– Расскажи мне, как появилась навь.
– Было так, – сказал Теймар, словно читая историю из книги. – Одна девочка, переживая смертельную обиду на тех, кого раньше считала добрыми и ласковыми соседями, забралась на чердак. Там в углу много лет стояло забытое всеми большое зеркало… А ведь всем известно, что зеркала опасны. Они отражают не реальный мир, но мир, похожий на него. Спросишь, неужели это так важно?
– Важно, если дьюс зеркала силен, – ответила Фиоре и посмотрела на грешника. Его улыбка была спокойной и чуть-чуть ироничной, а золотые глаза блестели, отражая свет солнца. – С помощью рукотворных вещей, обладающих сильными дьюсами, можно творить чудеса.
– Может, ты сама расскажешь, что произошло дальше?
– Нет-нет! – Она рассмеялась. – У тебя очень хорошо получается.
– Ну ладно. Эта девочка… ее имя тебе известно… сняла с зеркала покрывало и, глядя на свое отражение, попыталась понять, что такого ужасного в ее лице, почему люди называли ее чудовищем, тварью и многими другими неприятными словами. Лицо было обычным, вполне человеческим, но наша героиня не успокоилась! Она коснулась поверхности зеркала и обнаружила, что от ее пальцев остался черный след, как если бы они были испачканы в туши.
– И тогда она принялась стирать собственное отражение… – прошептала Фиоре.
…Зеркало помогало ей, и дело спорилось. Мир словно подернулся рябью: где-то в глубине души она понимала, что происходит нечто ужасное, что на волю вот-вот вырвется могучий дух, но бежать к Кьярану не хотелось. Вкрадчивый голос дьюса шептал ей на ухо: «Верно… Все правильно… Продолжай!» – и Фиоре не хотела останавливаться.
Вскоре ее отражение превратилось в непроницаемо-черный силуэт.
– Меня нет, – сказала она, отступая на шаг, как отступает художник, чтобы окинуть взглядом только что законченное полотно. – Всем будет лучше, если меня не станет.
И в этот миг чей-то незнакомый голос спросил:
«Что мне сделать, чтобы ты не плакала?»
– Кто это был?! – спросила она, хватая грешника за руку. – Кто пришел ко мне в тот вечер? В памяти сплошной туман, словно я пытаюсь вспомнить сон… но это ведь было наяву, так?
Теймар вздохнул, словно сокрушаясь о ее недогадливости.
– Я еще на мосту понял, что ты очень легко засыпаешь. Такое иногда случается…
– Хочешь сказать, у того зеркала я тоже уснула?
– Да. Ты рисовала… то есть стирала свое отражение… но при этом не осознавала, что делаешь. И даже когда появился эйламский дьюс, ты продолжала спать наяву. А он, бедолага, пожалел тебя и спросил…
– Я помню! – перебила Фиоре. – Теперь я все понимаю.
Дьюсы, как сказал не так давно Теймар Парцелл, не умеют лгать и, соответственно, держат слово – поэтому эйламский дьюс, предложив исполнить любое ее желание, вынужден был так и поступить. Он оказался скован печатью собственного обещания.
– Дьюс города когда-то спас тебя от смерти, а в тот вечер и вовсе помог тебе вывернуть реальность наизнанку, – сказал Теймар и отступил, шутливо поднимая руки. – Я постараюсь не обижать девочек, которые водят дружбу с могущественными духами!
Рассмеявшись, она проговорила:
– Полагаю, ты бы и так не стал обижать ни тех ни других.
– О-о да… – Он взял ее за руку, осторожно провел кончиками пальцев от запястья до локтя, и Фиоре показалось, что мир снова переворачивается, а ее сущность разделяется на Тело, Память и Душу. – Хочешь знать, когда я окончательно удостоверился в правильности своей догадки? В пустыне, когда ты сидела на камне и плакала. Я увидел, что в нави у тебя глубокие шрамы на левой руке.
Она опустила взгляд, словно желая проверить его слова.
– А наяву – на правой, – договорил грешник. – В нави я имел дело с отражением, поэтому оно и не менялось. Настоящая ты была одновременно далеко и близко – в черном платье, в маске и перчатках, безжалостная, прекрасная и напрочь лишенная как воспоминаний, так и чувств.
– Отражение хранило мою память, – сказала Фиоре. – Но не было мной?
– Одной памяти недостаточно, чтобы быть человеком, – ответил Теймар. – Впрочем, как и одной души. – Помедлив, он прибавил: – У тебя, кстати, их теперь две.
Она хотела спросить, что это значит, но вырвался совсем другой вопрос:
– А у тебя?
В его смехе послышалось знакомое эхо.
– Знаешь, – сказал золотоглазый, перестав смеяться, – мы совсем забыли про Ньягу. Я же обещал ему снять печать! Скажу тебе по секрету, вместе с ней сойдут и остальные печати, поэтому эйламцам придется строить новый мост.
– И что же?.. – растерялась Фиоре. – Ты собираешься поручить это мне?
– Еще чего! – сердито фыркнул в ответ Теймар. – Это тебе не навьи фокусы, тут тонкая работа… хм… видимо, придется все делать самому. – Она улыбнулась, догадавшись, какими будут его следующие слова: – Не знаешь, кто из горожан мог бы приютить меня на несколько дней? За плату, естественно…
Часть IIIЗа Облачной гранью
Нет человека, который был бы как остров, сам по себе.
13-й день месяца шустриков
***14 год
В Вольтадомар прибыли поздней ночью. Пришвартовался у пятнадцатого маяка, чтобы не связываться со здешними таможенниками, которые славятся своей подозрительностью к чужакам, и просигналил перевозчикам. Они прилетели, как и следовало ожидать, уже после восхода солнца, так что мы не только хорошенько выспались, но и как следует позавтракали.
Остров не в силах сравниться с Ки-Алирой, хотя заметно, что здешний властитель очень старается превзойти Аладоре. По крайней мере, на библиотеку денег не пожалел: пространство в ней сложено таким хитрым образом, что у меня в какой-то момент даже голова закружилась, и при этом голоса дьюсов – всего лишь шепоты, которые совершенно не раздражают, не говоря уже о том, чтобы пугать. Трудился над этим чудом целый отряд из тринадцати печатников, и раз уж за двести тридцать восемь лет печати не подвели ни разу, думаю, и за две тысячи триста восемьдесят не подведут.
Провел там четыре дня (библиотекари предоставили все необходимое для Л.), сидя за книгами по десять-двенадцать часов. Пусто, пусто, пусто… Про Облачную грань совсем ничего, как будто ее вовсе не существует, – а ведь жители Вольтадомара, который летает так высоко, подходят к ней ближе всех. Они просто предпочитают не думать о таких вещах… Ну, ничего удивительного – люди вообще склонны не думать о том, что будет после.
Ко всему прочему, Алый Фолиант Карраско, невзирая на все меры предосторожности, отнял у меня зрение на правом глазу; теперь я различаю им только очень яркий свет, но это, как заверили мои новые друзья, временно.
Пока что предсказания печатников Цитадели, увы, сбываются. Если бесценное книжное собрание Вольтадомара не подсказало ответ на мой вопрос, стоит ли продолжать поиски?
Ох, Вив. Только не подумай, что я отчаялся.
Завтра вылетаем в Лоайсу через Поющие горы.
Если Старец еще жив, то я объясню ему, как
[часть листа оборвана]
До недавнего времени Северо верил, что острова с небес не падают.
Так говорила Ванда, а она родилась и выросла в небесном караване – уж кому, как не птахе, разбираться в подобных вещах. Правда, Северо не знал, как же вышло, что Ванда оказалась здесь, среди воспитанников Типперена Тая, которые все были родом из нижнего мира, который на пташьем жаргоне назывался Дно. Она выделялась не только потому, что была единственной девочкой, помимо Иголки, но еще и благодаря неизменно прямой спине, черным волосам, заплетенным во множество длинных кос, холодному взгляду светло-голубых, как зимнее утро, глаз и спокойной властной манере разговора. И не скажешь, что ей, как и самому Северо, недавно исполнилось четырнадцать. Такая взрослая и чем-то похожая на настоятельницу илинитской обители, где…
Острова с небес не падают.
Сидя на широком подоконнике в своей комнате, Северо смотрит в окно, а потом плотнее кутается в старое одеяло, пахнущее шалфеем, и закрывает глаза, чтобы не видеть, как последствия давней ошибки вот-вот настигнут его; вновь пострадают невиновные. А что касается пейзажа, то смотреть не на что: все те же бесконечные сумерки цвета сирени, растущей у немощеной дороги, по которой часто ездят повозки; цвета синяков, начинающих подживать. Как будто небо поколотил гигант с кулаками размером в тысячу лиг. Куда ни кинь взгляд, сплошные тучи, и даже если кажется, что время от времени через них просвечивает солнце, оно всегда не там, где ожидаешь, зная, что остров летит прямо на юг, прочь от побережья Сото, к малоизведанным землям мойя по другую сторону Туманного океана; если верить часам в гостиной и хронометру Типперена, они в пути уже…
А с какой стати, одергивает себя Северо, они должны верить часам в гостиной? Вполне возможно, что те давным-давно сломались, и, когда никто не смотрит, стрелки крутятся в обратную сторону; он и не сомневался, что внутри у часов не механизм, скрепленный печатями, а скопище прыгучих малых дьюсов, проклятая круговерть. Что касается пресловутого хронометра, то, кроме самого Типперена Тая, его никто не видел. Полагаться в вопросах измерения времени на чуть выпирающий нагрудный карман – это как-то чересчур.
Собственным чувствам и подавно не стоит доверять.
Северо не помнит, сколько минуло дней после происшествия, но само оно впечаталось в память, словно особо примечательная прогулка по красивейшим руинам в глуши. Он сидел на этом самом месте и при свете лампы читал ветхий путевой журнал, заполненный рукой предыдущего хозяина острова, носителя ключ-кольца. За окном шумел ветер и хлестал дождь; сквозь плотную, почти черную завесу стихии изредка прорывался свет одного из сотианских маяков, и воображение дорисовывало густые кроны Железного леса, над которым они как раз летели, вместе с жутковатыми стонами и треском ломающихся деревьев-исполинов, неслышным на такой высоте. Северо, успев привыкнуть к ненастью – гроза следовала за ними по пятам целую неделю, лишь изредка отставая на час-два, – спокойно листал страницы и в какой-то момент едва не задремал над описанием полета через Поющие горы, потому что местность, вопреки интригующему названию, оказалась очень унылой. Очнулся он от стука, с которым выскользнувший из рук журнал ударился об пол краем корешка, – и не успел сонный туман развеяться, как все вокруг засияло. Комната превратилась в начертанный всеми оттенками белизны рисунок, в гравюру, вытравленную на задней стенке Северова черепа, а потом раздался такой жуткий грохот, словно треснул небесный свод. Северо почувствовал, как отрывается от подоконника, теряя вес, – и действительно поднялся, может, на одну-две пяди в высоту, прежде чем грохнуться обратно и пребольно удариться копчиком.