, Френч так и не смог отделаться от чувства вины за многотысячные пустые потери и впал в депрессию. Посетив Лондон, генерал Хейг — командующий Первой армией — нанес последний удар: Френч стал источником не силы, а слабости британского экспедиционного корпуса. Это мнение возобладало при дворе, а затем и в кабинете министров. Его придерживались король, премьер-министр и военный министр Китченер. Взошла звезда генерала Хейга.
О Хейге еще его современники говорили, что его трудно понять. Он был и остается своего рода загадкой. Вообще говоря, все генералы Первой мировой не были просты. Феноменальная по жестокости война была страшным испытанием для характера. И все же о Жоффре можно сказать, что он сохранил невозмутимость, Гинденбург — смертельную серьезность, Фош — внутренний огонь, Кемаль Ата-тюрк — определенность в действиях. В дневниках и письмах Хейга нет свидетельств подлинного человеческого сострадания. В нем постоянно ощущается удивительная отчужденность, он прошел сквозь страшные годы войны словно ведомый неким внутренним голосом, чувством-ощущением следования своей судьбе. Он был спиритуалистом и фундаменталистом в религии[430].
Нет сомнения, Хейг, при всех его странностях, при вере в общение с духом Наполеона, был эффективным командиром. Его ставят выше Френча почти во всех отношениях. Показателем его искусства как полководца служит, к примеру, наступление при Сомме. Его план был чем-то похож на стратегический замысел Фалькенгайна при Вердене, но он не планировал создания человеческой молотилки — он планировал разрубить фронт и выйти из тупика окопной войны. Позиции немцев на Сомме были укреплены чрезвычайно, но Хейг верил в свою судьбу. Целую неделю продолжалась страшная артподготовка (1000 полевых орудий, 180 тяжелых орудий, 245 тяжелых гаубиц — три миллиона снарядов, а 1 июля 1916 года девятнадцать британских дивизий и три французских пересекли ничейную землю. Хейг верил, что защитников уже не осталось, и требовал от своих солдат движения только вперед.
Веселая летняя заря обещала успех. Пехотинцы шли вперед навьюченные тридцатикилограммовым грузом (понадобится в долгих переходах по немецким тылам). Некоторые беззаботно катили перед собой футбольный мяч: впереди пустыня, кто может выжить после недельного артобстрела? Замысел оказался пустым. Германские оборонительные позиции оказались сильнее, чем о том доносила британская разведка. Трехметровой глубины окопы спасли многих в оборонительных рядах немцев[431]. Колючая проволока, не сокрушенная снарядами, была смертельным препятствием для британской пехоты. Молодая поросль Британии умирала вследствие недосмотра своих командиров и цепкости германской обороны, пулеметы которой, вынесенные из глубины окопов, оставляли пустоты в дружных цепях.
Немец пишет об этом бое: "Крик часового "они идут!"… Шлем, ремень и винтовка и вверх по ступенькам траншеи… Впереди мундиры цвета хаки, они в двадцати метрах от наших окопов. Они продвигаются медленно, будучи в полной экипировке… Огонь пулеметов пробивает бреши в их рядах"[432].
60 тысяч потерь в первый же день наступления. Но Хейг верил, что потери немцев не меньше[433], и приказал на второй день возобновить наступление. Но потери затаившихся в траншеях немцев оказалась в десять раз меньше британских, к тому же к ним подошли несколько батальонов подкреплений. Немцы были, конечно, поражены "изумительным спектаклем беспримерного галантного мужества и бульдожьей решимости", но пулеметы их работали с прежним напряжением. Фалькенгайн послал на Сомму полковника фон Лоссберга, создавшего в дальнейшем практически непробиваемую систему обороны на Западном фронте — систему эшелонированной обороны. К 31 июля немцы потеряли на Сомме 160 тысяч солдат, а англичане и французы — 200 тысяч. Наступление западных союзников захлебнулось в собственной крови. Это был западный вариант Вердена.
Что касается репутации боевых вождей воюющих государств, то она достигла невыразимого пика в ходе мировой войны, чтобы рухнуть затем в море обличений. Эти "полубоги" — Жоффр, Френч, Хейг, Невиль, Мольтке, Фалькенгайн, князь Николай Николаевич — стали видеться иначе после разоблачительных книг Ремарка, Барбюса, Сассуна. И теперь на пожелтевших фотографиях мы видим невозмутимые лица тех, кто бестрепетно посылал цвет молодежи России и Запада в смертельный котел войны. Они стоят у полированных автомобилей, на заднем плане замки, где они обдумывают свою убийственную стратегию, эскорт из прекрасных всадников готов броситься в путь, вокруг не знающая фронтового ужаса обслуга.
Это потом мир узнает о еженощном десятичасовом сне Гинденбурга, о посыпанной песком дорожке для ежедневных конных прогулок Хейга, о шампанском в царской ставке, о двухчасовых ланчах Жоффра. О спокойном комфорте замка Борепэр в дни, когда квартировавшему в нем генералу Хейгу докладывали о смерти десятков тысяч его солдат. (Это было мало похоже на личный риск Веллингтона, бывшего в самых опасных местах Ватерлоо и отдавшего свою личную полевую кровать раненому офицеру). Пока они национальные герои, и их кожа достаточно крепка, чтобы спокойно наблюдать бойню народов. Премьер Ллойд Джордж, не понаслышке знавший военных вождей, пишет об "одиночестве с которым большинство генералов, занимавших высокие места, избегали личной опасности — новшество современной войны"[434].
Не все правда в этой горькой оценке. Скажем, среди англичан погибли от артиллерийского и ружейного огня соответственно 34 и 22 генерала (на фронтах Второй мировой — в целом 21 генерал, погибший в бою). Фронтовые штабы были в отдалении, и при наличии телефона, телеграфа, радио и самолетов можно было видеть всю разворачивающуюся картину целиком.
Дипломатические маневры Германии
Властителей Германии весной 1916 г. подгонял страх перед возможным русским наступлением. Именно поэтому они с таким вниманием восприняли инициативу японского дипломата Усиды. Тот рисовал радужные картины перед зачарованным германским коллегой Люциусом: мировое соотношение сил будет поколеблено, если Германия, Россия и Япония найдут взаимопонимание — их блок будет непобедим. Чтобы избежать перенапряжения войны на два фронта, кайзер, Бетман-Гольвег и Ягов после информации Люциуса согласились пожертвовать германскими владениями на Тихом океане, "если только Япония проделает необходимую работу в Петербурге и обеспечит без промедления мир с Россией". В Берлине возродились радужные надежды. Наследник Тирпица на посту военно-морского министра адмирал фон Капелле был полностью согласен с территориальными уступками на Тихом океане, "если они обеспечат нам мир с Россией… Это огромный шанс".
В предложении Германии от 8 мая Японии обещались германские острова и протекторат над Китаем (всем Китаем за исключением русской зоны влияния). Условия, предъявляемые России, были следующими: Россия теряет Польшу, Литву и Курляндию на Западе; Курдистан, Луристан и Хуристан отходят к Турции. Россия отказывается от всякого влияния на Балканах и от режима капитуляций в Турции. Но Россия при этом сохраняет часть турецкой Армении, завоеванную ею, северную часть Персии, Восточный Туркестан, Джунгарию, Внешнюю Монголию, Северную Маньчжурию и прилегающие китайские провинции. Она получает право прохода кораблей через Босфор и Дарданеллы. Япония обязывалась заключить оборонительный договор с Германией против Британии и Франции в конце войны или ко времени истечения срока англо-японского договора. Согласно германскому проекту, если в будущем Германия "будет атакована" Британией, она должна была получить помощь России и Японии. Если Германия подвергнется нападению Франции, Россия останется нейтральной. (Был очевиден общий стратегический замысел немцев: отбросить Россию от западной границы и с Балкан, предоставив ей значительные возможности в Азии).
Но Япония тоже взвесила все шансы. Только сейчас становится ясно, что схема не удалась во многом потому, что Россия уже заключила сепаратное соглашение с Японией (дав ей дополнительные возможности в Азии). Почти одновременно и Британия уступила Японии в Китае. Подсчитав за и против, усомнившись в готовности России пойти на смену фронта, японское правительство дезавуировало инициативы Усиды.
Америка
В 1914–1915 гг. слово "Запад" для русских означало прежде всего Францию и Британию. В 1916 г. на мировую арену благодаря энергичной политике президента Вильсона выходит Америка. Ей в этом в немалой степени способствовала сама Германия. В январе начальник военно-морского штаба Германии адмирал Хольцендорф выразил уверенность в том, что его субмарины могут вывести из войны Британию еще до окончания текущего года. Новый главнокомандующий германским флотом адмирал Шпеер утверждал, что германский флот готов встретиться с британским и он уверен в победоносном исходе большого военно-морского сражения. Но все германские адмиралы утверждали, что главным препятствием краха Британии является неофициальная поддержка Америки. И не они одни. Газеты пестрели карикатурами, на которых президент Вильсон одной рукой запускал голубя мира, а другой отправлял военную помощь Антанте. В день рождения кайзера, 27 января 1916 г., на статую Фридриха II водрузили американский флаг с черным крепом. Немецкие газеты комментировали: "Фридрих Великий первым признал независимость молодой республики, после того как она добилась свободы от ига Англии после жестокой кровавой борьбы. Наследник Фридриха — Вильгельм II ощущает на себе благодарность Америки в виде лицемерных фраз и военной помощи своему смертельному противнику"[435].
Отныне коалиция включала в себя Соединенные Штаты, которые не только постепенно входят в нее, но и начинают предпринимать усилия, чтобы встать во главе нее. Впервые на первый план дипломатической колонии в Петербурге начинают выходить американцы. Начало процесса выдвижения Америки на российскую дипломатическую и политическую сцену связано с прибытием в Петроград нового американского посла — Дэвида Френсиса. О причине выбора Вильсоном именно Френсиса, деятеля демократической партии из чрезвычайно далекого от связей с Россией города Сент-Луис, достоверно ничего не было известно. Можно предположить, что президент, заботясь об укреплении экономических связей с Россией, избрал в качестве посла человека с большим опытом и большими связями в среде американского бизнеса. Сам Френсис абс