статус крестового похода, еще и на помощь католического мира.
Взаимосвязь конфликта ливонского магистра с архиепископом Рижским Сильвестром и началом в 1480 году русско-ливонской войны отчетливо прослеживается в рецессах (протоколах) общеливонского ландтага, собравшегося в Валке 25 июля 1479 года. В ходе его заседаний магистр обнародовал письма коменданта Выборга Эрика Аксельссона Тотта, в которых говорилось о сношениях архиепископа Рижского со шведами, которые предоставили ему наемников для ведения войны с орденом, после чего обвинил главу ливонской церкви в предательском сговоре с «русскими схизматиками» и преднамеренном развязывании внутреннего конфликта[122]. В результате предложение магистра объявить Пскову войну и восстановить попранную справедливость в отношении Пурнау получило поддержку ливонских «сословий». В письмах, направленных в Любек в дни работы ландтага, депутаты ливонских городов сообщали о предстоящей войне и мерах по ее подготовке: Дерпту и Ревелю, в частности, предстояло оснастить флотилию на Чудском озере с экипажами в 200 человек[123]. Предполагалось также привлечь к военной службе купцов, торгующих в Ливонии[124], в то время как сама торговля с русскими приостанавливалась[125].
Великий князь Московский Иван III в то время был занят соперничеством с Литвой, поглощением русских уделов, подготовкой наступления на Казань и Вятку, отражением нового татарского нашествия, и потому у ливонцев была надежда, что Москва и подвластный ей Новгород не примут участия в их войне с Псковом. Берндт фон дер Борх писал верховному магистру, что не станет обвинять новгородцев в нападениях 1478 года (Nawgarden ап sulchem Herczoge keyn schult habe