Первая мировая: война, которой могло не быть — страница 32 из 33

Через несколько часов Грей выступил в палате общин. «В чрезвычайно ясной и обоснованной речи, — писал Бенкендорф, — он сказал, что два весьма важных вопроса в кризисе затрагивают непосредственно достоинство и жизненные интересы Англии и что он ограничится трактовкой этих двух вопросов». Первый — Франция. Министр зачитал своё письмо Камбону 1912 г., но опустил последний — самый важный — абзац о военном сотрудничестве. «На Англии, — излагал посол его слова, — лежит долг чести защищать с оружием в руках французское побережье ввиду того, что Франция, считая своё побережье со времени соглашения с Англией (соглашение штабов флота от 10 февраля 1913 г. — В. М.) в совершенной безопасности, перебросила весь свой флот в Средиземное море, вследствие чего французские берега остались без всякой защиты. Англия не может позволить и не позволит напасть на них». Бельгия оказалась только на втором месте. Грей «сказал, что допустить нарушение нейтралитета Бельгии — значит скомпрометировать её независимость. В последний момент ему были сделаны предложения, имевшие целью купить английский нейтралитет за компенсации. Он отверг это предложение как не допускающее обсуждения».

«Речь была встречена с почти единодушным энтузиазмом», — продолжал российский посол. Лидер консерваторов и будущий премьер Эндрю Бонар Лоу «заверил правительство от имени своей партии в полном доверии и в полном одобрении принципов и выводов речи». Лидер лейбористов и тоже будущий премьер Рамсей Макдональд «заявил, что правительство не право и что интересы Англии требуют нейтралитета», но «отказался от голосования, сознавая, что очевидное большинство против него». Голосования не было — его заменили дружные аплодисменты депутатов.

«Уверенный в вотуме консерваторов, — пояснил Бенкендорф, — он (Грей. — В. М.) должен был стремиться получить голоса либералов или, по крайней мере, добиться, чтобы они прекратили активную оппозицию. Он воздержался также говорить об интересах России, нарисовав однако неизбежные результаты возможной германской победы. Отсюда получился самый свирепый вызов Германии. Речь была произнесена твёрдым тоном, ясно свидетельствовавшим о мысли о войне, но о войне, вступить в которую Англия была бы вынуждена не силою обстоятельств, а в силу занимаемого ею в мире положения и её интересов (курсив мой. — В. М.)». Последние слова заслуживают особого внимания. Посол прямо сказал, что Англию привела в войну драма глобализма, а не необходимость защищаться.

После германского ультиматума Бельгии и речи Грея в парламенте два министра забрали назад заявления об отставке, но Морли и министр торговли Джон Берне оказались непримиримы. 4 августа в половине десятого утра Грей телеграфировал в Берлин требование дать ответ, намерены ли там уважать нейтралитет Бельгии. Вскоре пришло сообщение, что немецкие войска вступили на её территорию. Германия могла эффективно наступать на Францию только через Бельгию, в обход короткой и тщательно укреплённой франко-германской границы[30] Грей послал вторую телеграмму, обозначив срок ответа — к полуночи по берлинскому времени или 23 часам по лондонскому, — и велел заготовить ноту об объявлении войны.

Вечером произошёл трагикомический случай. В британский МИД поступила непроверенная информация о том, что Германия объявила Англии войну. Ноту срочно перепечатали и отвезли Лихновскому вместе с паспортами дипломатов. Как только чиновник вернулся от него, из Берлина пришла незашифрованная телеграмма: Бетман-Гольвег сказал британскому послу, что ответа на ультиматум не будет, но войну не объявил. Дипломаты решили соблюсти приличия — забрать у Лихновского неправильный документ и заменить на правильный. Неприятную миссию возложили на Гарольда Никольсона, сына постоянного вице-министра, в будущем — известного дипломата. Около полуночи он приехал к послу, который уже лёг спать, категорически запретив, чтобы его будили. Добившись приёма, младший Никольсон заговорил о «маленькой ошибке, вкравшейся в текст». Лихновский молча указал ему на полуоткрытый пакет с паспортами — он даже не читал ноту, понимая, о чём в ней говорится.

Последний разговор британского посла Гошена, судя по его записи, с канцлером был более драматичным. Бетман «сказал, что шаг, предпринятый правительством его величества, ужасен до последней степени. Из-за одного только слова «нейтралитет», на которое в военное время так часто никто не обращает внимания, — ради какого-то клочка бумаги Великобритания собирается воевать с дружественной державой, которая имеет одно желание — оставаться с ней в дружбе. Этот последний ужасный шаг сделал бесполезными все его усилия в этом направлении, и его политика рассыпалась как карточный домик». Англичане сразу же предали гласности вырвавшиеся в минуту отчаяния слова о «клочке бумаге», представив их как отношение «тевтонов» к любым международным договорам и обязательствам. С тех пор этой фразой принято клеймить всю политику и Второго, и Третьего Рейха.

«Германский ультиматум Бельгии, — отметил Полетика, — спас «миротворческое» лицо Грея в последнюю минуту». Значение нарушения её нейтралитета сильно преувеличено. Оно стало лишь предлогом для вступления Англии в войну, подействовав на министров, парламент и газеты. Это избавляет нас от необходимости рассматривать вопрос о том, насколько серьёзным с точки зрения международного права в 1914 г. было нарушение договора 1839 г., который никогда не представлялся на рассмотрение английского парламента, не был им ратифицирован и, следовательно, не имел для Лондона законной силы. Грей сослался на него, потому что ему это было нужно. Он сказал Бенкендорфу: «В Англии мы верим в святость трактатов (договоров. — В. М.). Если мы позволим нарушить хоть один там, где может действовать наше оружие, всё здание рухнет. Европа существует на основе договоров». На это Лютц резонно заметил, что Англия при Грее в одностороннем порядке не раз нарушала международные договоры, начиная с Мадридской конвенции 1880 г. о Марокко, причём без предварительного оповещения других участников.

«Он не считает себя лицемером, — писал Лютц ещё при жизни Грея. — Ни в малейшей степени. Он будет честно возмущён столь несправедливым предположением. Он лишь живёт под властью необычайно тонкого самообмана, который периодически позволяет ему видеть чёрное белым, а белое чёрным, с чистой совестью и незамутнённым зрением, поскольку он хочет так видеть. Нет! Субъективно Грей не лицемер, субъективно он искренен. Он лишь производит на окружающий мир впечатление лицемера». Его фигура не лишена трагизма. Как отметил Бенкендорф в письме Сазонову 6 апреля 1915 г., «Грея почти никогда не покидает до известной степени обоснованное сознание того, что в момент колебания английского общественного мнения и всех министров главным образом он вовлёк Англию в войну».

Отбросив идеологические схемы и лозунги, британский историк и публицист Фредерик Конибир в первые месяцы войны провёл собственное расследование, опираясь лишь на официальные публикации. Причины вступления Англии в мировой конфликт он сформулировал так: «Грей, без сомнения, был таким же лицемером в последнюю неделю перед войной, как и все предыдущие восемь лет. Он напал на Германию с тремя целями: 1) уничтожить её флот, пока тот не стал больше; 2) захватить её внешнюю торговлю; 3) отобрать её колонии». Под словом «Грей» здесь, конечно, надо понимать «британский империализм».

4 августа заседал рейхстаг. Канцлер заявил, что Германию вынудили вступить в войну, и попросил депутатов проголосовать за необходимые меры и кредиты. Много шума за границей вызвали его слова о Бельгии и Люксембурге, протестами которых «пришлось пренебречь»: «Мы постараемся исправить сделанную нами несправедливость, как только наши военные цели будут достигнуты. Однако тот, кто, как мы, ведёт бескомпромиссную войну, должен думать лишь о том, как прокладывать себе путь вперёд». Бюлов считал речь «чудовищной» и «неописуемо глупой», но парламент без обсуждения и единогласно одобрил все правительственные предложения.

Слово попросил только представитель социал-демократов Гуго Гаазе, будущий деятель революции 1918 г. Заявив, что война является «следствием империалистической политики» всех стран, против которой социалисты боролись и за которую они отказываются нести ответственность, он сказал: «Сегодня мы принимаем решение не за войну или против войны, а только о мерах, необходимых для защиты нашей страны». Социал-демократы поддержали правительство с условием, что, «когда цель самообороны будет достигнута и наши враги принуждены к миру, война закончится договором, который сделает возможными дружественные отношения с соседними народами. Мы требуем этого, — подчеркнул Гаазе, — не только в интересах международной солидарности, за которую всегда выступали, но и в интересах самого германского народа».

В те дни никто не предполагал, что война продлится так долго и унесёт столько жизней.


ЭПИЛОГ 

Наше историческое расследование закончено. Попробуем подвести итоги.

С чем европейские державы пришли к войне, каковы были их цели и как они намеревались достичь их?

Сербия, рассчитывая на поддержку России, делала ставку на собирание южных славян в единое государство, что требовало войны с Австро-Венгрией и Турцией. Подготовленное заговорщиками во главе с Димитриевичем убийство наследника престола должно было нанести смертельный удар Австрии, вынудив её либо к капитуляции, либо к войне. Сербское правительство, включая премьера Пашича, знало о заговоре и не препятствовало ему.

Австро-Венгрия стремилась сохранить целостность империи, трещавшей по швам из-за внутренних межнациональных противоречий. Руководство страны считало необходимой локальную войну против Сербии, рассчитывая, что она не перерастёт в общеевропейский конфликт. Главными сторонниками силового решения были министр иностранных дел Берхтольд и начальник генштаба Гетцендорф, выступавшие за территориальную экспансию в сторону Адриатики.