ледовательно, число их орудий было более чем вдвое того числа, которое употреблено было ими в бомбардирование 5 октября.
С нашей стороны по осадным батареям неприятеля был открыт огонь из 466 орудий, в том числе из 57 мортир.
Страшный треск, свист и грохот раздавались над Севастополем на второй день праздника; вой ветра, шум проливного дождя и густой туман еще более усиливали мрачность этого дня; скоро все скрылось от глаз, так что в двух шагах ничего не было видно.
Грозно величественную картину представляли бастионы во время бомбардирования. Прислуга при орудиях действовала без отдыха; штуцерные стояли по банкетам, и перекатная дробь их выстрелов сливалась с гулом орудий. По бастионам расхаживали офицеры, направляя огонь на неприятельские батареи.
По всей семиверстной длине оборонительной линии в густом тумане тускло мелькали огоньки орудийных выстрелов. Над Севастополем стоял оглушающий рев канонады, по временам усиливаемый взрывами пороховых погребов. Ядра, как резиновые мячики, прыгали по улицам. Сотрясение в воздухе от их полета и разрыва бомб колыхало полуразбитые деревянные постройки города; во всех домах ходуном ходили оконные рамы, стекла одно за другим разлетались вдребезги; внутри домов обсыпались карнизы, отваливалась штукатурка.
Оставшиеся еще в городе жители целыми толпами спешили к единственному довольно безопасному убежищу – к Николаевской батарее, обратившейся теперь в огромный рынок. Галереи казармы были усыпаны народом, чрезвычайно разнообразным по составу. Здесь сын и дочь, спасаясь от ужасов бомбардировки, тащат на руках больного и безногого старика-отца; там женщина, держа на руках грудного ребенка, волочит другой рукой малолетнего сына, едва успевающего бежать за ней; в стороне видна группа купцов, разговаривающих между собой почти шепотом. Повсюду слышны возгласы: «Господи! Господи! Хуже ада кромешного!»
И действительно, никакая самая фантастическая сказка не в состоянии дать понятия об ужасах бомбардирования.
По улицам беспрестанно проходили носильщики и вели под руки окровавленных солдат, навстречу им двигались отряды войск, скакали офицеры с приказанием, ехали повозки и фуры с водой, турами, снарядами, зарядами и другими предметами, необходимыми в такое время для бастионов и батарей.
Усилившийся дождь, сопровождаемый сильными порывами ветра, целым потоком шел на стоявших на бастионах и в короткое время промочил их до последней нитки. Сгустившийся еще более туман, вместе с дождем и тучей порохового дыма, задернул горизонт как занавесью. «Треск лопающихся бомб, грохот выстрелов, крики людей – все сливается в один непрерывный гул, которого описать невозможно словом человеческим. Суматоха перед глазами, дым и огонь в отдалении, огни бомб на небе, невыносимый звон в ушах, тягостное ожидание на сердце» – вот ощущения, испытанные в этот день каждым из защитников многострадального города.
Густой черный дым неприятельских судов указывал, что и союзный флот готовится принять участие в страшной борьбе противников. Все ожидали, что флот примет также участие в бомбардировании, но за густотой тумана уследить за его движениями было невозможно. На прибрежных батареях готовились к встрече: задымились ядрокалительные печи, и прислуга разместилась возле орудий.
Бомбардирование между тем кипело по-прежнему.
Неприятель сосредоточил самый сильный огонь на те укрепления, к которым он ближе всего подошел своими подступами. Такими укреплениями были 4-й и 5-й бастионы, Малахов курган, 2-й бастион, Волынский и Селенгинский редуты и Камчатский люнет. Последние три, известные в Севастополе под именем трех отроков в пещи, особенно терпели от неприятельских выстрелов.
Усиление огня против передовых укреплений показывало, что союзники думали сначала разрушить их выстрелами, а потом штурмовать и овладеть ими с боя.
В ожидании штурма на батареях были усилены гарнизоны, причем во избежание напрасной потери в людях приказано было размещать их под блиндажами, оставляя под выстрелами только самое незначительное число войск, необходимое для первой встречи штурмующих колонн неприятеля.
Несмотря на то, небольшие площадки батарей и бастионов были переполнены народом и неприятельские снаряды находили здесь обильную для себя пищу. Беспрестанно падавшие бомбы зацепляли то человека, то станок, то орудие, то, падая в толщу укрепления, разворачивали насыпь, осыпавшуюся безобразной грудой земли. Бока амбразур, поддерживаемые от осыпания турами и фашинами, часто загорались, и тогда солдат, перекрестившись, хватал мокрую швабру и влезал в амбразуру, закидываемую неприятельскими снарядами. Там надсмотрщик порохового погреба следил за полетом бомб, и едва они падали на крышу погреба, как рабочие сами собой бросались кучами и засыпали просверленную яму.
«Не один из подобных смельчаков, – говорит участник славной защиты, – жизнью платил за мужественное дело, но на место убитого всегда находился новый охотник. Люди с готовностью, целыми партиями кидались в ту сторону, где от неприятельского огня повреждалось орудие. Под пулями и ядрами шла беспрерывная работа. Запасные орудия были подготовлены заранее, а потому подбитые переменялись с возможной скоростью».
«Здесь не задумывались о смерти, да и некогда было – гораздо умнее и короче казалось всем глядеть ей прямо в глаза, во всем остальном положась на волю Божию.
При мне за короткое время на батарее произошло множество случаев геройского бесстрашия, никем не рассказанных по причине изобилия в самом геройстве. Одно ядро взвизгнуло неподалеку от меня, пролетевши через самую середину одной амбразуры; здоровый красивый матрос, наводивший орудие, с улыбкой что-то причитывавший к будущему своему выстрелу, незаметно осел, съежился, согнулся – и медленно рухнулся наземь; ядро снесло ему верх головы. Рядом стоявший товарищ, быстро сорвавши с себя шапку, поспешил нахлобучить ее на убитого и молча, спокойно заменил его место. Стоя на опаснейшем посту, на месте, забрызганном кровью своего предшественника, он хладнокровно наводил орудие, держась правой рукой за подъемный винт и командуя прочей прислуге: влево, немного вправо, чуточку еще влево и т. п. Ни минуты не было потеряно, и ответный выстрел загремел своим чередом».
Усиленное бомбардирование длилось около пяти часов сряду, но неприятель не имел перевеса ни на одном пункте. Повреждения в наших бастионах хотя и были весьма значительны, но равносильны повреждениям в неприятельских батареях и траншеях.
Около 10 часов утра по бастионам и батареям было разослано приказание начальника гарнизона стрелять реже, отвечая одним выстрелом не менее как на два выстрела неприятеля. Причиной тому была необходимость сберегать всеми мерами порох и снаряды. Правда, запасы Севастополя были значительны, но осада, принявшая обширные размеры, была продолжительна и упорна, а между тем дороги в Крыму испортились и представляли огромные затруднения в сообщении с внутренними губерниями России.
Зима 1854/55 года в Крыму не была обыкновенной – напротив, выпал такой глубокий снег и стояли такие сильные морозы, каких не запомнят старожилы. Дороги так испортились, что ни на лошадях, ни на волах проезда не было. Необходимо было принять все меры осторожности, чтобы не остаться без пороха и снарядов, и оставить достаточный запас их на случай штурма, которого нельзя было не ожидать после столь сильной бомбардировки.
Недостаток в свинце и пулях был еще ощутительнее, так что впоследствии начальство вынуждено было разрешить сбор пуль, причем было указано место, куда должны были доставляться собранные пули и где платили за них деньги. Сбор этот шел весьма успешно: солдаты, женщины и дети целыми толпами приходили с посильной находкой и иногда собиралось в день до 120 пудов свинца. Солдаты собирали пули весьма охотно, часто под самым сильным огнем неприятеля, нимало не думая о том, что, отыскивая несколько золотников свинца, подвергали свою жизнь опасности.
Уменьшение огня с батарей нашей оборонительной линии дало значительное преимущество неприятелю, так что к вечеру он успел причинить большой вред нашим укреплениям. Волынский и Селенгинский редуты и Камчатский люнет представляли собой только груду развалин. 5-й бастион был также разрушен и к вечеру принужден замолчать. Бо́льшая часть прислуги у орудий этого бастиона была перебита. 3-й бастион пострадал менее других, его артиллерия имела видимый перевес над противником и сохранила его до самого вечера.
Все повреждения, произведенные неприятелем в нашей оборонительной линии, состояли из 15 подбитых орудий, 13 станков, 23 поврежденных платформ и 122 заваленных амбразур. В течение дня было выпущено нашими батареями 12 тысяч зарядов и расстреляно 165 тысяч ружейных патронов. Неприятель бросил в Севастополь 33 658 снарядов и около 170 тысяч патронов. В течение одного дня было сожжено более 7 тысяч пудов пороху. Потеря наша в этот день была весьма значительна и состояла из 536 человек выбывших из строя. Мы потеряли убитым храброго командира батареи капитан-лейтенанта Шемякина и раненым лейтенанта Завалишина, известного своими молодецкими вылазками.
С наступлением ночи огонь с обеих сторон не прекращался, выстрелы гудели, хотя и не столь частые, как днем. Особенное внимание неприятеля было обращено теперь на 4-й бастион, Малахов курган, Камчатский люнет, Селенгинский и Волынский редуты. Последние три были забрасываемы снарядами. Под огнем неприятеля севастопольцы приступили к исправлению повреждений одновременно по всей линии; «мы чинились», говорили солдаты.
Несмотря ни на какие потери, работа не прекращалась в течение всей ночи: разрушенные насыпи возобновлялись, исправлялись амбразуры, отрывались засыпанные землей орудия, и те, которые оказывались подбитыми, заменялись новыми. Чтобы судить о геройском самоотвержении гарнизона и о том, какого усиленного труда стоили эти исправления, стоит припомнить только, что гарнизону необходимо было в течение одной ночи переменить все подбитые орудия новыми; что чугунные махины эти приходилось тащить на батареи за несколько верст, по непроходимой грязи, образовавшейся вследствие проливного дождя, шедшего днем, тогда для каждого станет ясным, какого сверхъестественного труда стоило нашим богатырям-солдатам исправление укреплений. Заслуга их еще более увеличится, когда вспомним, что все это совершалось под сильным огнем неприятеля. Случалось, что при наложении нового орудия собиралась в амбразуре большая куча рабочих, и вдруг в эту сплошную массу живого тела врывалось ядро, кровавым следом запечатлевая свой полет.