— Те, кто нас финансирует, правительство.
— Но это был совершенно невинный визит, Мартин, к тому же мы с Уолтером члены Академии, все это какой-то бред!
— Вовсе нет, Эдриен, поэтому я не сразу перезвонил, а сейчас звоню с улицы, из автомата. Мне ясно дали понять, что вам раз и навсегда заказан вход в обсерваторию, а я не имею права выполнять никакие ваши просьбы, даже самые невинные. О вашем увольнении я узнал только вчера. Не знаю, что вы натворили, Эдриен, но, черт побери, таких, как вы, не увольняют, во всяком случае, так не увольняют, а если увольняют, значит и моя карьера висит на топком волоске: вы ведь в десять раз компетентней меня!
— Очень мило с вашей стороны, Мартин, вы мне льстите, но если это вас утешит, никто, кроме вас. так не думает. Не знаю, что происходит, мне подали все не как увольнение, я временно отстранен от преподавания.
— Очнитесь, Эдриен, они вас вышибли самым наглым образом. Мне дважды звонили и задавали вопросы о вас, запретили говорить с вами, даже по телефону: наше начальство совсем обезумело.
— Воскресное жаркое и рыба с чипсами весь год не могли не сказаться, — съязвил я.
— Не смешно, Эдриен. Что теперь с вами будет?
— Не беспокойтесь, Мартин, у меня нет ни предложений о работе, ни денег на банковском счете, но с некоторых пор я просыпаюсь рядом с любимой женщиной, она меня удивляет, смешит, приводит в смятение, возбуждает, ее страстность завораживает меня днем, а вечером, когда она раздевается, я ужасно… Она, как бы это сказать… волнует меня. Сами видите — меня не стоит жалеть, скажу честно и не хвалясь: еще никогда в жизни я не был так счастлив.
— Рад за вас, Эдриен. Вы мой друг, и я чувствую себя виноватым за то, что уступил давлению и перестал общаться с вами. Поймите, я не могу себе позволить потерять работу, никто не ляжет со мной в постель сегодня вечером, работа — единственная страсть моей жизни. Если вам вдруг понадобится со мной связаться, оставьте сообщение от имени Гиллигана, и я сам перезвоню.
— Кто такой Гиллиган?
— Мой пес, красавец бассет. К несчастью, мне пришлось усыпить его в прошлом году. До скорого, Эдриен.
Я убрал телефон, озадаченный услышанным, и тут за моей спиной раздался голос:
— Ты правда так обо мне думаешь?
Я обернулся и увидел Кейру. Она снова надела один из моих свитеров и накинула на плечи пальто.
— Я нашла записку и решила зайти за тобой в агентство, чтобы ты отвел меня позавтракать. У тебя в холодильнике одни овощи, но есть кабачки утром… Ты с кем-то так увлеченно беседовал, что я решила: подкрадусь и застукаю тебя за разговором с любовницей.
Я повел ее в кафе, где подавали вкуснейшие круассаны: паспорта могли подождать.
— Итак, вечером, когда я раздеваюсь, ты возбуждаешься?
— У тебя нет своей одежды или мои шмотки — это какой-то фетиш?
— Кому ты так подробно описывал меня по телефону?
— Старому другу. Знаю, тебе это покажется странным, но он беспокоится из-за моего увольнения.
Мы вошли в кафе, устроились за столиком, и Кейра взялась за круассаны с миндальным кремом, а я сидел и думал, стоит ли делиться с ней тревогами, никак не связанными с моей работой.
Послезавтра мы сядем в самолет и улетим в Москву. Идея убраться из Лондона показалась мне удачной.
Амстердам
Похоронная процессия, следовавшая тем утром по пустынному кладбищу за длинным, блестевшим лаковыми боками гробом, состояла из двух человек. Мужчина и женщина медленно шли по дорожке за катафалком. Священника у могилы не было, и гроб сразу опустили в яму. Как только он коснулся земли, женщина бросила на крышку белую розу и горсть земли, мужчина повторил ее жест, они раскланялись и разошлись в разные стороны.
Лондон
Сэр Эштон собрал разложенные на столе фотографии, убрал их в конверт и захлопнул папку.
— Вы очень хорошо получились на этих снимках, Исабель. Траур вам к лицу.
— Айвори догадался.
— Надеюсь, что гак, это было послание для него.
— Не знаю, правильно ли…
— Я попросил вас выбрать между Вакерсом и двумя молодыми учеными, и вы выбрали старика! Так что не стоит упрекать меня.
— Это было необходимо?
— И вы еще спрашиваете! Неужели только я, я один, правильно оцениваю последствия его действий? Вы отдаете себе отчет в том, что случится, если его протеже добьются успеха? Неужели вы не понимаете, как высоки ставки, не осознаете, что ради этого стоит пожертвовать последними годами жизни одного старика?
— Я все понимаю, Эштон, вы мне это уже говорили.
— Исабель, я вовсе не старый кровожадный безумец, но я не колеблюсь, когда того требуют интересы государства. Ни один из пас, и вы в том числе, не колеблется. Возможно, принятое нами решение спасет много жизней, а если Айвори наконец отступится, не пострадают и эти молодые ученые. Не смотрите на меня так, Исабель, я всегда действовал в интересах большинства. В рай я вряд ли попаду, но…
— Умоляю, Эштон, давайте сегодня обойдемся без сарказма. Мне действительно нравился Вакерс.
— Я тоже его ценил, хоть у нас и бывали стычки. Я уважал его и надеюсь, что принесенная жертва, которая так тяжело далась и вам, и мне, не окажется бесполезной.
— Вчера утром Айвори был чудовищно подавлен. я никогда не видела его в подобном состоянии, за одну ночь он постарел на десять лет.
— Я бы не возражал, чтобы он постарел на двадцать или сразу отправился к праотцам.
— Так почему было не пожертвовать им, а не Вакерсом?
— У меня на то были свои причины!
— Только не говорите, что ему удалось обезопасить себя, я думала, вы всесильны и неуязвимы.
— Если бы Айвори вдруг умер, его маленькая археологиня удвоила бы рвение. Она неуправляема и слишком умна и хитра, чтобы поверить в несчастный случай. Нет, я уверен, вы сделали верный выбор: мы убрали с доски нужную фигуру; но если развитие событий покажет, что вы ошиблись и они продолжат поиски, мне не придется называть вам имена наших следующих мишеней.
— Уверена, Айвори все понял, — вздохнула Исабсль.
— В противном случае вы узнаете об этом первой, никому другому он больше не доверяет.
— Мадридский скетч был разыгран безупречно.
— Я позволил вам стать во главе совета, вы мне обязаны.
— Я действую так не из чувства благодарности к вам, Эштон, но потому, что разделяю нашу точку зрения. Мир не готов знать, еще слишком рано. Мы не готовы.
Исабель взяла сумку и пошла к двери.
— Может, стоит забрать из тайника наш фрагмент? — спросила она с порога.
— Нет, он в полной безопасности там, где находится теперь после смерти Вакерса. Кроме того, никто не знает, как до него добраться, чего мы и хотели. Вакерс унес тайну в могилу.
Исабель кивнула и вышла. Пока дворецкий провожал ее к выходу, секретарь сэра Эштона вошел в кабинет с конвертом в руке. Эштон распечатал его и поднял голову;
— Когда они получили визы?
— Позавчера, сэр. сейчас они в самолете. Нет, — секретарь взглянул на часы, — уже приземлились в Шереметьеве.
— Как случилось, что нас не предупредили заранее?
— Не знаю, но выясню, если прикажете. Вернуть вашу гостью? Она еще не покинула дом.
— Не стоит. Но предупредите наших людей на месте. Эти две птички не должны улететь из Москвы. С меня довольно. Пусть убьют девушку, без нее астрофизик безвреден.
— Вы уверены, что хотите действовать именно так, учитывая инцидент в Китае?
— Если бы я мог избавиться от Айвори, сделал бы это не задумываясь, но не могу, да и наша проблема вряд ли была бы решена. Действуйте, как я сказал, и пусть наши люди не стесняются в средствах, на сей раз я предпочитаю эффективность скрытности.
— Значит, нам следует предупредить наших русских друзей?
— Да. Я этим займусь.
Секретарь вышел.
Исабель поблагодарила дворецкого, открывшего ей дверцу такси, бросила последний взгляд на величественный фасад лондонского жилища сэра Эштона и велела шоферу везти ее в аэропорт Сити.
Сидевший на скамейке в маленьком сквере напротив викторианского здания Айвори посмотрел вслед удалявшейся машине. Заморосил дождь, он тяжело оперся на зонт, поднялся и пошел прочь.
Москва
Доставшийся нам номер пропитался застоявшимся запахом табака. Температура на улице была не выше ноля, но Кейра немедленно распахнула окно.
— Извини, других свободных номеров не оказалось.
— Здесь ужасно воняет сигарным дымом.
— И сигары явно были не лучшего качества. Хочешь, сменим гостиницу? Можно попросить еще одеял или два пуховика.
— Не стоит терять время. Давай немедленно отправимся в Археологическое общество: чем скорей мы получим адрес этого Егорова, тем скорей уберемся отсюда. Боже, как же мне не хватает ароматов долины Омо!
— Я ведь обещал, что мы туда вернемся, как только доведем дело до конца, помнишь?
— Я часто спрашиваю себя: будет ли он, этот конец? — буркнула Кейра, закрывая дверь.
— Ты помнишь адрес Общества? — спросил я, когда мы спускались в лифте на первый этаж.
— Не знаю, почему Торнстен по-прежнему так его называет: оно давно вошло в состав Академии паук.
— Академия паук? Звучит красиво! Возможно, у них найдется для меня работа, чем черт не шутит…
— В Москве? Не выдумывай!
— В Атакаме я вполне мог бы работать с русской командой. Звездам, знаешь ли, нет дела до национальности астронома.
— Это оказалось бы очень кстати в нынешней ситуации. Ты должен продемонстрировать мне знание кириллицы.
— Скажи-ка, желание всегда оставлять последнее слово за собой — это тщеславие или мания?
— Одно вполне совместимо с другим! Ну что, вперед?
Ледяной ветер втолкнул нас в такси. Кейра попыталась объясниться с водителем, но в конце концов прибегла к помощи карты.
Тому, кто жалуется на хамство парижских таксистов, нужно хоть один раз прокатиться с их московским собратом. Нашего водителя не смущал гололед, он лихо крутил баранку старенькой «Лады», и машину почти не заносило.