«Ничтожество ты, а не птаха».
– Все случилось во время грозы, – начинает объяснять Типперен, хотя Северо уже сказал главное. – Мы летели вдоль Нието, на юго-восток, как вдруг…
Сото, машинально исправляет Ванда. Вдоль побережья Сото.
Строго на запад.
«Когда это ты успела заделаться картографом? Хотя… да! У Лиалли на пеленке опять карта нарисована – иди изучи. Потом постирай и займись ужином, а то жрать охота».
– Какие сегменты пострадали? – спрашивает грешник. Он так изящно гоняет по тарелке еду, что почти нельзя заметить: в объеме она ничуть не уменьшилась. – Пробоины близко к сердечнику?
Типперен, чуть помедлив, выдает череду цифр, которые Ванде ни о чем не говорят.
«Одни беды от тебя. Теперь ты за все расплатишься».
Она закрывает глаза, чувствуя, как что-то наваливается сверху. Кажется, остров перевернулся вверх тормашками и теперь всей тяжестью каменной подошвы давит на нее; трещат ребра, сплющиваются легкие, но сердце каким-то чудом продолжает трепыхаться, и сквозь отголоски его грохота в ушах доносится шепот: «Молчи, молчи… не смей кричать… Ты никому об этом не расскажешь, хотя… да! Тебе все равно никто не поверит».
Когда это было? И сколько раз?
Тьма.
– Ванда? Ванда! Что с тобой?
Она вздрагивает, словно проснувшись от внезапного звука, громкого и резкого. В комнате что-то изменилось: мальчики сидят и стоят по-другому, а грешник уже не за столом – он у двери, и Типперен с ним рядом. Оба глядят на нее; впрочем, в глазах гостя нет зрачков, и о том, куда он смотрит, можно лишь догадываться.
– Простите, я…
«Да кому нужны твои оправдания?»
– …устала.
Опекун хмурится, подозревая ложь, но не настаивает на правде при постороннем.
– Я хочу показать Теймару движитель, – говорит он, явно понимая, что последние минуты разговора у нее в памяти не отпечатались. – А вы, ребята, не теряйте времени зря – приберите тут как следует. Ванда, может быть, ты приготовишь нам чай? Пусть тебе Молчун поможет.
Она встает, собрав остатки сил, и улыбается.
«Не делай этого».
– Ну что ты, Типперен. Уж с чаем-то я справлюсь.
…Следом за гостем по коридорам, которых нет и не будет на картах, и шаги ее тише, чем шелест крыльев фаэ, что за окнами кружат в ожидании неизбежной гибели этого острова, раненного молнией, раненного кинжалом в самое сердце, что давным-давно не бьется, и все же тело не умирает, пусть ему и хочется умереть, застыть, забыться, но что-то не позволяет, держит, одновременно разбивает на части и собирает эти части воедино в бесконечном мучительном цикле, сродни чередованию дня и ночи, которые, по сути, всего лишь две разновидности мучений, берущих начало в уколах слов или в ударах острым лезвием, причиняющих схожую боль, никак не утихающую боль, неуемным потоком хлещущую из потаенных глубин души…
Кажется, говорит гость, мы знакомы. Я где-то видел твое лицо.
Думаю, это ошибка. Ты уж прости, но твое лицо я бы не забыл ни за что на свете.
Гость смеется на два голоса.
Я не всегда выглядел так, как сейчас. Впрочем, это неважно. Показывай.
…сердце острова – то сердце, что все еще бьется, – лабиринт со стенами из хрусталя, и, хотя стены эти прозрачны каждая по отдельности, совокупность прозрачностей порождает нечто непроницаемое и к тому же блистающее, способное ранить, словно клинком в грудь, словно осколками в глаза, способное лишить зрения и даже разума, который и так пасует перед расширенным пространством, ибо оно по всем законам сколь угодно искаженного бытия не может уместиться в комнатке, отмеченной на картах, не уместилось бы и на острове целиком, но как-то умещается, и, если распутать все эти коридоры, превратить в один, прямой и ровный, он уведет так далеко, что не доберешься даже за месяц, летя с обычной неторопливостью – «небесными тихоходами» острова называют неспроста, – да и не нужно туда лететь, ты уж поверь, потому что там нет места для…
Ты так долго и красноречиво молчишь, что я начинаю дрожать от страха.
Прости, я не хотел тебя пугать.
Не хотел, но придется?
Увы… Я надеялся, что уцелела хотя бы половина сегментов, отвечающих за боковое движение, – это бы позволило мне переопределить функции плоскостей и запустить движитель заново, несколько ослабив его и по необходимости сбавив высоту, но зато полностью восстановив контроль. Однако повреждения куда обширнее, чем я предполагал.
Эти трещины…
…отнюдь не вся проблема. Подойди к этой сломанной пластине, встань на мое место и загляни внутрь. Сам все увидишь и поймешь.
…узор, подобный ветви раскидистого дерева или рисунку вен на внутренней стороне руки, да, и руку можно засунуть в пролом посреди хрустальной пластины по локоть, только делать этого не надо, потому что в проломе плещется золотисто-алое пламя, похожее на расплавленный металл, и чем дольше смотришь в эти глубины, тем отчетливее понимаешь, что оттуда на тебя глядят в ответ, глядят многоглазо и когтисто, с откровенной злобой и презрением, обещая скорую расправу, обещая муки души и тела, потому что за века службы это существо скопило бесчисленное множество обид и за все до единой намерено поквитаться, раз уж представился такой…
Теперь ты понимаешь?
«Теперь ты понимаешь?»
Типперен уводит гостя, и все в растерянности смотрят друг на друга несколько секунд, а потом Северо и Толстяк, не сговариваясь, собирают посуду, несут в кухню и нагревают воду для мытья. Минуты ползут унылой вереницей. На самом деле всем хочется побежать следом за Типпереном и послушать, о чем опекун и грешник будут говорить, но без разрешения хозяина острова никто не может войти в движительную.
Они не сразу замечают, что Ванды рядом нет.
– Она что, тоже туда пошла?! – сердито спрашивает Северо и тут же смущается: не стоило озвучивать глупую мысль.
– Типперен попросил ее приготовить чай, – спокойно напоминает Толстяк, не вынимая рук из корыта с теплой мыльной водой. – Она держит банку в своей комнате, чтобы мы за неделю все не выпили.
Северо виновато кивает – дескать, вспомнил, – и тут появляется Ванда с… той самой банкой? У нее в руках простая серая жестянка без этикетки, которую он уже где-то видел – точно не в кухонном шкафу. К тому же Ванда входит в кухню из коридора, возникнув не справа, а слева, как будто побывала не в своей комнатушке без окон на втором этаже, а в оранжерее. Что она там забыла?
Нет, думает Северо, она просто выходила ненадолго во двор, подышать свежим воздухом.
– Уходите, – говорит Ванда рассеянно, прижимая жестянку к груди, словно пряча от них. – Потом домоете, когда… Ну, после…
Что-то в ее голосе мешает мальчикам возразить; они вытирают руки и бредут обратно в гостиную, где Свистун, Молчун и Котенок уже отодвинули обеденный стол и расставили возле холодного камина два кресла, стулья, скамеечки, пуфики и прочее, как в те вечера, когда они проводили здесь время все вместе, в тепле и уюте, за чтением или какой-нибудь игрой.
Принц так и сидит на подоконнике с невозмутимым видом, хотя уши у него покраснели от волнения и стыда; его величество не любит уступать и вместе с тем не может долго оставаться в стороне от важных событий.
Через несколько минут в коридоре слышатся шаги, и вот наконец входят Типперен и Теймар. Лицо опекуна мрачнее обычного, и от такого зрелища кто-то, не сдержав чувств, всхлипывает. Северо и сам отчетливо ощущает, как сердце в груди сбивается с ритма и начинает трепыхаться словно пойманная птица.
Значит, им все-таки…
– Надо лететь за запчастями в ближайший город, – просто сообщает Типперен. – Или искать какой-нибудь остров побольше, чьи хозяева окажутся достаточно добры, чтобы поделиться.
– Только не переживайте! – Теймар Парцелл вскидывает руки, как будто хочет усмирить взволнованных зрителей, хотя на самом деле в комнате воцаряется мертвая тишина. – Мне бы хотелось порадовать вас всех прямо сейчас, но придется немного подождать. Мы с вашим опекуном уже все обговорили, осталось лишь взглянуть на карты, чтобы рассчитать как следует маршрут и понять, сколько дней или недель все займет. Поскольку ваш остров летит прямо и не меняет скорость, расчет будет нетрудный…
Он продолжает что-то объяснять, и те мальчики, у которых получше с самообладанием, начинают кивать, поддакивать и даже включаться в разговор, а вот Северо, внезапно утратив остатки решимости, оттаскивает скамеечку для ног в угол к тикающим как попало часам и садится там, обхватив руками колени. Ему хочется стать очень маленьким и спрятаться в какой-нибудь щели, слишком узкой даже для мышонка. Он краем глаза замечает Ванду: она входит с подносом, заставленным чашками и стаканами, такими же разномастными, как тарелки и приборы за ужином. Над ними вьется пар с травяным ароматом. Ванда ставит поднос на поцарапанный столик, у которого вместо одной ножки – полено, и начинает разносить чай, хотя обычно это делает Котенок.
Как и положено гостеприимной хозяйке, она начинает с Теймара Парцелла, а потом подходит к Северо с двумя небольшими чашками. В ее глазах плещется грусть.
– Я тебе когда-нибудь рассказывала, как мы – мой прежний остров, из каравана – попали в урданет? – Северо уныло качает головой. – Ну, ты же знаешь, что такое урданет?
Теймару Парцеллу тем временем удается вселить в Типперена Тая и остальных некоторую бодрость, и даже Принц, спустив одну ногу с подоконника, прислушивается к какой-то байке, которую теперь рассказывает грешник, спокойно держа стакан с кипятком золотой рукой. Жестикулируя, он то и дело прихлебывает из стакана, и Северо вдруг замечает, что Ванда, сосредоточенно прищурившись, следит за каждым движением гостя.
– Это такое течение, – говорит он, поскольку она ждет ответа на вопрос. – Постоянное, очень мощное, движется… ну… приблизительно по кругу, громадному такому кругу, размером с остров или даже континент. В урданета