{583}. Кайзер со свойственной ему «рассудительностью» ляпнул, что взятых в плен при Танненберге русских нужно загнать на Курляндский полуостров на Балтике и заморить голодом{584}. Дедушка Гинденбург долго оставался героем Германии. Он дослужился до фельдмаршала, и во многих городах воздвигались в его честь огромные деревянные статуи, окованные гвоздями, которые горожане покупали в пользу Красного Креста. «Наш Гинденбург» обретал славу и авторитет, которые вызывали тревогу у кайзера и раздражали Людендорфа, знавшего своего главнокомандующего как старого толстого буйвола.
«Наши сердца преисполнены благодарности и надежд, что война не затянется до зимы, – писала в Вердене учительница Гертруда Шадла, услышав новости о Танненберге. – Однако, увы, тысячи остались лежать там в крови!»{585} Сам генерал Самсонов едва вырвался, потеряв все, вплоть до карт. С наступлением темноты они с адъютантами шли по компасу в свете зажженной спички, а когда спички кончились, устало побрели наугад. Генералу, страдающему от астмы, вскоре пришлось опереться на плечи адъютантов. 31 августа, когда Альфред Нокс поинтересовался местонахождением поверженного командира, его российский собеседник без слов провел себе ребром ладони по горлу. В конце концов Самсонов сделал остановку и обратился к горстке оставшихся при нем штабных: «Император доверял мне. Как я могу предстать перед ним после такого позора?»{586} После этого он застрелился, предоставив остальным выбираться в Польшу своими силами.
Погибло немало других высших российских офицеров. Один из командующих корпусом – тот самый Мартос, который позаботился о местных ребятишках, – был ранен осколком снаряда, задевшего его машину. С ним ехала Александра Александровна, жена офицера Муромского полка, которая знала немецкий и выполняла обязанности переводчика. Последний раз ее видели бегущей в лес. Уцелевшие при Танненберге русские уверяли с горечью, что их командиры вели себя так, будто у них под началом миллионы, «и не важно, сколько послать на смерть»{587}. Альфред Нокс писал: «Похоже, русские слишком прямы и простодушны для современной войны». Достаточно мягкая оценка неспособности Самсонова и его коллег противостоять Людендорфу и немецкой армии. Россия преподнесла свои войска врагу не просто на блюдечке, а в виде банкета с переменой блюд. Царская армия почти неизменно подставляла под удар фланги, тогда как в центре немцы на выгодных для себя условиях выдерживали оборону, чтобы затем навалиться на потрепанного противника.
Как и в любом сражении, победу немцев обусловило множество факторов: проницательность Гофмана, мастерство Людендорфа, некомпетентность российской стороны – и немного удачи. Гинденбург проснулся кумиром немецкого народа, тогда как почти каждый офицер в кайзеровской форме аплодировал очевидному гению Людендорфа. Самое главное, немцы чувствовали, что продемонстрировали основополагающее превосходство своей армии над российской. И это снисходительное, если не презрительное отношение они пронесли (с печальными последствиями) до самой Второй мировой.
Настала очередь Ренненкампфа повторить судьбу Самсонова. В первую неделю сентября школьники Шнайдемюля, расположенного у восточной границы Германии, зачарованно наблюдали за переполненными военными поездами, которые проходили через город на восток каждые полчаса: это были два корпуса, передислоцированных Мольтке с Западного фронта, в подкрепление Гинденбургу. Утром 9 сентября немцы атаковали 1-ю армию на Мазурских озерах, давших название битве. Сначала в бегство обратили левый фланг русских, потом был прорван центр и правый фланг. Победа Гинденбурга стала полной. В считаные дни русские отступили из Восточной Пруссии, разоряя приграничные деревни с безжалостной мстительностью побежденных. Проходя через Йоханнисберг, татары хотели вынести статую Бисмарка, но их генерал воспротивился, прорычав, что это «вызовет международный скандал»{588}. Статую татары все же прихватили, логично рассудив, что война сама по себе – международный скандал.
Семейство Щуки наблюдало за отливом волны российских войск, прокатившейся по их земле. Армия Ренненкампфа, сильно поредевшая, несколько дней тянулась мимо маленьких домишек Поповена. Сельчане видели раненых, видели уцелевших, оставшихся без оружия и снаряжения, видели хромающих лошадей и телеги, которые спихивали в придорожные канавы, когда отваливалось колесо или падала несчастная скотина в упряжке. Маленькой Елизавете Щуке было очень жаль измученного осла, которого погонял кнутом русский возчик. Некоторым из ее соседей сильно досталось от обозлившихся побежденных. Пожилых супругов Ольшевских русский офицер выгнал кнутом из дома и поджег соломенный матрас на кровати – дом сгорел дотла{589}. Семейство Щуки тем не менее праздновало победу. Верноподданные немцы, в уютном свете свечей они распевали прусский гимн «Heil dir im Siegerkranz» («Славься ты в венце победном») под аккомпанемент домашнего фортепиано, а за окном всю ночь брели разрозненные солдаты Ренненкампфа{590}.
Российская 1-я армия избежала полного уничтожения лишь благодаря поспешности своего бегства, покрывая по 40 км в день, что позволило оставить врага далеко позади. Немецкая кавалерия оказалась не проворнее других в выполнении своей традиционной задачи – преследовании побежденного противника, винтовочный огонь русского арьергарда не давал подобраться ближе. Потрепанным и разбитым войскам Ренненкампфа все же хватило сил отбить атаку на следующий день. Немцы выполнили свою первоочередную задачу – выбить неприятеля из Восточной Пруссии. В последующие месяцы враг сохранял угрожающее присутствие на границе и даже прорывался через нее крупными силами. Однако вторжения сокрушительного «русского парового катка» с этого направления Германия могла уже не опасаться.
Западные союзники слишком медленно осознавали всю серьезность катастрофы, постигшей царскую армию при Танненберге и на Мазурских озерах. Лондон и Париж не поверили сообщениям о победах Гинденбурга, утонувшим в потоке противоречивой, сбивающей с толку пропаганды, развернутой всеми воюющими сторонами. Россия пыталась скрыть от союзников масштаб позора – и в значительной степени ей это удалось. Горькую пилюлю донесений из Восточной Пруссии подсластили хорошими вестями из Галиции. Российские людские ресурсы оказались настолько неисчерпаемы, что разгром самсоновской армии и большие потери в армии Ренненкампфа не стали для царской военной мощи непоправимыми, означая лишь крушение самых ближайших планов.
Иногда встречается мнение, что августовская операция России сыграла решающую роль в исходе войны, поскольку именно из-за нее Мольтке перебросил в критический момент два корпуса с запада, поменяв соотношение немецких сил между Восточным и Западным фронтами. Это маловероятно. Более правдоподобно, что Германии попросту не хватало ресурсов для осуществления своих грандиозных планов во Франции одновременно с операциями каких бы то ни было масштабов на востоке. Триумф Танненберга оказал медвежью услугу тем представителям немецких властей и той части народа, которые жаждали мира и надеялись на скорое урегулирование конфликта, ведущее к завершению кровопролития. Однако общенациональная эйфория укрепляла веру в достижимость абсолютной победы – прежде всего в сознании Эриха Людендорфа.
Сильнее всего в первых сражениях на Восточном фронте пострадал боевой дух российской армии, которая до конца войны не оправилась от позора в Восточной Пруссии. Многие офицеры видели причину этого поражения в системной несостоятельности царской армии, страдающей от нехватки компетентных командиров, и эта проблема будет преследовать российскую армию до конца войны, вплоть до 1917 года. Российский солдат при этом проявлял поразительную жертвенность и иногда невероятное мужество. Эти качества, возможно, помогали одерживать победы над австрийцами – но не над кайзеровскими войсками.
Ликование на российской стороне сменилось неделями крайней тревоги, переходящей в панику. Предвидя наступление немцев на Польшу, варшавские мосты заминировали, а правительственные чиновники с семьями паковали чемоданы, готовясь эвакуироваться. Однако немцы решили пока остановиться на достигнутом, пошатнув честолюбивые планы России. Теперь почти все внимание кайзера и его генералов сосредоточилось на Западном фронте, где решалась судьба сделанной ими крупной стратегической ставки.
9. Звездный час Жоффра
1. Париж под ударом
Август стал свидетелем удивительного превращения столицы Франции в город на военном положении – еще не осажденный, но находящийся в непосредственной близости от этой участи. Все общественные заведения (включая музеи) были закрыты. Автобусы реквизированы правительством, такси на время пропали с улиц вовсе. Метро продолжало работать, причем на должность контролеров заступили женщины, однако из-за переполненности и давки многие предпочитали ходить пешком. В уличном шуме выделялись гудки карет скорой помощи, развозивших раненых с вокзалов по больницам. В связи с уходом персонала на фронт закрылись многие магазины, а также все театры, за исключением нескольких «синематографов». Более 50 000 человек (в основном женщины) отстояли службу в Нотр-Даме, молясь за Францию{591}.
Ряд продуктов оказался в дефиците. Молока было вдоволь (коровы паслись в Булонском лесу), а вот масла уже не хватало, поскольку некому было его сбивать; булочные прекратили выпекать круассаны и другую сдобу. Исчезла конина: армия забрала столько лошадей, что фермеры предпочли не отправлять оставшихся на бойню, а придержать для собственных нужд. В закрытом теперь от публики парке Бельвиль держали овец и рогатый скот, озеро осушили и пустили туда кроликов – еще одна вынужденная мера на случай осады