дны проводники мин, землянки, в грязи которых, согнувшись, могут поместиться только два человека. В таких убогих помещениях живут пластуны-черноморцы. Высунув из дверей ноги, они переобуваются, едят, курят трубочки и подсмеиваются друг над другом. Поодаль от них разместились носильщики, поприуставшие под своей невеселой ношей. Один из них предложил привалить:
– Отдохнем брат: успеем еще – в другой раз не умрет.
Проходивший мимо солдат отпускает насчет носильщиков острое словцо и отправляется своей дорогой.
Не обращая внимания на проходящего, носильщики садятся: один накладывает трубку, другой рубит огня; вдоль по гребню траншеи прыгает ядро и обдает всех грязью, но не смущают никого из присутствующих ни свист пуль, ни разрыв бомб. Хладнокровно и равнодушно смотрят они на валяющийся и вновь падающий чугун во всевозможных видах. Поотдохнув немного, носильщики отправляются своим путем, а пластуны приготовляются в секреты впереди оборонительной линии.
Пройдя траншею, вы входите в изрытое грязное пространство, окруженное со всех сторон насыпью, – это-то и есть то, что называется бастионом. Небольшая площадка бастиона задавлена постройками и переполнена народом. Она перерезана в разных местах насыпями (траверсами), землянками, пороховыми погребами, на которых стоят большие чугунные орудия, а возле них лежат ядра, сложенные правильными кучами.
Вся площадка бастиона кажется покрытой буграми; там и тут чернеются отверстия – это входы в блиндажи. Повсюду валяются орудия, черепки, неразорванные гранаты, куски дерева, изломанные колеса – все это нагромождено или затоплено в жидкой и вязкой грязи. Грязь на земле и духота в воздухе висит над бастионом. Он постоянно окружен и покрыт или облаком порохового дыма, или тучей пыли, поднимающейся одинаково и днем и ночью: днем от падающих и прыгающих снарядов, а ночью от исправления батарей и насыпки укреплений.
Крошечная землянка служит жилищем начальника бастиона. Это небольшое углубление в насыпи, огражденное от выстрелов с трех сторон и сверху. Четвертая сторона составлена из заржавленных жестянок и кусков плитняка, наскоро накиданных. Небольшая дверца, с отверстием в ней, прилажена кое-как, на скорую руку. Устроенная из нескольких досок постель и небольшой столик возле занимают все пространство конуры бастионного начальника или одного из офицеров. У дверей ее пыхтит самовар, которому вместо трубы служит корпус французской ракеты. Войдя в такую конуру, по необходимости приходилось садиться на постель, потому что другого места, где бы можно было приткнуться, не было. В конуре грязно и душно, миллионы самых несносных насекомых атакуют каждого вошедшего в землянку, но, несмотря на все это, она составляет единственное место для отдыха. Землянки для солдат устраивались более вместительные, на несколько человек. Человек пять могли сидеть на общих нарах, там они отдыхали и обшивались. В углу висел образ, на стенах картинки. Такой же точно образ на столбике под навесом находился и в одном из углов каждого бастиона или батареи.
В некоторых бастионах можно было встретить два и три образа с кисейным или даже шелковым покрывалом. Множество свечей, а иногда и лампада, теплились у образов, в особенности вечером. Все, проходя мимо того места, где стоял образ, снимали шапки и набожно крестились, творя молитву. В блиндажах многих бастионов были устроены походные церкви.
Стоит только взойти на площадку – и однообразная бастионная жизнь вся перед вами. На батарее, возле образа, сидят кучки матросов и пехотных солдат: одни играют в карты, другие слушают рассказчика. Посередине укрепления виден пехотный солдат, проходящий через батарею и с трудом вытаскивающий ноги из липкой грязи. Поместившись в амбразуре и поставив перед собой котелок, солдаты едят кашу. Приютившись на платформе у орудия, сидит матрос с женой, принесшей ему домашний обед. Она ждет, пока муж поест, чтобы взять посуду и отправиться домой под градом пуль; возле них, на другом орудии, сидит флотский офицер и свертывает папироску, изредка поглядывая в амбразуру, сквозь которую виден белый каменистый вал неприятельских траншей, лентой протянувшихся перед нашими укреплениями. Во многих местах, как, например, перед 4-м бастионом, неприятельские траншеи расположены были не далее 40 саженей.
4-й бастион в это время считался самым опасным местом в Севастополе. Когда кто-то говорил: «Я иду на 4-й бастион», он говорил это с особым ударением; когда хотели подшутить над кем-нибудь, то говорили: «Тебя бы отправить на 4-й бастион»; если встречались носилки и спрашивали откуда, говорили: «С 4-го бастиона». Все, не бывавшие или случайно бывшие на бастионе, были уверены, что 4-й бастион – верная могила каждого, кто появится на нем. А между тем защитники бастиона, люди, сроднившиеся с ним, никогда не хвалились, что живут день и ночь на бастионе. На вопрос, что на 4-м бастионе, они отвечали, грязно или сухо там, тепло или холодно в их незатейливых землянках.
На бастионах, несмотря на близость неприятеля, все казалось спокойно, точно как в мирном городе. Люди не бегали, не суетились, каждый занят был своим делом. Полет снаряда не производил в них замешательства. Проводя день и ночь под открытым небом, защитники не знали прикрытия, не знали безопасного места, где бы можно было скрыться. Для них единственной защитой от неприятельских снарядов был сигнальщик.
Живя долго на батареях и прислушавшись к выстрелам, солдаты до того поднаторели в звуках, что, сидя в закрытом месте или зажмурив глаза, могли верно определить, с каких батарей стреляют, какие летят снаряды и где они лягут.
– Вот пролетела молоденькая[10], а вот и лебедушка[11] к нам жалует, – говорили солдаты, отличая различные пули по звуку, который они издают при полете.
Более храбрый и опытный в уменье распознавать снаряды исполнял должность сигнальщика.
Сигнальщик зорко следит за неприятельскими орудиями, и преимущественно за теми, которые действуют по его батарее.
– Пушка! – кричит он, и вслед за тем слышен свист ядра и видны брызги, обозначающие место его падения.
– Мортира! – провозглашает он снова, и присутствующие на бастионе слышат равномерное посвистывание бомбы, вертящейся в воздухе. Сигнальщик еще раз успеет оповестить о ней; люди это знают и продолжают работу.
Днем по звуку, ночью по полету и огоньку дымящейся трубки сигнальщик определяет направление снаряда, и, если, по его расчету, он упадет на батарею, он кричит «Бомба!», и тогда люди ложатся на землю, спасаясь от осколков.
Бомба упала на батарее, она вертится, шипит и дымится; приникнув к земле, лежат солдаты, ожидая разрыва. Быстрая вспышка огня, небольшой клуб дыма, выстрел и звон осколков подымают тех, кто остался цел, и вызывают стоны раненых.
– Носилки! – крикнет несколько голосов, быстро, но без замешательства кидаясь к упавшему товарищу.
– Простите, братцы! Умираю, – говорит слабым голосом раненый.
Его бережно кладут на носилки, он хочет сказать еще что-то, и видно, что хочет сказать что-то трогательное, но повторяет только еще раз «простите, братцы». Товарищ-матрос надевает раненому упавшую с головы фуражку и, не сказав ни слова, равнодушно возвращается на свое место.
– Это каждый день этак человек двадцать или тридцать, – скажет вам поселившийся на бастион со дня осады морской офицер, хладнокровно свертывая папиросу из желтой бумаги.
Смеркается. Полный месяц давно плавает дозором по небу, освещая враждебно размежеванное пространство окрестностей Севастополя. Море, окутанное мраком ночи, плещется о скалистый берег. Далеко на воде виднеется линия огоньков на неприятельском флоте. Глухо отдаются выстрелы во влажном и сыром воздухе. В темной вышине над бастионами, как светящиеся во мраке звезды, пролетают бомбы, то перекрещивая свои полеты, то одна другую нагоняя. Оставляя за собой огненный след, они вдруг вознесутся стрелой, потом плавно подымутся до крайней высоты своего полета и там будто остановятся на несколько мгновений, словно выбирая себе место падения. Вслед за тем, шатаясь со стороны в сторону, они опускаются все быстрее и быстрее и, наконец, стремглав, как падучая звезда, падают на землю.
– Лахматка (бомба), – слышится в темноте голос сигнальщика.
Привычные к таким сценам, люди бросаются на землю.
– Не наша! – крикнет сигнальщик. – Армейская! – И прилегшие было к земле матросы приподнимаются, зная, что бомба полетела за батарею в прикрытие или в город.
– Э, да неприятели никак раскутились, – заметит командир батареи или бастиона и, выйдя из блиндажа, прикажет послать прислугу к бомбической пушке.
– Есть! – по морской привычке отзовется комендор, и несколько человек матросов мигом подбегут к орудию.
– Чем заряжено: бомбой или картечью?
– Бомбой, на стропке (т. е. с веревочкой, чтобы в случае надобности можно было вытащить бомбу из канала орудия).
– Ну, валяй.
Чугунная махина, с лишком в 300 пудов, разом отпрыгнет назад, клубы горячего порохового дыма охватят прислугу, грянет выстрел, и тяжелая бомба, шипя и гудя по воздуху, понесется к неприятелю. Вслед за тем не одно, а несколько ответных ядер пролетят над головами стоящих на бастионе.
Сигнальщик то и дело кричит: бомба, пушка, берегись, граната!
– Не части, Михеич! – крикнут ему товарищи.
– С ноги собьешься! – подхватят со смехом другие.
На звуки выстрелов, своих и неприятельских, отзовутся соседние бастионы, и пошла потеха! 3-й бастион угостит неприятельские траншеи темной, т. е. картечью, а 4-й пошлет капральство или штук 30 гранат, вложенных за раз в мортиру. Букетом светлых звезд рассыпятся гранаты над неприятельской траншеей, и с перекатным треском они разорвутся у него в гостях.
– Пали через каждые четверть часа, пока я не прикажу перестать, – скажет командир батареи или бастиона, уходя в свою землянку.
С наступлением темноты на бастионы вводят прикрытие и рабочих. Пехотные роты размещаются у насыпи, кто где найдет себе место; матросы сидят у своих орудий. Никто почти не спит, люди курят и разговаривают вполголоса. Пехотные офицеры обходят от времени до времени свои ряды.