Он старался идти на цыпочках, чтобы казаться выше, и до боли втягивал округлый живот. Они бродили по невзрачным улочкам – подальше от булочных, кондитерских и уютных чайных, а также обходили стороной все эти многочисленные кофейни, ресторанчики, киоски фастфуда, «Макдоналдсы» и лотки с мороженым.
Нико незаметно уводил Нину на узенькие старые улицы. Совсем не хотелось, чтобы вышло, как обычно: она предложит согреться и посидеть где-нибудь, он не найдет смелости отказать, извлечет из внутреннего кармана куртки бумажник, раскроет на всеобщее обозрение в какой-нибудь уютной кофейне. Нина заметит паука, черного волосатого бездельника, который, кажется, уже проснулся и зашуршал в пустом отделении для монет. И тогда она испугается, с ужасом и отвращением побежит прочь по мокрой улочке, хрупкая, маленькая, сдуваемая ветром, а бармен, уборщица и два десятка посетителей от души посмеются над неудачником, как над пошлым анекдотцем.
Такого не должно было произойти ни в коем случае. Они бродили второй час, все еще не решались взяться за руки, разговаривали шепотом, ежились от холода, а голодный паук чесал за ухом, и от этого казалось, что их все время преследует кто-то на мотоцикле.
Нине было как никогда хорошо: Нико научил ее, запрокинув голову, рассматривать лепнину и украшения на верхних этажах зданий и ломаную линию перехода железных крыш в небо. Послушно вглядываясь, Нина спотыкалась, затаив дыхание, изучала рожки антенн и горшки с вьюнками у кого-то на балконе. Замерев, она рассматривала наличники окон и горбы мансард, с восторгом холодела от зеленого ската крыш, пугалась черной копоти под шляпами труб и почти натыкалась на фонарные столбы. Тогда Нико легонько, едва касаясь шерсти пальто с мелкой росой дождя, брал ее под руку и вел мимо луж, люков и грязи по черному блестящему асфальту.
Через неделю Нико узнал, что Нинин старший брат на нее совсем не похож: сросшиеся густые брови, уголки тонких губ сурово опущены, маленькие глазки настороженно устремлены из лощин и гневных морщин. Брата не звали, но это не помешало ему без стука ворваться в комнатку, где Нина и Нико стояли совсем близко, рассматривали какую-то нитку на полу и наконец-таки, дрожа, впервые решились обняться, вспыхнувшие и разрумяненные, как два кукленка. При стуке распахнутой двери Нико отлетел в дальний угол, к окну, отчаянно смахнул синего махрового мишку, несколько книг и Нинин лифчик – белое крыло, с утра забытое на спинке стула. Зловеще оглядев Нико с головы до ног, брат удивился ловкости гостя, сумевшего проникнуть в комнату за Ниной по пятам, да так тихо похрустывая блеклым стоптанным паркетом, словно она вернулась из института одна.
– Ты мне это брось, а то можем и поближе познакомиться. Ага, а твой бабий зад – с моим армейским ремнем, – бесцеремонно пригрозил брат, в упор разглядывая Нико.
По-военному досмотрел комнатку. Его сияющая золотая цепь пилила глаза, а волосатая грудь в проеме расстегнутой спортивной кофты приводила в трепет и смущение. Стоял, руки в боки, ноги в шароварах на ширину плеч – прислушивался к какому-то шороху, гадая, не спрятала ли сестрица в комнате еще кого. Застыл, вертел в руке коробок, ковырял наточенной спичкой в крупных желтых зубах, поглядывая то на сестру, то на ее гостя. И, наконец, ушел.
Все это время паук нервно бегал туда-сюда по пустому кармашку для кредиток: изучал жесткий листок бумаги, недавно там объявившийся, – чью-то глянцевую визитку. Смущения не убавилось. Объятие треснуло. Нико, помявшись, бросил несколько потухших взглядов на Нинины акварели и, неловко пятясь, словно его связали по рукам и ногам жесткими армейскими ремнями, удалился.
Все это произвело на его подругу такое гнетущее впечатление, что три последующих дня она рисовала исключительно эскизы натюрморта с перезрелыми, подгнившими фруктами. Даже оберегающая ее колба, и та, кажется, стала тоньше.
Прозрачные белые пальцы щипали бисквитное пирожное и на полпути роняли крошки на пол. Рассеянный взгляд скользил по крыше соседнего дома, где впервые обнаружилась ржавая труба и черная каемочка бордюра-поручня – чтобы можно было стоять у самого края, на ветру, вцепившись в холодный металл руками. Нико перестал звонить, и уже который час Нина неподвижно сидела перед окном, гадая, неужели он нарочно научил ее взгляд летать и теперь отпустил кружить над соседними домами. Метаться над картонными коробками. Скользить по окнам без наличников, по самодельно застекленным лоджиям. И скучать.
Пару дней спустя они тайком встретились. Тогда, впервые, с уст Нико сорвалось и мотыльком закружило не набухшее виноградными улитками слово «люблю», а хрустящее кислым металлом, липнущее казеиновым клеем слово «проект». Какой-то проект отвлек его душу от первой любви. Нина поначалу решила, что это всего лишь хитрая маскировка, особенно после того, как он долго стоял рядом с ней у ночного окна кухни, хотел опуститься птичкой – дрожащей рукой на ее плече. Но никак не решался. Так и не успел: вспыхнул свет. Нинина бабушка зашаркала смочить водой ссохшиеся белесые губы и, сотрясаясь, проскрипела: «Делом займитесь. Только бы тискали друг друга». И невесомым тихим призраком исчезла, забыв закрыть за собой дверь, обнажив их смущение в светящемся проеме окна перед зрителями стольких безликих многоэтажек, застывших волками в ночи.
Все эти удары судьбы нанесли ощутимый вред Нининой алмазной колбе: истонченные стенки почти не преломляли свет, наслоения капелек больше не радовали переливами радуг. Предметы и лица, напирая, проступали в своей обезоруживающей, нагой ясности. Брат и мама, оба взъерошенные, нахмурив и без того суровые лица, в один голос бубнили, что Нико – странноватый аспирант архитектурного института – всего лишь ненадолго поддался на Нинины старания казаться опытной, а в чем именно, в архитектуре или в живописи, так и не уточнили.
Отчаявшись получить проект легко и быстро, Нико составил приблизительный план и подал на конкурс. Нине он небрежно бросил пару туманных фраз, среди которых слабо блеснуло и закатилось слово «аванс», непонятно, в шутку или всерьез. Они снова не успели разузнать сочные бугорки друг друга сквозь лен и хлопок одежд – лестничную площадку, место мимолетных встреч, бесцеремонно пересекла соседка с чем-то тухлым в помойном ведре и зашипела тихое: «Только бы обжимались, а ну пошли отсюда».
– Значит, для подготовки проекта выделяют деньги: можно будет спокойно жить, тратить их и неспешно выдумывать. А что именно?
– Здание крупного банка, – вымолвил Нико, поджимая пухлые, поросшие мягким девичьим пушком губы, – заказчик – старый банкир из Австрии, из русских дворян, он не особенно-то приветствует фантазии и навязывает создателю здания рамки европейского делового стиля. Хочет что-нибудь внушительное и уместное, под старину.
В это время паук начал так отчаянно скрести коготками шелк подкладки бумажника, словно почувствовал, что вскоре жизнь изменится – придется потесниться.
На следующий день Нико позвонил Нине, мрачно и односложно сказал, что возникли серьезные осложнения и нужно кое-что обсудить. Дома никого не было, она поспешила пригласить его. Пока проектировщик был в дороге, натянула под сарафан новое синее белье с кружевной каемочкой. И замерла у окна, раздумывая, неужели сегодня это случится?
Лицо Нико было в тени тягостных раздумий и в сыпи розовых прыщиков. Он словно падал в глубокий подземный туннель – таким испуганным и взъерошенным переминался на пороге. Пахло от него укропом, копченой колбасой, год не стиранным свитером и неделю засоренной ванной. И щурился сильнее – уже два месяца, как у него отключили за неуплату свет. Хорошо хоть паук не нарушал тишины, а, растопырив все восемь ног, дремал на гамаке паутины в прохладной пустоте отделения пропусков – детеныш таракана, по рассеянности забравшийся в кармашек для мелочи, оказался очень кстати для разнообразия его рациона.
Нико все молчал, старательно дул на чай и наконец, отвернувшись к окну, объявил форточке, что для участия в проекте нужна группа архитекторов, дизайнеров и конструкторов, наверное, человек двадцать. Здание-то – ничего себе – 36 этажей.
– На переговоры со мной должен пойти еще кто-нибудь, чтобы создалось впечатление солидной проектной группы. Хоть пара человек, для вида. Понимаешь, сейчас главное – получить этот проект, а там я сам во всем разберусь, как-нибудь справлюсь, один.
Он замолк и считал мармеладины, оставшиеся в коробке.
– Почему ты не подумал обо мне, я ведь тоже могу поучаствовать и помочь.
Секунду-другую он осознавал услышанное, разглядывая трещинки оконной рамы. Потом, обрадованный, потянулся к Нине, неумело сгреб ее со стула и понес, невесомую и хрупкую, наобум в комнаты. Вот уже показалась взлетная полоса родительской двуспальной кровати, но в это самое время где-то за спиной зацарапал ключ в замке. Гнусавый детский голосок, издали похожий на пение амурчика, бойко спросил: «Есть кто живой?»
Они поспешно вернулись в прихожую, нехотя представ перед неохватной женой брата, Нина – стараясь улыбнуться, Нико – натягивая серьезное, вдумчивое выражение лица, которое, впрочем, не скрыло покусанных губ и румянца на его пылающих щеках. Невестка покосилась на сгорбленную мешковатую фигуру румяного ухажера Нины и шепнула: «Нашла, тоже мне. Ни кожи, ни рожи». Но даже это не смогло омрачить радости Нико. По дороге домой он некоторое время гадал, как в таком грузном и неприветливом теле может тлеть этот нежный детский голосок.
Вокруг Нины летали голубые бабочки. Они садились ей на плечи, на руки – сначала две, потом откуда-то взялась еще одна, доверчиво опустилась на распахнутую ладонь. Наверное, голубые бабочки были ей к лицу, но Нико ничего не замечал, он был далеко, нетерпеливой мыслью кружил над чертежным столом, как большая нервная птица. Банкир назначил встречу с проектировщиками, надо было, не оттягивая, решить, кто пойдет с ним. Бабочки на него не садились, облетали стороной. Они словно догадывались, что учуявший их паук ронял голодные слюнки и скрипел три дня не евшими челюстями, переваривая собственный яд в маленьком пластиковом кармашке для фотографий.