Такого поворота следовало ожидать, однако Тиритт тут же принялся радиографировать Битти, которому оставалось еще часа два полного хода до места событий: «Меня атакует большой крейсер… Покорно прошу поддержки. Положение тяжелое». Коммодор получил передышку, когда немецкие легкие крейсеры заставила отвернуть массированная торпедная атака британских эсминцев. Однако Битти уже понимал, что осиное гнездо в Гельголандской бухте разворошено. Он не знал, какие именно вражеские силы (особенно подлодки) там ждут, но радиограмма Тиритта задела его за живое. Он обратился к своему флаг-капитану Эрнлу Чатфилду: «Что посоветуете делать? Мне следует идти вперед и поддержать Тиритта, но, если я потеряю хоть один из этих драгоценных кораблей, страна мне этого не простит». Чатфилд с энтузиазмом человека, с которого взятки гладки, ответил: «Разумеется, нужно идти». В 11:35 Битти на скорости 27 узлов двинул к бухте свою могущественную флотилию – Lion, Queen Mary, Princess Royal, Invincible и New Zealand.
В глазах моряков каждый из этих гигантов обладал своим неповторимым характером: Queen Mary и New Zealand не знали себе равных в принципе, Princess Royal отличалась самой дружной и веселой командой, Lion воспринимался чересчур суровым – возможно, давило присутствие на борту адмирала со штабом. Теперь же эти олицетворения британской морской славы на всех парах спешили в гости к кайзеру. Решение Битти вмешаться было мужественным и, наверное, единственно возможным, учитывая полученный им приказ оказать поддержку Тиритту, однако от этого не менее опасным. Во времена Нельсона для строевого корабля было чем-то из ряда вон понести ущерб от корабля меньшего размера. В 1914 году, наоборот, если для орудий более мелких кораблей дредноуты по-прежнему оставались неуязвимыми, то мины и торпеды с легкостью пробивали их броню, тем самым наделяя мелкие корабли большой разрушительной силой, что казалось крайне несправедливым некоторым морякам со школьными представлениями об иерархии.
Джеффри Харпер писал: «Всегда недолюбливал подлодки, и ничто не заставит меня изменить свое мнение, поскольку я и прежде не относил их к настоящему флоту, а теперь и подавно. <…> Они действуют подло, исподтишка, словно ножом в спину. <…> И я не одинок в своей неприязни, я повсюду встречаю тех, кто сходится во мнении: это нечестно, нам это не по нраву. Разумеется, наши подлодки ничем не лучше вражеских. Независимо от национальной принадлежности, любой, кто служит на подлодке, ведет нечестную игру»{723}. Даже если отбросить эти нелепые рассуждения, 28 августа эскадра Битти рисковала по-крупному, двигаясь навстречу неведомым опасностям Гельголандской бухты, причем не столько ради завоеваний, сколько ради славы Королевского флота.
Тем временем битва смещалась на запад относительно курса линейных крейсеров: в бой вступил 4350-тонный Mainz, который принялся палить по британским эсминцам, 11 из которых выпустили по легкому крейсеру торпеды, но безрезультатно. Корабли Тиритта ощутили на себе прицельную точность выстрелов Mainz: его первый залп накрыл Laurel, взорвав подготовленные для стрельбы боеприпасы, в результате чего эсминец лишился кормовой трубы и капитана, который был тяжело ранен. Мачта Liberty скрылась под водой, мостик уничтожен, капитан погиб. Залп, полученный Laertes, остановил корабль на полном ходу. Британцы снова оказались на грани катастрофы, однако Mainz вдруг отвернул в сторону на всех парах. Немецкие дозорные заметили три стремительно приближавшихся крейсера коммодора Гудинафа. Но Mainz опоздал с отходом: через несколько секунд по нему ударили британские 152-миллиметровки. Эсминцы Тиритта выпустили еще один торпедный залп, сами при этом получив несколько орудийных попаданий от бесстрашного немецкого корабля. Почти все торпеды прошли мимо цели – кроме одной, которая серьезно повредила ходовую систему. Потеряв ход, Mainz стал легкой мишенью для британских крейсеров, которые теперь по очереди шли мимо, обстреливая его от кормы до носа.
«Залпы обрушивались на нас градом, – рассказывал позже помощник капитана Mainz. – Я считал вспышки каждого залпа – раз, два, три, четыре, пять, затем снаряды долетали до нас, сея смерть и разрушение. Сотрясался весь корабль»{724}. О том, что происходило на Southampton, писал Стивен Кинг-Холл:
«Нас переполняет небывалое упоение. Хочется еще желтых сполохов, хочется растерзать его, разрушить, ты говоришь себе: “Еще! Получай! Так его!”, словно помогая орудиям. И хотя снаряды бьют в цель, этого мало, потому что на расстоянии 9 км в этом тумане разглядеть всплески от снарядов и скорректировать огонь почти невозможно. К тому же он все еще уходил от нас. К нашему негодованию, все заволокло туманом, и на пять минут мы потеряли его из вида. Машинное отделение (в полном неведении о происходящем наверху) раскочегарило котлы так, что турбины уже не выдерживали. Засвистели аварийные клапаны, и пар с оглушительным ревом повалил из труб. Внезапно – в морском бою, где корабли движутся со скоростью 26 узлов, все происходит внезапно – мы выскочили прямо на Mainz, который шел в каких-нибудь 6 км от нас, и расстояние стремительно сокращалось. Что-то с ним произошло, пока он пропадал в тумане, потому что он почти не двигался. <…> Мы подошли ближе, попадая в цель каждым залпом. Одна из кормовых пушек противника беспорядочно стреляла, но снаряды пролетали высоко над нами. Через 10 минут Mainz затих, превратившись в груду дымящегося искореженного железа, и вода уже заливала якорный клюз. Видно было, как прыгают в воду фигурки размером с муравьев. Солнце разогнало туман, и мы медленно прошли в 300 м от корабля, просемафорив “СДАЕТЕСЬ?” международной азбукой. Когда мы остановились, грот-мачта медленно склонилась перед нами и, как огромное дерево, плавно легла на палубу»{725}.
К 12:50 стало ясно, что с Mainz покончено, и Роджер Киз приказал Lurcher подойти вплотную. Он писал: «Нос заметно зарылся в воду, на корме толпились люди, многие были серьезно ранены; орудия превратились в жуткие руины, в средней части образовалось настоящее пекло – две трубы обрушились, и обломки были раскалены докрасна; жаром обдавало даже на мостике Lurcher, вокруг все шафранно-желтое от наших лиддитовых снарядов»{726}. Эсминец подобрал 220 уцелевших. Один из них, молодой немецкий офицер, руководивший переправкой раненых, отказался покидать корабль. Киз обратился к нему лично, уверяя, что он «молодец, но нужно уходить, он должен перебраться немедленно, больше он все равно сделать ничего не может». Подтянутый коммодор с сияющим взором протянул руку. Немец подобрался, отдал честь и сказал: «Спасибо, нет». У этого сентиментального эпизода имеется счастливое продолжение: через несколько минут, когда крейсер завалился на бок и затонул, чуть не задев правым гребным винтом Lurcher, который на всех парах отходил кормой вперед, молодой человек дал спасти себя из воды.
Теперь к месту действия приближались восемь немецких легких крейсеров, снова угрожая британцам превосходящей огневой мощью. К счастью для кораблей Тиритта, Гудинафа и Киза, действия противника были несогласованными. Немцы по очереди кидались в атаку и тут же уходили прочь от тяжеловесных противников. Около 12:30 потрепанная Arethusa снова попала под огонь немецких крейсеров. Тиритт, стоявший на мостике, признавался впоследствии: «Мне уже становилось не по себе». Увидев очертания большого корабля, выходящего из тумана курсом на запад, британцы на мгновение встревожились, однако затем, к их безграничному облегчению и шумному восторгу, это оказался Lion и другие линейные крейсеры. Тысячи человек на британских легких крейсерах и эсминцах, ликуя, смотрели на колонну 30-тысячетонных гигантов, которую на полной скорости провел мимо них Битти, – элегантные «усы» носовой волны, шлейф черного дыма из труб, бурлящий кильватер.
Теперь дело было за линейными крейсерами. Команды кораблей под началом Битти рвались в бой. «Когда мы подошли, – писал Чатфилд, находящийся вместе с адмиралом на своем посту в рубке Lion, – все стояли по местам, орудия заряжены, дальномеры приготовлены, на мостике – боевая готовность, бинокли и телескопы дозорных обшаривают туманный горизонт. <…> Видимость едва ли достигает двух миль. Внезапно прозвучал выстрел… [и] слева по носу мы увидели… вспышку… в тумане. Союзники или враги? Снаряды не падали. Битти стоял у компаса, осматривая окрестности в бинокль. Наконец мы разглядели корпус крейсера [Mainz]. <…> Труба у него завалилась, грот-мачту снесло, на верхней палубе бушевал огонь. <…> “Оставьте, – велел Битти. – Не стрелять!”»{727}
Адмирал решил заняться неповрежденными немецкими легкими крейсерами. Через несколько минут его эскадра развернула орудийные башни, орудия приподнялись и начали палить залпами через всю бухту с оглушительным грохотом. Из находящихся под огнем вражеских кораблей только Strassburg удалось спастись. Köln с маленькими 102-мм пушками делал жалкие попытки отстреливаться, когда на него посыпались 305-мм и 343-мм снаряды. Через минуту-другую его надстройки превратились в объятую пламенем груду искореженного металла. Несколько минут спустя та же участь постигла Ariadne, а колонна Битти уже спешила дальше. Однако адмирал знал, что время на исходе: как только позволит прилив, большие немецкие корабли поспешат на выручку своим. Через 40 минут, проведенных в бухте, в 13:10, когда вражеский берег уже приближался, Битти отдал всем британским кораблям приказ отходить. Поворачивая на запад, Lion выпустил еще два залпа, добивая Köln, который вскоре кормой вперед ушел под воду. Только через два дня немцы случайно подобрали единственного уцелевшего с этого крейсера; за эти два дня погибли более 500 человек, в том числе контр-адмирал.
В 14:25, через час после отхода британцев, большие корабли Ингеноля наконец прибыли к месту событий, сделали осторожный круг и вернулись в порт, как и Гранд-Флит, который курсировал в 200 милях к северу от места сражения. На борту Lion у мостика столпились ликующие матросы, приветствуя обожаемого адмирала. Arethusa отбуксировали в гавань на скорости 6 узлов. 30 августа линейные и легкие крейсеры вернулись в Скапа-Флоу, где их встретил восторженный рев экипажей Гранд-Флита, выстроившихся на палубах и надстройках кораблей.