При составлении данных материалов придавалось значение и географическому фактору, особенно с учётом пространств и разнообразия природных условий России. Подробно показаны жизнь и быт тогдашней столицы; обстановка в Могилёве, где находилась Ставка; ход и исход боевых действий на Северном, Западном и Юго-Западном фронтах, положение в прифронтовой полосе и в тылу. Словом, представлено всё разнообразие происходящих событий от Балтийского до Чёрного моря.
Настоящие публикации подлинных документов строятся, насколько возможно, по хронологическому принципу, от начала войны в августе 1914-го до полного развала бывшей к тому времени императорской армии к началу 1918-го. Такое построение позволит читателям из приводимых отрывков представить общий ход истории первой мировой войны на русском фронте.
Имеются ли вынужденные пробелы в представляемой документальной картине? Безусловно, и немалые, ибо для полного показа событий необходимы многие тома (что, кстати, давно уже сделано во многих странах). Ограниченный объем данной книги не позволил рассказать, например, о действиях русских моряков. Это жаль, ибо слабейший по составу наш флот нанёс тяжёлые поражения флотам германским и турецким. Однако в общем ходе войны на русском фронте действия сторон на морях носили всё же второстепенный характер, поэтому описание их в сборнике отсутствует. Чрезвычайно интересно развивалась тогда русская военно-техническая мысль, во многом опережавшая достижения союзников и противников. Русская артиллерия и сапёры также превосходили по мастерству средний, так сказать, уровень. Однако эти и другие интересные сюжеты, к сожалению, не могли найти места в книге.
Стоит, наверное, сказать несколько слов о том, почему среди авторов данного раздела появились имена известных русских писателей Алексея Толстого и Всеволода Вишневского. В данном случае эти мастера художественного слова выступают как сугубые хроникёры-документалисты. Алексей Толстой уже с самого начала войны стал корреспондентом ряда российских газет в действующей армии. Его заметки и очерки приобретали огромную популярность в самых различных слоях русского общества. Писатель-патриот, он горячо сочувствовал русским солдатам, отмечал героизм нашей армии, её стойкость и самоотверженность, но он же с нескрываемой горечью писал о недостатках снабжения, плохой организации транспорта, тыла и медицинской службы, о воровстве и казнокрадстве, слабости большинства тогдашнего генералитета. Многое из того, что увидел Алексей Толстой и описал тогда как репортёр, впоследствии в художественно переработанном виде вошло в его знаменитый роман «Хождение по мукам».
Всеволод Вишневский с малолетства отличался силой, ловкостью, отчаянной храбростью. Выросший в солидной и обеспеченной семье, будучи любящим и преданным сыном, он всё-таки решился пойти против воли родителей и подростком сбежал на фронт. Не авантюризм, а глубокая любовь к родине двигала тут юношей: он был, как и многие тогда, убеждён, что именно германский империализм есть подлинный виновник войны, и он должен быть сокрушён. Ранняя боевая закалка определила характер будущего военного писателя, чьи произведения вот уже много десятилетий остаются читаемыми и почитаемыми.
Джон Рид приехал в Россию отнюдь не новичком в репортёрском деле, напротив, в Соединённых Штатах Америки он слыл уже асом журналистики. Его репортажи о делах и днях мексиканской революции сделались известны всему тогдашнему читающему миру. Зарисовки Джона Рида о русском фронте очень интересны и своеобразны, полны метких наблюдений, возможных именно при взгляде со стороны. Однако читателю следует помнить, что американский репортёр, человек безусловно смелый, доброжелательный и талантливый, был в то время заражён некоторыми русофобскими настроениями, которыми, к сожалению, вообще была заражена в ту пору западная печать: свою неприязнь к российскому правительству Джон Рид распространял порой на всю Россию. Нынешний читатель должен помнить об этом обстоятельстве.
Как известно, маршал Жуков был в 1915-м призван на военную службу, начал её простым кавалеристом, а закончил унтер-офицером и Георгиевским кавалером. В своих всемирно известных воспоминаниях он с присущей ему твёрдой определённостью отозвался о российском корпусе младших командиров (унтер-офицеров) исключительно высоко. И справедливо: из бывших российских «унтеров» времён первой мировой войны вышли прославленные на весь мир полководцы: и сам Жуков, и Рокоссовский, и Конев. Впечатляющим примером в этой связи предстают в сборнике воспоминания будущего маршала Р. Я. Малиновского, будущих генерал-лейтенантов М. Н. Герасимова, Г. С. Радина и В. Л. Абрамова.
Так рождается и прослеживается в жизни и в истории связь времён. Новая народная Красная Армия вырастала из недр старой русской армии, воспринимая освящённые временем традиции Петра Великого и Суворова. Из закалённых в огне неправедной первой мировой российских «унтеров» выросли знаменитейшие полководцы, сокрушившие — ко благу всего человечества — гитлеровскую военную машину. Данный сюжет исключительно важен и, безусловно, требует ещё внимания исследователей.
В данном разделе представлены в общей сложности двадцать два документальных отрывка. Жанровое и тематическое разнообразие их позволяет надеяться, что читатель составит объективное представление об одном из самых драматических событий всемирной истории.
С. Н. СЕМАНОВ
А.Н. ТолстойПО ВОЛЫНИ[26]
Август 1914 г.
Согласуясь на станциях с санитарными эшелонами, мы сильно запаздывали; впереди нас всё время шёл таинственный, наглухо закрытый, поезд; о нём передавали разные невероятные слухи, но что в нём везли, — никто не мог сказать. Во всём остальном совсем не чувствовалась близость к полям войны. Тот же праздный народ на остановках; та же тишина по сёлам и хуторам, за перелесками и садами; низенькие мельницы на одной ноге; едущий на волах крестьянин вдоль полотна; стада и пыль на закате и торжественный в полнеба красный закат. Ширь и тишина и умиротворяющая глушь России словно поглощали своей необъятностью всякое беспокойство; казалось, что схитрить, снасильничать над такой землёй невозможно; слишком всё крепко село на свои места, неказистые, незаметные и родные; слишком много пришлось вытерпеть народу за тысячу лет, чтобы одна голова, хотя бы и немецкая, могла выкинуть над ним легкомысленную авантюру, а говорят, будто Вильгельм заказал даже карты с обозначением Великого Княжества Киевского, где должен сидеть его сын.
То же спокойствие у раненых солдат: почти безучастно лежат они, спят в раскрытых вагонах; но достаточно появиться слушателю, как начинаются рассказы про австрияков, про ихнее хозяйство, про разные случаи, и никогда никто не расскажет про свою доблесть; должно быть, всё, что делает русский солдат, совсем не кажется ему геройским. Все утверждают огромное преимущество нашей артиллерии, а также неотразимость наших штыковых атак. Иные раненые одеты в синие австрийские полушубки и башмаки. У многих болят забинтованные руки, ноги, головы; но я не видел перекошенного лица, не слышал громких стонов: показывать страдание стыдно — так полагает русский народ.
Вспоминаю, в одном из госпиталей Москвы оперировали тяжело раненного в ногу; он лежал под хлороформом совсем раздетый, окружённый сёстрами милосердия; по окончании операции одна из сестёр, приведя его в сознание, спросила участливо, что он чувствует. Помолчав, раненый тихонько ответил: «Срамно лежать очень». Ему дали вина, предложили ещё, и он сказал, закрывая глаза: «Не стану я, а то скажут: пьяница». И ни звука о боли, о страдании, только смягчилась душа его, захотелось стать как можно чище, как можно тише. Это постоянное (пускай часто бесплодное, но кто в этом виноват) стремление к очищению, к новому спокойствию, к душевной чистоте и есть основное в нашем народе, и это с необычайной отчётливостью появилось теперь и его сознании, возвысило дух народа, повело его к победам.
В Киев приехали после сумерек. Было холодно и звёздно. Ущербный месяц высоко стоял над залитым огнями городом, над небоскрёбами, которые повсюду торчат по горам, среди садов и парков. Улицы полны народа. На перекрёстках пестро одетые хохлушки продают орехи и цветы. Разыскивая знакомого, я выбрался в пустую уличку; вдалеке стоял трамвай с прицепным закрытым вагоном и около — небольшая толпа. Из вагона, отогнув парусину, вынимали носилки с тяжелоранеными, проносили их в молчании сквозь расступившийся народ. Гимназисты-санитары живо и точно работали. Глубоко ушедшие в носилки тела раненых покрыты шинелями, поднята только голова, иногда колено. У одного были совсем заплаканные глаза. Другой часто курил папироску, разутые же ноги его были запёкшиеся и чёрные.
Весь следующий день прошёл в хлопотах и суете. Глядя на весёлую, нарядную, легкомысленную толпу, я совсем забыл, что в трёхстах вёрстах идёт небывалая ещё битва народов, где два миллиона солдат выбивают друг друга пулями и штыками из лесов и оврагов, где ревут шесть тысяч пушек, носятся и падают разбитые аэропланы.
Говорят, что в Киеве в первые дни была паника, затем многие раненые, вернувшись, порассказали о событиях, и общество успокоилось.
Ночью пришло известие о большой победе. В вестибюле моём гостиницы ходили, волоча сабли, поводя рыжими усами, чешские офицеры: наверху, на седьмом этаже, кричали и пели чехи, празднуя победу. Среди чехов-добровольцев есть женщины; наш швейцар зовёт их «запасные бабы».
Но город отнёсся к известию сравнительно спокойно. Только часа в два на другой день на площадь пред древней Софией стеклась толпа с хоругвями и знамёнами, отслужили молебствие, прокричали «ура», спели гимн и долго бросали вверх картузы и смушковые шапки. Простонародье здесь, как и повсюду, пожалуй, горячее отзывается на войну. Например, торговки булками и яблоками ходят к санитарным поездам, отдают половину своих булок и яблок раненым солдатикам.