— Мне некогда заниматься заговорами, дело не ждет!
Будь за его спиной та самая Тайная канцелярия, которую он только что разогнал, наверное, император мог бы так говорить, но Петром просто двигала самоуверенность: казалось, если он у власти, то кто и что может этому помешать?
От совета Фридриха он тоже отмахнулся:
— Венцы еще не готовы…
В новом Зимнем дворце император занял соответствующие покои, а рядом, в тех комнатах, где жил фаворит Елизаветы Петровны Шувалов, расположил свою фаворитку. Лизка вела себя с каждым днем наглей. Екатерину же поселили в дальнем противоположном конце, желая унизить, а по сути, помогли. Ей уже довольно скоро предстояло рожать, и дальние покои были куда предпочтительней.
Она молчала и терпела любые оскорбления от супруга, но делала это с таким достоинством, что иностранные посланники захлебывались от восторга, описывая строгое поведение императрицы и совершенно недостойное — императора. В день своего рождения он позволил себе безобразную выходку, приказав жене передать его любовнице орден Святой Екатерины, который носить имели право только царицы и жены либо невесты наследников престола. Сама Екатерина получила его, только когда была официально обручена с Петром.
Орден Святой Екатерины на мощной груди Лизки Воронцовой означал только одно: она следующая императрица и нужно только время, чтобы это все свершилось. Екатерина даже побледнела, но в этот момент ребенок сильно толкнулся внутри, ему было тяжело в стесненном состоянии, поскольку мать сильно утягивалась, чтобы беременность не заметили, и императрица молча со спокойным достоинством выполнила приказ! Тихо ахнули все, кто присутствовал при этом.
— Ваше величество позволит мне удалиться, я плохо себя чувствую?
Все-таки Петр был смущен собственной выходкой. Как бы он ни был настроен против Екатерины, отказаться от ее советов и поддержки не мог. Еще со времени ее появления в России Петр привык по всем вопросам обращаться к Екатерине, сначала она была напарницей в играх, потом поверенной в любовных тайнах, потом управительницей и советчицей в делах Голштинии… Он оскорблял ее по любому поводу, теперь и вовсе отказываясь признавать женой, не стал советоваться в делах политических, все решив по подсказке своих новых друзей, но плакаться в жилетку все равно предпочитал ей.
Конечно, они давно были чужими людьми, но, когда ему больно или плохо или когда он в простых жизненных ситуациях не знал, что делать, на помощь снова приходила Екатерина. Вовсе не потому, что продолжала любить или ценить мужа — ей нельзя было с Петром ссориться. Пока нельзя, ребенок все еще удерживал Екатерину от решающего шага. Нет, не тот, что носил отчество Петра, а тот, что пока не рожден.
Петр разрешил супруге не просто удалиться, она сделала вид, что подвернула ногу и не может ходить. Император позволил ей не появляться на пирах и вообще не покидать своих покоев. Это было то, что нужно. К Екатерине ходили только самые близкие и преданные друзья, новости неизменно приносила Дашкова, она же сообщала о времени прихода Орловых. То ли из-за самоуверенности, то ли из-за скудоумия, то ли из-за полнейшего к жене безразличия Петр словно не замечал взаимный интерес Екатерины и Орловых. Измены жены, которую он собирался отправить в монастырь, ему были безразличны, а в возможность заговора против себя император просто не верил. Казалось, он неприкасаем!
В середине апреля, когда роды приближались, Екатерина уже совсем не выходила от себя, удалив даже большинство слуг. Петр не заходил к супруге давно, и вдруг…
— Ваше Величество… к вам Его Императорское Величество…
Голос у камеристки испуганный, глаза тоже.
Екатерина спокойно подняла на нее глаза, чуть расправила широкое черное платье, в котором ходила все эти недели, демонстрируя, что все еще в трауре:
— Чего вы испугались?
Пугаться было чего, императрица без корсета, объявив себя больной, не затягивалась, чтобы не изуродовать ребенка. Конечно, она сидела за письменным столом, в таком положении живот незаметен, но стоит встать — и все обнаружится. Господи, столько времени все скрывать и выдать на последних днях! Мало того, она почувствовала, что… начинаются схватки! Поясницу немыслимо скрутило, боль разлилась по нижней части тела и стихла. Екатерина понимала, что это только первые вестники, но сейчас легче всего было бы походить, а она даже распрямиться не может.
Но выдать себя нельзя, если Петр один, то надолго не задержится, опять небось кто-то обидел, прибежал жаловаться. У него хватало ума жаловаться жене даже на… любовницу, вернее, ее оскорбления. Лизка в выражениях не стеснялась даже в присутствии послов, она могла кричать ему в лицо: он импотент и к деторождению не способен! Послы вежливо отводили взгляды, делая вид, что не расслышали, а своим государям писали, что «ума в ней ни грана», «она похожа на трактирную служанку», «бранится как солдат, косоглаза, а при разговоре из ее рта летит слюна и исходит зловоние».
Только успела разложить платье пошире, а ногу быстро пристроить на скамеечку, подчеркивая болезнь, как в кабинет почти вбежал Петр. Екатерине стоило большого труда не показать свой испуг.
— Ваше Величество, знаете, где я был сегодня?
Ого, назвал величеством… Странно… Бровь Екатерины чуть приподнялась.
Она предлагать сесть не стала, да Петр и не был в состоянии сидеть, забегал по кабинету. Екатерина порадовалась, что изображает вывихнутую ногу, иначе пришлось бы по старой привычке вставать и бегать вместе с ним, а это погибель.
— Я был… я был… в Шлиссельбурге!
— Где?!
— В крепости! У Иоанна Антоновича!
— Зачем?
Петр остановился совсем рядом, был возбужден, даже лицо перекосило:
— Он… он законный император, понимаете?! Он, а тетка его свергла!
Снова забегал, Екатерина только успевала поворачивать за мужем голову, а еще кусать губы, потому что схватки возобновились. Он заметил, решил, что перепугалась, захохотал:
— Верно! Он государь, а не мы с вами! А ему двадцать один год…
Чтобы чуть отвлечь Петра, она поинтересовалась:
— Каков он?
Петр принялся размахивать руками:
— Высокий… худой… такой… такой… весь вот такой… а глаза, как у тетки… очень похожие… Но жуткий, как призрак…
Екатерина, несмотря на скрутившую боль, пыталась понять, чем ей это грозит, и вдруг поняла, что ничем. Если Петру придет в голову вытащить этот призрак из небытия и предъявить миру, то избавиться от двух таких императоров даже легче, чем от одного. Она знала о встрече с Иоанном Антоновичем Елизаветы Петровны, Бестужев рассказал, рассказал и то, что Иоанн Антонович не в себе, хоть и был от природы разумен, но долгие годы камерного одиночества и невозможность общения с нормальными людьми сделали из него почти идиота.
Но сейчас Екатерину интересовал не Иоанн Антонович и даже не идея Петра привлечь императора-призрака на трон, а то, как скоро уберется из ее кабинета сам Петр. Нашел время откровенничать, у Екатерины шли схватка за схваткой. Да уйдет он когда-нибудь?!
Поддерживать разговор нельзя, иначе выпроводить мужа удастся не скоро, не рожать же прямо при нем. И все равно Екатерина невольно тихонько застонала, Петр остановился, изумленно глядя на супругу:
— Что?
— У меня сегодня невыносимо болит голова… и нога… Пыталась встать и вот снова подвернула.
Он немного постоял, почти презрительно глядя на жену, потом фыркнул:
— Вечно вы чем-то больны! И ходите как черная ворона!
И выбежал прочь, к огромному облегчению Екатерины. Она знаком подозвала к себе камеристку:
— Глянь, куда побежал!
Та вернулась почти сразу:
— К себе, в свою половину.
— Слава богу! Отправь мальчишку к Шкурину, скорей…
Это был хитрый план, предложенный верным слугой Василием Шкуриным. За пару дней до того Василий как-то бочком подошел к Екатерине и смущенно проговорил:
— Ваше величество… вам уж скоро… надо бы договориться…
— О чем?
— Нельзя вам дите показывать…
— Сама знаю, что нельзя.
— Я к себе заберу, вы не бойтесь, женка у меня добрая, вырастит. Хотя бы сначала, а там видно будет.
— Спасибо, Василий, да только его еще родить надо…
— Вот и я о том. Есть у меня придумка одна. Я при вас своего мальчонку оставлю, а вы, как совсем приспичит, его ко мне пошлите, чтобы сказал, что он вам больше не нужен.
— Зачем это?
— Сделаю так, чтобы государь из дворца на всю ночь или день уехал. Лучше бы ночь, конечно.
— Ну, тут уж не загадаешь.
И вот теперь они начали воплощать задумку Шкурина.
Екатерина быстрым шагом ходила по спальне, стараясь дышать поглубже и чувствуя, что вот-вот разродится. Стоило ей только лечь, как послышался какой-то шум, камеристка, бросившись к окну, с изумлением сообщила:
— Его Величество… и Воронцова куда-то спешно уехали.
— Что это?
Все выяснилось быстро. Шкурин ради помощи любимой хозяйке не пожалел собственного дома. Поняв, что у императрицы вот-вот начнется, он вывез из дома все ценное, отправил прочь свою семью, а сынишку к Екатерине, и, как только получил от нее сигнал, поджег собственный дом. Да так сильно, что запылал весь квартал!
Расчет был верный, император с подросткового возраста обожал смотреть на огонь и то, как тушат дома, сказывалась учеба у Якоба Штелина. Петру доставляло огромное удовольствие самому командовать тушением, а потому был приказ сообщать о каждом пожаре независимо от времени суток и без него ничего не тушить. Конечно, это была потеря времени, а часто и домов, но лучше потерять дом, чем головы.
Вот и в этот раз собиравшемуся ложиться спать Петру сообщили о большом пожаре. Через несколько минут император с фавориткой уже мчались по направлению к дому Шкурина, а навстречу им ехал сам хозяин полыхавшего строения. До утра, пока Петр командовал тушением пожара, а потом долго смотрел, как растаскивали угли и горелые бревна, Екатерина успела родить сына, а Шкурин увезти мальчика в корзине для белья к заранее подобранной кормилице.