Значит, остается всего один вариант.
Искра начинает пульсировать, с каждым всплеском сияния увеличиваясь в размерах, а потом, сделавшись величиной с кулачок новорожденного, внезапно взрывается во все стороны сразу, но только в одной плоскости, и перед носом у небесного чудища возникает подобие паутины.
Золотистая паутина, по которой бегают алые искры, – ее мог бы сплести паук, высосавший жизнь из бабочки, чьи обсидиановые когти остры, – не лишена симметрии, и у нее определенно есть центр. Совместив его с направлением, в котором находится летающий остров, она начинает двигаться, постепенно ускоряясь.
Небесное чудище следует за ней, и в его вальяжных движениях все отчетливее проглядывает азарт заинтересованного хищника.
…Блестит словно ртуть.
Все замирают от ужаса и растерянности. Взгляд Северо мечется между озверевшим Типпереном и Вандой с ее побелевшим лицом; Принцем и красным символом у него на груди; Теймаром Парцеллом. Грешник все еще смотрит на Принца и пытается поднять руку.
– Нет! – кричит Принц. Его глаза теперь светятся алым, а голос странно раздваивается, словно его устами говорят сразу двое, – и в том, что второй тоже человек, Северо всерьез сомневается. – Не смей даже думать об этом. Не шевелись. Мне не хочется причинять тебе вред, но, если ты будешь сопротивляться, я не смогу иначе… Я устал от этого места – оно не предназначено ни для людей, ни для дьюсов, и даже здешние фаэ отличаются от привычных. Я хочу освободиться.
– Ты не сможешь, – тихо говорит Парцелл, застывая изваянием.
– На этот раз – смогу, – отвечает некто устами Принца. – Я не желаю зла. Я просто устал… Она меня замучила… Я хочу ее выдернуть как гнилой зуб.
– Кого?
– Отвечайте! – рычит тем временем Типперен Тай. Он делает шаг, потом еще один, толкая перед собой Ванду, и в какой-то момент она натыкается на одну из прозрачных плоскостей, не тронутых алыми жилами. Вскрикивает от боли и страха, но Типперен продолжает толкать.
Слышится громкий хруст; плоскость рассекает ветвистая белая трещина.
– Отвечайте, кому говорю! Ты, огрызок!
Кто-то всхлипывает – скорее всего, Котенок, но Северо и сам чуть не плачет от ужаса и бессилия. Парцелл очень медленно и демонстративно разводит руки в стороны, как будто не замечая Типперена Тая. Как будто Принца-не-Принца он считает более важным и серьезным противником; наверное, так оно и есть.
Едва заметный шажок в сторону – и Грешник на долю секунды касается одной плоскости костяшками пальцев. Принц-не-Принц это замечает, если судить по направлению взгляда, но не придает случившемуся значения.
«Выходит, – думает Северо, – он не видит того, что вижу я?..»
От места, которого коснулся Парцелл, по плоскостям движительного лабиринта бегут яркие золотистые линии, рисуя на своем пути последовательности угловатых символов. Северо их не понимает, но все равно следит как завороженный, и ему кажется, что эти знаки можно понять. В отличие от того, который нарисован алым на груди у Принца. Они как будто шепчут, подбадривают: ну же, соберись – и ты узнаешь, ты точно узнаешь, в чем секрет!
Достигнув трех-четырех наиболее далеких от центра плоскостей, линии прыгают на пол и продолжают путь столь же целеустремленно, пусть и выглядят бледнее. Они движутся, как теперь осознает Северо, к нему. Все происходит очень быстро – даже быстрее, чем мечутся мысли растерянного бывшего илинита, – и он не успевает толком испугаться, как линии без труда преодолевают разрыв между камнем и подошвой, между мертвой кожей и живой, а потом…
Движительная вспыхивает.
На один миг Северо познает ее снаружи и изнутри, видит мир непривычным и почти неузнаваемым, видит прикованное в центре существо – не существует слов, которые могли бы описать его форму, – и узы, которыми оно соединилось с Принцем. Принц открылся ему без принуждения, сам подсказал, куда следует бить, и теперь пылает от счастья. Северо видит грешника и того, кто стоит за ним: это существо столь же невыразимое, как и дьюс острова. Они в родстве. Видит сгусток тьмы на месте Типперена Тая, обнимающий Ванду со спины. И… что-то еще по другую сторону двери; он не в силах постичь, что оно собой представляет, но это существо отличается и от дьюса в центре, и от двойника Теймара Парцелла, и от того, что до недавнего времени имело облик Типперена Тая. Это даже не существо, а отсутствие всего сущего – дыра в ткани бытия, очертаниями напоминающая человека.
И все это сшито, связано, соединено тончайшими линиями, напоминающими то ли замысловатый узор, то ли паутину, сплетенную обезумевшим пауком. Местами плетение разорвано – торчат лохмотья, колышутся на непостижимом ветру. Северо от волнения поднимает руку ко рту – паутина вздрагивает, вторя его движению, – и он понимает, что все эти нити привязаны к нему, врастают в его тело. Это совсем небольно и даже в какой-то степени приятно.
«ТЯНИ, – говорит кто-то. – ТЯНИ ИЗО ВСЕХ СИЛ».
И Северо подчиняется – тянет, тянет эти нити, как будто хочет вытащить из облаков сеть, полную небесной рыбы. Сознание твердит, что нити эфемерны, поскольку их нет в реальном мире, но бывший илинит ощущает каждую вполне отчетливо, мало того – ему приходится прилагать усилия, потому что запутавшаяся в сети добыча сопротивляется.
Ничего, думает Северо, сил хватит.
Словно в ответ на его мысли, мышцы наливаются невиданной мощью – даже в горной обители, где приходилось таскать камни, он не чувствовал себя таким сильным. Он напрягается и дергает, и ткань бытия смещается, и Принц-не-Принц падает, словно кто-то одним стремительным рывком вытащил ковер у него из-под ног. Приземлившись на четвереньки, парнишка с алым знаком на груди в ту же секунду вскакивает вновь, но оказывается… в клетке.
Она не слишком похожа на клетку, потому что вместо решеток и прутьев – пять плоскостей с текучими, сложными узорами, которые светятся так ярко, что как будто отпечатываются на задней стенке черепа, – но совершенно точно ею является. Принц рычит как зверь и бросается на стенку узилища. Вспышка! Вслед за коротким потоком ругательств наступает тишина, и узник припадает к полу, глядит на своего тюремщика яростно, исподлобья. Тот, не теряя времени даром, поворачивается ко второму нарушителю спокойствия.
Северо делает то же самое и понимает – уже не ощущая изумления, поскольку его способность удивляться исчерпана, – что прошла секунда, а может, доля секунды с того момента, как Типперен Тай, вернее, та тьма, что в него вселилась, схватила Ванду и толкнула на стеклянную пластину движителя: ветвистая трещина продвинулась совсем недалеко. Грешник поднимает руку – это дается ему тяжело, словно к руке привязан мельничный жернов, и вместе с тем его ничто не может по-настоящему замедлить, – и все его пять пальцев удлиняются, действуют независимо друг от друга, рисуют в воздухе сложный знак.
Из центра знака вылетает золотая веревка с петлей на конце; изогнувшись по-змеиному, падает на безумного Типперена и оплетает его множеством витков от шеи до пят. Он как будто превращается в золотую гусеницу и падает, корчась и извергая проклятия.
Ванда стоит дрожа всем телом и зажмурившись; лицо у нее белее бумаги.
Мир погас, с сожалением понимает Северо. Он лишился заемной силы.
Но плоскости движителя по-прежнему посверкивают алым.
– Что же мне с тобой делать… – бормочет грешник, потирая металлическое запястье, словно оно тоже может болеть. Непонятно, кого из двух противников он имеет в виду.
И выяснить это не удается, поскольку в тот же миг остров содрогается от страшного удара.
Он ее схватил.
Он угрожал ей ножом.
Он сошел с ума.
Остров… вот-вот упадет?
За порогом движительной Ванда думала, что после вчерашней истории с чаем – после жуткого сна, в котором их опекун бил себя ножом в грудь, но не умирал, – ее уже ничто не удивит. Но вот мир снова перевернулся, и уже нет смысла гадать, с ног на голову или наоборот. К ее шее приставили нож. И тот факт, что в этом проскользнуло нечто… знакомое, даже не кажется странным на общем фоне.
Пол под ногами вздрагивает во второй раз, сверху доносится трубный рев. Ванда срывается с места и бежит к выходу, машинально продолжая прижимать к шее правую руку. Ее опережают трое – Парцелл, Северо и Иголка, – а остальные следуют по пятам и взволнованно галдят. Про двух узников, оставшихся в движительной, никто даже не вспоминает.
Острова с небес не падают – это факт. Но время от времени в небесах обнаруживают обезлюдевшие острова, и сложно понять, от каких сильнее сводит внутренности: от тех, что выглядят пригодными для жизни, но пустыми, давным-давно покинутыми, или от тех, где на каменной подошве остались одни развалины.
Здравый смысл подсказал бы, что лучше остаться в части острова, надежнее защищенной от неведомой напасти, но Ванда чувствует, что все они бесповоротно вырвались из оков здравого смысла.
Наверху темно и мечутся обезумевшие тени, как будто началась гроза. Но это не тучи, норовящие устроить перепалку друг с другом, это… Ванда не сразу понимает, что именно видят ее глаза… Это витки неимоверно длинного змеиного тела, сплетенного в сложнейший узел, составные части которого текут как вода, маслянисто поблескивая чешуей. Сквозь редкие пустоты мерцает поверхность, странно похожая на исполинский витраж.
Грешник выбегает на посадочную площадку и мчится к своему обездвиженному махолету. Северо почему-то бежит следом, но спотыкается на полпути и падает, потому что каменная подошва вновь содрогается от удара. Иголка подскакивает к нему. Сама Ванда замирает в ужасе на верхней ступеньке крыльца, но кто-то из мальчиков, выскочив из парадного входа, толкает ее в спину, и она поневоле делает шаг вперед.
Этот шаг каким-то образом разрушает магию – или просто совпадает с тем мгновением, когда иллюзия теряет силу, – и бесчисленные петли чешуйчатого кишечника, который готов их всех пожрать, сливаются в одно существо, очень большое, но вовсе не титанических размеров, созданных зеркальным волшебством.