{308} Хейг, который на этой войне станет самым (возможно, печально) знаменитым британским генералом, подробно изложил свои справедливые опасения насчет того, чем чревато «отделение от французов в самом начале кампании», и согласился с Китченером, что на короткую войну рассчитывать нельзя.
Хейг, которому в 1914 году исполнилось 53, был человеком интеллигентным и достаточно образованным: прежде чем поступить в военную академию Сандхерст, он отучился три года в Оксфорде. Несмотря на далеко не аристократическое происхождение, потомок шотландских производителей виски заслужил славу умелого руководителя и надежного боевого командира. Посмертная репутация Хейга, однако, сильно пострадала после обнародования его военных дневников, обнаживших черствость по отношению к страшным потерям на Западном фронте и позорную склонность к дворцовым интригам: Хейг беззастенчиво эксплуатировал в личных целях придворное положение своей супруги Дорис, состоявшей фрейлиной королевы. Он был человеком своего времени, класса и положения, которому не суждено было рассчитывать на признание у потомков, однако на мрачном театре военных действий 1914–1918 годов, где ни один генерал не упрочил свою репутацию, Хейг показал себя куда более компетентным полководцем, чем свидетельствуют карикатуры.
Однако на заседании Военного совета 5 августа он предложил Британии несколько месяцев повременить с отправкой войск на Континент, пока не будет сформирована, подготовлена и снаряжена более крепкая армия. Предложение шокировало Генри Вильсона, напомнившего, что для Франции счет идет на недели, если не на дни, и союзнице Британии срочно необходима любая возможная поддержка. Решение правительства выслать экспедиционные войска – почти целиком заслуга Вильсона. История знает не так уж много примеров, когда генерал не самого высокого ранга пользовался подобным влиянием.
На следующий день Военный совет одобрил отправку во Францию британских экспедиционных войск в составе одной кавалерийской и четырех пехотных дивизий. Два пехотных соединения (готовые к немедленному развертыванию) были временно оставлены в Британии для оборонных целей, включающих подавление возможных гражданских беспорядков среди недовольного рабочего класса. В результате поначалу британские войска сильно уступали в численности французским и даже бельгийским. И все же это решение стало самым важным стратегическим шагом британского правительства за всю войну. Учитывая присущее британским политикам – да и гражданам – островное мышление, уверенности в том, что Альбион вступит в континентальную войну, не было ни у кого.
Экспедиционные войска, как и ожидалось, поступили под командование Френча, 60-летнего кавалериста ирландского происхождения, который якобы отличился в Бурской войне. За несколько месяцев до того он запятнал свое имя в «Куррахском мятеже» и ушел с поста начальника Генерального штаба империи. И хотя в должности его восстановили, он сам чувствовал, что карьера его подходит к концу. Либеральное правительство и многие светские дамы симпатизировали сэру Джону, однако его способности к верховному командованию оставляли желать лучшего. Человек предвзятый и ограниченный, он никогда не руководил крупными военными силами. И хотя на Континенте ему предстояло тесно сотрудничать с главной союзницей Британии, по-французски он едва мог связать два слова. 11 августа Хейг писал: «Как мне известно, Френч не самая подходящая кандидатура на роль полководца в суровое для нашей страны время»{309}, – и большинство его коллег с ним соглашались. Начальником штаба Френча, скорее всего, назначили бы Вильсона (единственного британского офицера высокого ранга, который пользовался доверием Жоффра), однако тот сильно скомпрометировал себя сочувствием оранжистам во время Ольстерского кризиса. Поэтому ему пришлось довольствоваться нелепым званием заместителя начальника штаба при сэре Арчибальде Мюррее.
Ллойд Джордж, оглядываясь впоследствии на замешательство и споры тех дней, признавался: «Я впервые столкнулся с ненадежностью военного руководства – глупые просчеты, неразбериха, отсутствие координации выкосили под корень цвет армий, которые когда-либо выводили на поле боя Англия и Франция». Это были слова политика, горько разочаровавшегося в генералах за время войны. Особенно несправедливо с его стороны было упрекать Китченера. В защиту Френча при этом можно сказать лишь, что в роли главнокомандующего он ненамного перещеголял в нелепых приказах своих коллег с обеих сторон.
Указания Китченера сэру Джону, выданные 10 августа, содержали роковые строки, которые на несколько недель послужили главнокомандующему оправданием малодушия британской стороны: «С самого начала следует иметь в виду, что численность британских войск – а значит, и потенциал их как средств усиления – строго ограничена, в свете чего необходимо особенно заботиться о том, чтобы свести потери к минимуму. <…> Разумеется, никто не лишит ваши войска справедливой и неотъемлемой возможности продемонстрировать свою высокую доблесть и дисциплину, однако офицерам не следует забывать, что в этом – первом на их счету – опыте европейской войны необходима бóльшая осторожность, чем в предшествующих боевых действиях против менее подготовленного противника». Иными словами, Китченер знал, что предстоящее столкновение нельзя сравнивать с тем «избиением младенцев», которое он лично устраивал 16 годами ранее в Судане, выставляя против дервишей с копьями артиллерию и пулеметы Гатлинга.
В конце 1912 года, после второго Марокканского кризиса, был учрежден Железнодорожный исполнительный комитет, на который возлагалось управление передвижениями по железной дороге в случае войны. Он принялся за работу, четко и слаженно доставляя экспедиционные подразделения к портам погрузки. Но даже когда войска Френча уже переправлялись через Ла-Манш под прикрытием артиллерии ВМС, в Военном министерстве продолжались дебаты о том, что им делать по прибытии. По прогнозам Китченера, немцы должны были двинуться в наступление через Маас, поэтому британские войска оптимально было сосредоточить под Амьеном, подальше от бельгийской границы. Генри Вильсон свое раздражение позицией военного министра выразил в дневниковой записи после заседания 12 августа: «Он по-прежнему считает, что немцы предпримут массированное наступление к северу от Мааса и задавят нас еще до того, как мы сосредоточим войска».
Китченер рассудил правильно – его стратегическая оценка оказалась куда ближе к истине, чем оценка французского Генштаба, – однако Вильсон совершенно справедливо считал, что главной задачей британских сил должно быть недопущение молниеносной победы немцев (блицкрига, по сути, хотя тогда этот термин еще не изобрели). В тот жаркий день в Военном министерстве Китченер уступил Вильсону, согласившись, что экспедиционные войска должны наступать в направлении города-крепости Мобеж, по левому флангу от французов.
Все пришло в движение. Illustrated London News опубликовала фотографию, запечатлевшую, как собирают и клеймят лошадей на лондонских конюшнях крупной сети газетных киосков Смита. Помещения и базы для подготовки новобранцев, как правило, организовывали в центре города, поэтому отправку на фронт батареи Территориальной конной артиллерии наблюдал весь финансовый квартал Сити. В Париже знаменитому священнику аббату Мюнье пришлось принимать исповедь у молодого щеголя, отбывающего на фронт, в кафе у Северного вокзала: «Быстрее, месье аббат, мой поезд вот-вот отправится!»{310} Гость графа Греффюля, приглашенный в его особняк на Рю д’Астор, 8, увидел во внутреннем дворе группу смутно знакомых молодых людей – позже он понял, что это были лакеи графа, отбывающие в свои полки. Хозяин дома сидел за столом в безлюдных гулких залах, знавших немало пышных раутов и балов. Дворецкий подавал доставленный из ресторана холодный обед – последняя услуга перед тем, как тоже снять ливрею и отправиться в гарнизон в Бельфоре{311}.
По тысячам километров европейских железных дорог эшелоны с солдатами неспешно катили к местам предполагаемых сражений, охваченные несколько показной ненавистью к врагу. Французы писали мелом на стенах вагонов «Смерть бошам!», британские солдаты предпочитали «Кайзера – на виселицу!». Немецкие эшелоны украшались свежесрезанными зелеными ветвями. Жителя Фрайбурга, наблюдавшего 6 августа из толпы отправку на фронт пехотного полка, поразила безупречная чистота военной формы и решимость на лицах солдат. «Внезапно раздались приветственные возгласы – это шла пулеметная рота. <…> Затем полевые кухни. <…> Затем интендантский обоз – все лошади в новой упряжи, все повозки, вся амуниция по высшему разряду. Великолепное зрелище»{312}. Эльфрида Кюр в Шнайдемюле смотрела, как городской полк марширует на станцию под бодрое исполнение «Die Wacht am Rhein» («Стражи на Рейне») и рукоплескания провожающих. «Стройными рядами они заполняли станцию, словно серые приливные волны. У каждого – цветочная гирлянда на шее или букет в петлице. Из дул винтовок торчали астры, левкои и розы, словно солдаты собирались стрелять по врагу цветами. Лица у всех были сосредоточенные – я думала, они будут храбрее и веселее». Моральный кодекс тех времен требовал, чтобы за молодыми барышнями, работающими в благотворительных столовых при станции, присматривали тетушки постарше, и бургомистр заметил неодобрительно: «За вооруженной армией тянется армия любви»{313}.
Юная Эльфрида крикнула солдату, высунувшемуся из окна уходящего поезда: «Leb wohl!» («Прощайте!»). – «Auf wiedersehen, Mädel» («До свидания, барышня!»), – добродушно поправил ее солдат{314}. За 312 часов 11 000 поездов перевезли 119 754 офицеров, 2,1 миллиона рядовых и 600 000 лошадей через всю Германию к местам сосредоточения войск на границах Франции, Бельгии и Люксембурга. Ежедневно 560 эшелонов по 54 вагона в каждом перевозили по мостам через Рейн пехоту, кавалерию и артиллерию семи западных армий Мольтке.