Черезъ полгода Смирновъ даётъ новый секретный приказъ II армиi (4 iюня 1915 года):
«Величайшiй позоръ, несмываемое пятно, гнуснейшее предательство, передъ которымъ блекнутъ самыя низшя, чудовищный преступленiя, это — измена отчизне.
«Солдатъ — защитникъ Престола и Родины.
«Солдатъ — мощь и гордость отчизны.
«Кто изъ насъ, отъ перваго генерала и до последняго рядового, смеетъ даже мыслить о бегстве передъ врагомъ, уступая ему наши цветущая поля и города съ роднымъ, близкимъ намъ населешемъ?
«Какой честный воинъ можетъ дойти до низкаго, гнусиаго малодушiя и добровольно сдаться въ пленъ, имея ещё силы сражаться?
«Ни одной минуты мы не можемъ, не должны забывать, что наше малодушiе есть гибель для святой, для единственной по глубине и силе материнскаго чувства матушки-Россiи.
«Въ настоящей войне съ вековымъ врагомъ славянства — съ немцами, мы защищаемъ самое великое, что только когда-либо могли защищать, — честь и целость Великой Россiи.
«А техъ, позорныхъ сыновъ Россiи, нашихъ недостойныхъ братьевъ, кто, постыдно малодушествуя, положитъ передъ подлымъ врагомъ оружiе и сделаетъ попытку сдаться въ пленъ или бежать, я, съ болью въ сердце за этихъ неразумныхъ, безбожныхъ изменниковъ, приказываю немедленно разстреливать, не давая осуществиться ихъ гнусному замыслу; пусть твёрдо помнятъ, что испугаешься вражеской пули, получишь свою, а когда, раненый пулей своихъ, не успеешь добежать до непрiятеля или когда после войны, по обмене пленныхъ, вновь попадёшь къ намъ, то будешь разстрелянъ, потому что подлыхъ трусовъ, низкихъ тунеядцевъ, дошедшихъ до предательства родины, во славу же родины надлежитъ уничтожать.
«Объявить, что мира безъ обмена пленныхъ не будетъ, какъ не будетъ его безъ окончательной победы надъ врагомъ, а потому пусть знаютъ всё, что безнаказанно изменить долгу присяги никому не удастся.
«Предписываю вести строгiй учётъ всемъ, сдавшимся въ пленъ, и безотлагательно отдавать въ приказе о предащи ихъ военно-полевому суду, дабы судить ихъ немедленно по вступленiи на родную землю, которую они предали и на которой поэтому они жить не должны.
«Приказъ сей прочесть во всехъ ротахъ, батареяхъ, сотняхъ и отдельныхъ командахъ съ подробнымъ разъясненiемъ и приложить спецiальное старанiе, дабы смысломъ его особенно прониклись ратники ополчения, поступившие въ ряды армии».
21 января 1915 г. главнокомандующий С.-З. фронтомъ Рузскiй писалъ нач. штаба: «Къ прискорбно, случаи добровольной сдачи въ пленъ среди нижнихъ чиновъ были и бываютъ, причёмъ не только париями, какъ сообщаете вы, но даже целыми ротами. На это явленiе уже давно обращено вниманiе и предписано было объявитъ всемъ, что такiе воинскiе чины по окончанiи войны будутъ преданы военному суду; кроме того, о сдавшихся добровольно въ пленъ сообщается, если это оказывается возможнымъ, на ихъ родину. Указанiя Верх, главн. будутъ вновь подтверждены. Хотя после принятыхъ меръ число случаевъ добровольной сдачи въ пленъ значительно уменьшилось, и были даже примеры, когда пытавшiеся сдаться разстреливались своими же въ спину, но темъ не менее случаи эти будутъ повторяться и въ будущемъ, пока не устранится главная причина ихъ — отсутствiе офицерскаго надзора, являющагося следствiемъ крайнего недостатка офицеровъ. Необходимо принять самыя энергичны я меры къ возвращенiю вылечившихся офицеровъ, находящихся ныне во внутреннихъ губернiяхъ Pocciи. Объ этомъ я просилъ уже несколько разъ, но офицеровъ до настоящего времени возвращаютъ очень туго. Войсковые части, случайно узнававшiя о своихъ офицерахъ, которые, будучи здоровы, медлятъ возвращенiемъ въ строй, отъ себя принимаютъ посильныя меры, побуждая къ возвращению путёмъ угрозы представлять ихъ въ будущемъ къ увольнение безъ пепели и мундира».
Приказъ по IV армиi отъ 4 iюня 1915 года:
«Одна изъ жеищинъ-врачей, вернувшаяся изъ германскаго плена, привела въ своихъ показанiяхъ случай массовой сдачи въ пленъ нижнихъ чиновъ одного изъ полковъ, главнымъ образомъ ратниковъ, которые въ разговоре съ ней объяснили причину сдачи темъ, что имъ «надоело сидеть въ окопахъ и они измучились». [...]
А.Е. БадаевАРЕСТ ФРАКЦИИ[36]
Раскрытые теперь архивы департамента полиции показывают, как готовилась к нашему совещанию охранка. Царское правительство, давно уже искавшее какого-либо повода для того, чтобы «ликвидировать» большевистскую фракцию[37], решило воспользоваться совещанием и захватить нас, так сказать, на месте преступления. Сведения о готовящемся совещании охранку получила от своего агента «Пелагеи», — кличка известного провокатора Романова, одного из работников московской партийной организации. Романов должен был принять участие в совещании в качестве делегата от Москвы. Заранее решив произвести, арест совещания, охранка запретила, Романову принять в нём участие, боясь провала своего агента. Департамент полиции сообщил в Москву, что «участие агентуры на съезде нежелательно, необходимо приблизить её к участникам съезда, чтобы могли своевременно сообщить место и время съезда». Одновременно московской охранки предлагалось приложить все усилия к тому, чтобы выяснить через своих сотрудников место и время совещания и «немедленно телеграфировать о сём департаменту и начальнику финляндского жандармского управления в целях обеспечения для последнего возможности производства своевременной и результатной ликвидации конференции».
Предполагая, что совещание будет происходить в Финляндии, в Мустамяках, департамент полиции решил поручить арест его участников финляндскому жандармскому управлению. Начальнику управления полковнику Ерёмину директор департамента полиции дал поручение постараться обязательно обнаружить на совещании членов нашей фракции: «...является весьма желательным обнаружение на означенной конференции членов Государственной думы социал-демократической фракции и направление переписки по ликвидации этой конференции в порядке правило местностях, состоящих на военном положении...»
Петербургские вокзалы были наводнены шпиками. Партия охранников была специально командирована в Финляндию для усиления «сил» полковника Ерёмина. В Белоострове на границе были установлены посты шпионов, хорошо знающих в лицо членов нашей фракции. Само собой разумеется, что и без того густая сеть шпиков, преследовавших нас по пятам в Петербурге, стала ещё гуще, ещё наглее.
Если о самом совещании и срок его созыва полиция узнала от московского провокатора Романова, та место совещания несомненно было узнано от петербургского провокатора Шурканова. Принимавший тогда некоторое участие в работе Петербургского комитета Шурканов присутствовал на организационном собрании, на котором решался вопрос о квартире для совещания, и поспешил сообщить об этом своему полицейскому начальнику. Таким образом в руках полиции оказались все необходимые сведения…
Документы охранки показывают, что арест нашей фракции отнюдь не носил характера случайного провала, всегда возможного при развитой системе сыска и шпионажа. Вопрос о ликвидации большевистской фракции в Думе был окончательно решён правительством, долго поджидавшим благоприятного для себя момента. Оставалось только как можно лучше разработать стратегический план нападения. Этот план был разработан и выполнен при помощи провокаторов.
На третий день совещания, 4 ноября, около 5 часов вечера, в наружную дверь дома Гавриловых раздался оглушительный стук. Дверь была сорвана с петель, и сейчас же в комнату, где мы находились, ворвался отряд полиции и жандармов. Шедший во главе наряда полицейский офицер, выставив револьвер, закричал: «Руки вверх!»
В ответ на наш протест офицер заявил, что он должен произвести обыск, и предъявил ордер, в котором предлагалось на основании ст. 23 военного положения обыскать квартиру и арестовать всех находившихся в ней.
Прежде всего была отделена для обыска группа недепутатов вместе с хозяйкой квартиры Гавриловой. Когда полиция захотела затем приступить к обыску членов фракции, мы шумно и энергично стали протестовав.
— Ни обыскивать, ни арестовывать нас мы не позволим, — заявили мы начальнику наряда. — Как члены Думы мы пользуемся депутатской неприкосновенностью на основании статей 15 и 16 положения о Государственной думе. Без соответствующего разрешения Думы никто не вправе нас подвергнуть обыску или задержанию. Полиция совершает беззаконие, которое даром ей не пройдёт.
Протестовали мы так решительно и энергично, что жандармский ротмистр, несмотря на имевшийся у него ордер, заколебался.
Оставив нас под охраной жандармов, он вышел из дому, чтобы по телефону испросить дополнительных инструкций у своего начальства.
Пока шли протесты и споры с полицией, нам удалось уничтожить значительную часть находившихся у нас на руках документов. В первую очередь были уничтожены протокол совещания и все относящиеся к созыву совещания материалы. В руки полиции не попало ни одного документа, из которого можно было бы установить, что представляло собой собрание на квартире Гавриловой. Кроме того, был уничтожен целый ряд других документов, главным образом явка и компрометирующие адреса. Некоторые из них были выброшены в люк уборной. Всё же у нас на руках оставался целый ряд материалов, которых за этот короткий срок не удалось уничтожить.
Полицейский офицер получил распоряжение не церемониться с нами и не обращать внимания на наши протесты. Вместе с ним явился какой-то другой высший чин, по приказу которого полицейские сразу же бросились на нас. На каждого из депутатов набросились по нескольку человек охранников, схвативших нас за руки, несмотря на наше отчаянное сопротивление, приступили к насильственному обыску. Первым обыскали Самойлова, затем Шагова и меня. Последними были обысканы Петровский и Муранов.
Обыск производился с чрезвычайной тщательностью, отбирали всё, что находилось в карманах, вплоть до часов. У каждого из нас были с собой отдельные экземпляры литературы, проекты резолюций, тез