е желая расставаться с жизнью. С шумом лилась вода в отверстия, прорубленные в подводной его части, но кораблю все-таки не хотелось погружаться в воду. Тогда приказано было пароходу «Громоносец» подойти и пустить несколько бомб в корпус несчастного корабля. После нескольких выстрелов обреченный на погибель корабль «Три святителя» зашатался, волны расступились перед ним, и он после долгой борьбы, как герой, отстаивающий самого себя, свое величие и славу, медленно опустился на дно, предназначенное быть его могилой… Шум воды, треск ломающихся мачт вместе с грохотом пушек, скатывающихся с одного борта на другой, сопровождали эту борьбу с морем корабля, владыки моря. Не одна горячая слеза скатилась с ресниц зрителей этой печальной сцены.
Выстрелы «Громоносца» болезненно отозвались в сердцах моряков. Смотря, как тонул корабль «Три святителя», многие из них горько плакали. Грустный и задумчивый стоял и вице-адмирал Владимир Алексеевич Корнилов, но когда корабль, шатаясь, стал опускаться на дно, Корнилов встрепенулся, лицо его оживилось, он обратился к собравшимся со словами утешения:
– Товарищи! – писал он вслед за тем в приказ. – Войска наши, после кровавой битвы с превосходным неприятелем, отошли к Севастополю, чтобы грудью защищать его.
Вы пробовали неприятельские пароходы и видели корабли его, не нуждающиеся в парусах? Он привел двойное число таких, чтоб наступить на нас с моря. Нам надо отказаться от любимой мысли – разразить врага на воде! К тому же мы нужны для защиты города.
Главнокомандующий решил затопить 5 старых кораблей на фарватере: они временно преградят вход на рейд, и вместе с тем свободные команды усилят войска.
Грустно уничтожать свой труд! Много было употреблено нами усилий, чтобы держать корабли, обреченные жертве, в завидном свету порядке. Но надо покориться необходимости!
Москва горела, а Русь от этого не погибла! Напротив, стала сильнее. Бог милостив! Конечно, Он и теперь готовит верному Ему народу русскому такую же участь.
Итак, помолимся Господу и не допустим врага сильного покорить себя! Он целый год набирал союзников и теперь окружил царство Русское со всех сторон. Зависть коварна! Но царь шлет уже свою армию; и если мы не дрогнем, то скоро дерзость будет наказана и враг будет в тисках!
С затоплением кораблей Севастополь перестал быть портом. Чувство долга и любовь к родине обращали город в крепость, а моряков-матросов – в солдат-пехотинцев. Это крутое превращение, возможное только в России, совершилось на глазах многочисленного неприятеля.
Получив сведение, что неприятель двигается от Альмы к Севастополю, князь Меншиков собрал войска и оставил город с тем, чтобы сохранить сообщение с остальными губерниями России, дождаться подкреплений и зайти неприятелю в тыл, если бы он вздумал остановиться на Северной стороне и атаковать город. Князь Меншиков оставил в Севастополе одних моряков, саперов и несколько резервных батальонов. Перед отъездом своим он приказал сформировать из корабельных команд батальоны для защиты города и поручил заведывание обороной северной части города генерал-адъютанту Корнилову, а южной его части – вице-адмиралу Нахимову. Корнилов отдал тотчас же приказ, по которому было сформировано из флотских экипажей семнадцать батальонов, одна часть которых назначена для защиты северных укреплений, другая – для защиты города с южной стороны. Оба адмирала горячо принялись за дело, когда неприятель показался в виду Севастополя и приближался к Северной его стороне. С высоких мест города видно было, как союзники спускались в Бельбекскую долину и как в то же время правее их сходили наши войска в долину Черной речки.
12 сентября неприятель остановился на ночь на Бельбеке с намерением атаковать на следующее утро северную часть города. Корнилов деятельно готовился к защите. По его распоряжению в укреплениях Северной стороны заготовляли запасы воды, провизии, устраивались перевязочные пункты. Для перевязки раненых доставлено с каждого судна по бочонку уксуса, смешанного с водкой. Подполковник Тотлебен всю ночь провел на работе укреплений, которые приводились к окончанию.
Корнилов успел собрать под свою команду не более 10 000 человек разных команд, свезенных с кораблей, которым приходилось бороться с шестидесятитысячной армией неприятеля. «У меня десять тысяч наших моряков, взятых с кораблей, – писал Корнилов своей супруге. – Укрепления в надежном виде, и я, если армия сделает свое, надеюсь отдуться. Берег этот, кроме войска, защищается кораблями и пароходами; с моря же мы недосягаемы».
Защитники не унывали, они ожидали встречи с неприятелем с уверенностью дорого продать свою жизнь и не уступить врагу ни шагу русской земли.
– Отступление Северной стороны невозможно, – говорил Корнилов. – Мы все тут ляжем. Смерть меня не страшит, но быть взятому в плен – это ужасно!
Утром следующего дня не видно было никакого движения союзников к северному укреплению. В полдень, напротив того, было замечено, что неприятель оставляет Северную сторону и тянется вдоль бухты в правую сторону. Первое движение неприятеля замечено было с башни, устроенной на крыше морской библиотеки, расположенной на одной из самых высоких гор города. С башни открывался обширный и прекрасный вид на все окрестности, и можно было видеть множество красных мундиров, которые двигались по опушке леса на Мекензиеву гору и спускались потом в долину Черной речки. То были английские войска, тянувшиеся длинной вереницей вдоль северных наших укреплений. За ними следовали французы в темных шинелях. Тысячи штыков блестели в полуденном солнце; казалось, что весь лес был в движении. Нельзя было сомневаться, что это было за шествие. Все видели, что союзники переходили на Южную сторону Севастополя, и Северная сторона, ожидавшая скорого нападения, вздохнула спокойнее; она была избавлена от опасности, но зато Южная часть очутилась в худшем положении, чем была Северная.
Под начальством Нахимова на Южной стороне было не более 3000 человек, которым приходилось защищать пространство около восьми верст в окружности, защищаться в укреплениях, только начатых, но еще не оконченных. Нахимов находился в самом мрачном расположении духа: он знал, что слабый гарнизон его, раздробленный на части и разбросанный по всей линии, не в состоянии противиться столь многочисленному неприятелю. В этой крайности он видел один честный исход: собраться всем вместе и лечь костьми до единого.
«Неприятель подступает к городу, в котором весьма мало гарнизона, – писал адмирал в своем приказе, отданном в семь часов утра 14 сентября. – Я уверен в командирах, офицерах и командах, что каждый из них будет драться, как герой; нас соберется до трех тысяч; сборный пункт на Театральной площади».
Между тем вице-адмирал Корнилов, как только убедился в том, что Северная сторона безопасна от нападения, тотчас же бросился на Южную, куда и перевел с собой одиннадцать батальонов моряков и других команд. Приняв там общее начальство над всеми войсками, он стал неутомимо трудиться над возведением укреплений.
Для лучшего успеха работ и защиты бастионы и батареи, охватившие город с Южной стороны, как построенные, так и вновь строящиеся, были разделены на три части, или дистанции. Линия укреплений, начиная с правой стороны от рейда до 5-го бастиона, была поручена защите шести пехотных батальонов, начальство над которыми поручено генерал-майору Аслановичу; всеми же батареями этой линии начальствовал капитан 1 ранга Иванов. Начальником войск, защищавших дистанцию от 5-го до 3-го бастионов, был назначен вице-адмирал Новосильский, имевший под своим начальством восемь морских батальонов. Батареями этой линии командовал контр-адмирал Юхарин. Наконец начальником войск, защищавших укрепления от 3-го бастиона до Килен-бухты, был назначен контр-адмирал Истомин, под командой которого находилось шесть флотских батальонов. Начальником батарей этой части был назначен контр-адмирал Вукотич 2-й. Всеми работами по устройству укреплений заведовал деятельный помощник Корнилова, подполковник Тотлебен.
При совокупном усилии этих лиц по всей линии укреплений работа закипела пуще прежнего.
Теперь малочисленному гарнизону для защиты обширной местности приходилось окончить бастионы, связать их непрерывной линией батарей, укрепить местность множеством новых построек и вооружить их огромными корабельными пушками. Словом сказать, приходилось создавать огромную линию таких преград, которые не допустили бы неприятеля взять город открытой силой, а заставили его приступить к правильной осаде и приближаться медленно, шаг за шагом.
В Севастополе в эти дни проявилась необыкновенная деятельность: по улицам тащили орудия, станки, снаряды, бревна, доски, плотничьи инструменты, железные оковки, гвозди, мешки пустые и наполненные землей. Все это спешили доставить к укреплениям, где рабочие рыли рвы, насыпали укрепления и утрамбовывали землю. Тысячи тружеников, выкидывая из рвов землю, насыпали тот непрерывный семиверстный вал, для овладения которым союзники употребили почти год времени.
Работы производились днем и ночью; в них участвовали все, кто только мог: солдаты, вольные мастеровые, городские жители, женщины и дети. Двери арсенала растворились настежь; из сараев вытаскивали орудия, там же раздавали желающим инструменты: ломы, лопаты, заступа и проч. Кто имел тачку или лошадь с телегой, тот спешил на укрепления, зная, что им найдется работа; даже водовозные бочки были употреблены в дело: в них развозилась вода для утоления жажды трудившихся. Словом сказать, все средства города были обращены на содействие рабочим. Граждане образовали род ополчения для содержания городских караулов. Здесь любовь к отечеству проявилась в полном своем величии. Пользуясь тем, что неприятель, заняв Балаклаву, потратил много времени на свое устройство и не предпринимал никаких действий против Севастополя, наши защитники значительно подвинулись в постройке укреплений.
С утра 14 сентября неприятельские пароходы явились в виду Севастополя. Они делали промеры, заглядывали в разные бухты, отыскивая поудобнее места для стоянки своего флота. Наш гарнизон, число которого простиралось только до 15 000 человек, был размещен на назначенных ему местах. Войско, несмотря на свою малочисленность, кипело отвагой, и каждый положил стоять, пока хоть искра жизни останется в теле. У многих из защитников позади укреплений, на которых они стояли, был дом – его родина, жена, дети, всё-всё, что свято и драгоценно в жизни. Здесь, на бастионах, собрались не пришельцы из разных стран, а родные братья, труженики на общую пользу своей огромной и родной семьи матушки-России: здесь были не союзники, а одного поля ягодки, дети русского царя. Деятельность внутренней жизни приняла иные размеры, иные образы. Пришло время отстаивать родное пепелище, наступила минута решительной борьбы, когда каждый стал стражем заветных берегов родной земли, сберегателем ее славы, защитником мест, близких русскому сердцу.