В прошлый раз все началось похоже, только он был не в комнате, а снаружи – на посадочной площадке. Усердно орудовал метлой; скрежетал зубами и представлял себе, как ее тяжелой ручкой отлупит крысу Приетто; попятился, споткнулся о выступающую плиту, ударился затылком и сквозь искрящуюся пелену увидел… Впрочем, какая разница, что он тогда увидел и как поступил. Сделанного не воротишь, несделанного – тем более.
Соскользнув с подоконника, Северо идет к полке, где хранит полтора десятка книг и старых путевых журналов, спасенных из облюбованной плесенью библиотеки. Их хватило бы на полтора десятка обителей. Много дней назад, когда неприятности даже не маячили на горизонте, Ванда научила его гадать по книгам. Для птахи это занятие было всего лишь забавным способом убить время, для бывшего илинита – чудовищным святотатством, которое он успел повторить не раз, чувствуя, как ускоряется пульс и трепещут внутренности.
Вот и сейчас он протягивает руку, выбирает томик наугад, быстро открывает и тычет пальцем в страницу. Попадает на подпись к смазанной иллюстрации, и как будто чей-то голос произносит в голове: «Небесный бражник подстерегает добычу. Нарисовано со слов Сильвана Кано, птахи из каравана Летящих-за-солнцем». На картинке подобие глаза с черным провалом зрачка. Если приглядеться как следует, изображение распадается на тучи, торящие странно изогнутые пути, а полоски, что тянутся от края «радужки» к «зрачку», превращаются в острые клыки, тысячи клыков в сотни рядов. Да уж, с хищниками из верхнего мира лучше не встречаться…
Знамение добавляет щедрую порцию тревоги в сосуд, что и без того переполнен. Захлопнув книгу, Северо прижимает ее к груди и судорожно вздыхает, а потом ему внезапно становится легче, как будто подлинное солнце наконец-то прорывается сквозь густую завесу. Ничто не сравнится с приятным теплом, которое приносят его лучи.
У того, что с ними случилось, есть логичное объяснение: во время грозы в остров попала молния. Такое случалось редко и все же вовсе не было чем-то из ряда вон выходящим, мистическим. Еще реже молнии причиняли подлинный ущерб не постройкам или высоким деревьям, что росли на некоторых летающих островах за пределами оранжерей, а движителям, спрятанным в недрах каменной «подошвы»; и все-таки подобные неприятности могли приключиться с теми, кому не повезло. Так или иначе, острова не падают. Пусть Типперен Тай вот уже который день – час? год? неделю? – тщетно пытается отремонтировать их сердце, их солнце, в конце концов у него все обязательно получится.
У него получится, и остров вернется к побережью Сото, а может, продолжит путь через Туманный океан, но уже подчиняясь приказам хозяина. Впереди их ждут приключения и открытия – это точно!
Надо просто потерпеть.
Желудок сообщает Северо, что близится время трапезы – скорее всего, ужина. Вчера готовил Свистун, и у него, как обычно, из любых продуктов получалась одна и та же каша. Принц ехидно называл ее шустриковой, намекая на привычку этих вредных фаэ воровать человеческую еду, которую они могли прожевать и съесть, но не переварить, вследствие чего их проделки всегда можно было опознать по следам – лужам блевотины. А сегодня на кухне дежурит Ванда, и стоит ожидать чего-то по-настоящему вкусного.
Полный надежд Северо решает сперва помочь Толстяку в оранжерее – или, по крайней мере, предложить помощь этому вдумчивому и медлительному садовнику – и лишь потом наведаться к Ванде.
Он выходит из комнаты и даже не догадывается, что стоит двери закрыться, как все плоскости в ней – стены, пол и потолок, изголовье кровати, обложки книг – покрываются трещинами, сквозь которые просвечивает нестерпимо яркое ало-золотое сияние. На протяжении трех ударов сердца – спокойного, решительного сердца – эти трещины расширяются, и по краям каждой видны чьи-то когтистые лапы или руки со скрюченными пальцами, которые силятся ускорить процесс.
А потом все исчезает.
Острова, конечно, с небес не падают, но это не значит, что их обитателям ничего не грозит.
Когда Ванде было четыре года, трое юношей из разных семей их пташьего каравана выменяли на рынке в Арране стальную коробку с выпуклыми иероглифами. Подобными символами, как она узнала немного повзрослев, были помечены многие предметы из затерянного в Креспийских горах Черного города, места древнего и весьма жуткого, но притягательного для тех, кто искал в руинах ценные штуковины. Коробку общими усилиями открыли; она оказалась пустой. А через несколько дней на все восемь островов каравана пришла неведомая хворь…
Те несчастные, кого она касалась, сперва теряли способность ходить и даже просто стоять неподвижно, потому что при всяком движении кружилась голова и свистело в ушах. Потом отнимались конечности, уходили силы вместе с даром речи, тускнел разум – и все это не более чем за неделю.
Так Ванда осиротела в первый раз.
Новоизбранные старейшины, которым пришлось спасать выживших, не нашли ничего более подходящего, как поручить девочку первой попавшейся бездетной семье, но этот сделанный впопыхах выбор оказался удачным. Элой и Эдда – так звали ее приемных родителей. Они походили друг на друга, словно брат и сестра, а не муж и жена, – высокие, хмурые и не слишком-то красивые, но способные на невиданную доброту и нежность, которую она запомнила гораздо лучше, чем ласковые голоса и улыбки настоящих родителей. Они были охотниками на небесных зверей, любили свое ремесло и даже начали обучать ему Ванду. Но, когда ей исполнилось девять, во время охоты случилась беда: Элоя схватила огневица, одна из самых опасных тварей, какие встречаются в Срединном, облачном, океане, и Эдда бросилась его спасать.
Они, как сказали Ванде, не страдали. Слишком уж быстро все произошло.
Со второй приемной семьей, шумной и многодетной, она прожила дольше, целых пять лет, и самым страшным событием за это время оказался четырехмесячный плен в коварном урданете, куда остров затянуло как-то ночью из-за небрежности дозорного. Остров не мог упасть, но для того, чтобы выбраться из западни, требовалось много времени, на протяжении которого запасы еды таяли на глазах: в мощном потоке воздуха лишь изредка попадались живые – и хоть отчасти годные в пищу – существа, которым хватило глупости туда сунуться.
О том, что происходило в эти четыре месяца, предпочитали не вспоминать.
А потом…
Ванда сжимает рукоять ножа так, что болезненная судорога пробегает по руке от запястья до плеча. Она режет лук; петрушка, морковь и капуста ждут своей очереди, а кособокий сладкий перец уже очищен от сердцевины. Все это вырастил в оранжерее Толстяк. Соль и перец они купили в Амилкаре – ах, как долго она вздыхала у прилавка с пряностями, на которые не хватало денег! Зато удалось пополнить запасы лекарств, угля и дров. На какое-то время хватит. В кухне прохладно от сквозняка, который колышет белую – точнее серую, давно пора постирать, но как же сложно заставить себя подойти к стеклу, в котором все отражается, – занавеску и гоняет по выложенному узорчатой плиткой полу несколько сухих листочков с растущего снаружи огромного вяза. Того самого вяза, который загадочным образом не пострадал от удара молнии. Видя это шевеление краем глаза, Ванда никак не может отделаться от мысли, что у ее ног играет серый котенок.
Может, попросить у Типперена разрешения – на следующей стоянке, когда это дурацкое приключение закончится и они вспомнят о нем со смехом, – обзавестись кошкой?..
«Разрешения?! – Внутренний голос Ванды звучит в точности как голос Эдды. Она отдает себе отчет в том, что мысленно разговаривает сама с собой, а не с призраком, но звучание от этого не меняется. – Ты уже достаточно взрослая, чтобы не спрашивать о таких вещах».
«Но это его дом».
«И твой тоже. Здесь нет другой хозяйки, кроме тебя».
Хозяйка.
От этого слова ее пальцы снова сжимаются на рукояти ножа, в правом виске просыпается боль, и голова тяжелеет, словно в череп заливают свинец. Оранжерея. Соль, перец; дрова. Мясо – что-то не видно в этой части Срединного океана ни птиц, ни других хоть отчасти годных в пищу существ. А если случится беда? Если им понадобится помощь – к примеру, помощь врача, не говоря уже о печатнике?
Свинцовая тяжесть ложится на плечи, и когда на нож падают капли, Ванда лишь через несколько секунд осознает, что это такое. Отрешенно подносит его к губам, слизывает влагу с клинка: соленая.
«Мама, я не справлюсь».
Внутренний голос молчит – возможно, озадаченный, ведь при жизни она называла Эдду «тетей», а не «мамой», – но ответ и так ясен. У Типперена не получается: он проводит дни в движительной, а ночи – у себя в башне, при свете лампы читая сложные книги со схемами. Но все равно ничего не получается, и их остров несется вперед, совершенно неуправляемый. Даже мальчики уже поняли, что это добром не кончится.
Надо что-то делать, и если хозяин не может…
Ванда откладывает нож, подходит к окну и, отдернув грязную занавеску, смотрит на свое отражение в стекле. Как обычно, внутри у нее все сжимается от увиденного, к горлу подступает тошнота, но она усилием воли заставляет себя не отворачиваться. Такова ее особенность, которую надо принять, если она хочет жить дальше и… И…
И всех спасти, да.
Как положено хозяйке.
Когда все обитатели острова собираются в гостиной, которая одновременно служит и столовой, часы бьют шесть. Северо вновь на секунду задается вопросом, можно ли им верить и какая разновидность сумерек на самом деле простирается за окнами, а потом гонит эту мысль прочь.
Ванда выносит блюдо с фаршированными перцами и водружает его на середину длинного стола, где Молчун и Котенок как раз заканчивают раскладывать щербатые тарелки и разномастные столовые приборы – как обычно, на девятерых, хотя одно место неизменно остается пустым. Принц рассказывает какой-то анекдот, вальяжно облокотившись о книжную полку без книг, Свистун с видом преданной собаки кивает и улыбается, а Толстяк хмурит брови: не может думать ни о чем другом, кроме прожорливой мошкары, которая снова завелась в оранжерее, словно явившись из пустоты. Северо помог ему приготовить снадобье против вредителей из какого-то зеленоватого порошка – банка нашлась в чулане с инвентарем, – но юный садовник явно сомневается в полезности ядовитого душа, устроенного капусте и помидорам. Принца он все-таки терпит – а как не терпеть лучшего охотника и мастера сетей, который всего-то полчаса назад с гордостью вручил Ванде свою добычу: трех костлявых, но довольно крупных пальцекрылов?